Страница 7 из 9
Спала я беспокойно, по телу, видимо, все еще перекатывалось возмущение, притягивая одни и те же сны о жарких, раскаленных печах, бесчисленных котельных с красными, горячими стенами. Запертое в печи пламя гудело и рвалось на волю, чтобы, когда это произойдет, с ужасным взрывом выскочить наружу и сжечь все дотла. Думаю, эти сны могли быть проявлением ночной лихорадки, связанной с моими Недугами.
Я проснулась рано утром, когда было еще совершенно темно. От неудобной позы шея совсем затекла. Собака стояла у изголовья и, глядя на меня в упор, жалобно повизгивала. Покряхтывая, я встала, чтобы ее выпустить – ну разумеется, выпитое молоко наверняка просилось обратно. В открытую дверь дохнуло холодным, влажным воздухом, в котором ощущался запах земли и гнили – точно из могилы. Собака вприпрыжку выбежала из дома, помочилась, смешно поднимая заднюю лапу, словно не могла решить, кто же она такая – Мальчик или Девочка. Затем печально посмотрела на меня – могу вас заверить, что она заглянула глубоко в мои глаза, – и помчалась к дому Большой Ступни.
Так Собака вернулась в свою Тюрьму.
Только ее и видели. Я звала Собаку, сердясь, что позволила так легко себя обмануть и бессильна против механизмов рабства. Я уже начала было надевать сапоги, но это страшное серое утро напугало меня. Иногда мне кажется, что мы обитаем в склепе, большом, просторном, многоместном. Я смотрела на мир, окутанный серой Тьмой, холодной и неуютной. Тюрьма не вовне, она внутри каждого из нас. Возможно, мы не умеем без нее жить.
Через несколько дней, еще до сильного снегопада, я видела у дома Большой Ступни полицейскую машину. Признаюсь, эта картина меня порадовала. Да, я испытала удовлетворение оттого, что Полиция наконец заявилась к нему. Разложила два пасьянса, они сошлись. Представляла себе, как его арестуют, выведут в наручниках, конфискуют запасы проволоки, отберут пилу (на это Орудие следовало бы выдавать такое же разрешение, как на оружие, поскольку при помощи его наносится огромный вред миру растений). Однако автомобиль уехал без Большой Ступни, быстро сгустились Сумерки и пошел снег. Собака, которую снова заперли, выла весь вечер. Первое, что я увидела утром на чудесном, безупречно белом снегу, – неровную цепочку следов Большой Ступни и желтые пятна мочи вокруг моей серебряной Ели.
Вот что я вспомнила, когда мы сидели на кухне Матохи. И еще своих Девочек.
Матоха, слушая мой рассказ, сварил яйца всмятку и теперь подал их в фарфоровых рюмках.
– Я не так доверяю органам власти, как ты, – сказал он. – Все приходится делать самому.
Не знаю, чтó он тогда имел в виду.
3. Вечный Свет
Рожденный Матерью Земной
Опять смешается с Землей.
Когда я вернулась домой, было уже светло, и я совсем утратила ощущение реальности, потому что мне снова казалось, что я слышу топот Девочек по полу в сенях, вижу их вопросительные взгляды, морщинки на лбу, улыбку. И тело уже приготовилось к ритуалу приветствия, к нежности.
Но дома было совершенно пусто. Холодная белизна втекала в окна мягкими волнами, и огромное открытое пространство Плоскогорья настойчиво просилось внутрь. Я спрятала голову Косули в гараже, где было холодно, подбросила в печь дров. Легла в чем была и заснула мертвым сном.
– Пани Янина.
И через мгновение снова, громче:
– Пани Янина!
Меня разбудил голос в сенях. Низкий, мужской, робкий. Кто-то стоял и звал меня ненавистным Именем. Я была зла вдвойне: потому что мне снова не давали спать и потому что называли по Имени, которое я не люблю и не приемлю. Мне дали его случайно и необдуманно. Так происходит, когда Человек не вникает в значение Слов и тем более Имен, употребляя их как попало. Я не разрешаю обращаться ко мне «пани Янина».
Я встала и отряхнула одежду, которая выглядела не лучшим образом – я спала в ней уже не первую Ночь, – и выглянула из комнаты. В сенях, в луже растаявшего снега, стояли двое деревенских. Оба высокие, плечистые и усатые. Они вошли, потому что я не заперла дверь, и, видимо, ощущали естественную неловкость.
– Мы бы хотели попросить вас прийти туда, – хрипло сказал один.
Мужчины извиняюще улыбнулись, и я увидела, что у них одинаковые зубы. Я узнала их, они работали на вырубке леса. Время от времени мы сталкивались в магазине, в деревне.
– Я только что оттуда, – буркнула я.
Мужчины сказали, что Полиции еще не было, ксендза ждут. Что Ночью замело дороги. Даже по шоссе на Чехию и Вроцлав не проехать, трейлеры стоят в огромных пробках. Но новости быстро разносятся по округе, и пешком пришли кое-какие знакомые Большой Ступни. Приятно было услышать, что у него имелись знакомые. Казалось, капризы погоды поднимают людям настроение. Метель в качестве противника все-таки предпочтительнее смерти.
Я пошла за ними, мы шагали по пушистому белому снежку. Он был свежим и разрумянился от низкого зимнего Солнца. Мужчины прокладывали мне путь. Оба были обуты в прочные резиновые сапоги с войлочными голенищами, зимой это здесь самая модная модель. Широкими подошвами они вытаптывали для меня узкий тоннель.
Перед домом стояли еще мужчины, курили. Отводя глаза, неуверенно поклонились. Смерть знакомого человека лишает нас уверенности в себе. У всех было одинаковое выражение лица – праздничной серьезности и официальной торжественной печали. Они переговаривались приглушенными голосами. Те, кто докурил, заходили в дом.
Все мужчины без исключения были усаты. Они мрачно обступили диван с телом. То и дело открывалась дверь и появлялись новые, внося в комнату снег и металлический запах мороза. Это были главным образом бывшие работники совхоза, которые теперь получали пособие по безработице и время от времени нанимались рубить лес. Кое-кто ездил на заработки в Англию, но вскоре вернулся, испугавшись чужбины. Другие упрямо возделывали свои маленькие участки земли, не дававшие никакой прибыли и державшиеся на плаву только благодаря евросоюзовским дотациям. Одни мужчины. В комнате сделалось душно от их дыхания, теперь уже ощущался легкий запах перегара, табака и сырой одежды. Они поглядывали на покойника, украдкой, поспешно. Было слышно шмыганье носом, но непонятно, от мороза или, может, действительно у этих крепких мужиков наворачивались на глаза слезы и, не находя другого выхода, вытекали из носа. Не было ни Матохи, ни других знакомых.
Один из присутствующих вытащил из кармана несколько плоских свечек в металлических подсвечниках и протянул их мне столь уверенным движением, что я машинально взяла, не слишком понимая, что с ними делать. Прошло некоторое время, прежде чем я сумела оценить его идею. Ну конечно, надо расставить и зажечь эти свечи, тогда получится строго и торжественно. Может, их пламя высвободит слезы, которые скатятся в пышные усы. И это всем принесет облегчение. Поэтому я занялась свечками и подумала, что многие из присутствующих превратно поняли мои действия. Решили, что я – распорядитель церемонии, дирижер погребального действа, потому что, когда загорелись свечи, все вдруг затихли и вперили в меня печальные взоры.
– Начинайте же, – прошептал один, которого я, казалось, откуда-то знала.
Я ничего не поняла.
– Начинайте петь.
– А что петь? – Я не на шутку забеспокоилась. – Я не умею петь.
– Что угодно, – сказал он. – Лучше всего «Вечный покой».
– Но почему я?
Тогда тот, что стоял ближе других, твердо ответил:
– Потому что вы – женщина.
Вот оно что. Вот такой, значит, сегодня расклад. Я не понимала, какое отношение имеет к пению мой пол, но не хотела в такую минуту противиться традиции. «Вечный покой». Мелодию я помнила с детства; став взрослой, похороны уже не посещала. Только слова забыла. Но оказалось, что достаточно начать, и охрипший хор мгновенно присоединился к моему слабому голосу, образовав шаткую, фальшивую полифонию, которая крепла с каждым повтором. И я вдруг почувствовала облегчение, мой голос сделался увереннее, и я быстро вспомнила простые слова о Свете Вечном, который, как мы уповали, будет сиять и Большой Ступне.