Страница 2 из 9
Я посмотрела на Матоху в поисках хоть какого-то утешения, но он уже начал застилать раскиданную постель – мышиное гнездо на сломанном диване, поэтому я попыталась мысленно утешить себя сама. Тогда мне пришло в голову, что в определенном смысле смерть Большой Ступни была благом. Она освободила нашего соседа от хаоса, каким являлась его жизнь. А других живых Существ освободила от него самого. Я вдруг осознала, насколько добра может быть смерть, насколько справедлива – будто дезинфицирующее средство, будто пылесос. О да, признаюсь, я об этом подумала и, если честно, продолжаю так думать и поныне.
Он был моим соседом, наши дома разделяет метров пятьсот, не больше, но я редко имела дело с Большой Ступней. К счастью. Видела его, как правило, издалека – передвигавшуюся на фоне пейзажа невысокую жилистую фигуру, всегда не очень твердо стоявшую на ногах. На ходу он бормотал что-то себе под нос, и порой ветер, эта акустическая система Плоскогорья, доносил до меня обрывки монолога, примитивного и однообразного. Лексикон Большой Ступни состоял преимущественно из ругательств, к которым он просто прибавлял имена.
Он знал здесь каждый клочок земли, поскольку, кажется, здесь родился и никогда не бывал дальше Клодзко. Большая Ступня разбирался в древесине – на чем можно заработать, кому что продать. Грибы, ягоды, ворованные дрова, сушняк на розжиг, силки, ежегодные ралли на джипах, охота. Лес кормил этого гнома. Так что ему следовало бы уважать лес, но он не уважал. Как-то в августе, во время засухи, поджег целый черничник. Я вызвала пожарных, но спасти мало что удалось. Я так и не смогла выяснить, зачем он это сделал. Летом бродил по окрестностям с пилой и валил деревья в самом соку. Когда я вежливо, с трудом сдерживая Гнев, сделала ему замечание, он со всей прямотой ответил: «Да пошла ты, старая перечница». Только более грубо. Вечно норовил что-нибудь украсть, стянуть, свистнуть; стоило кому-то из дачников оставить во дворе фонарик или секатор – Большая Ступня был тут как тут и моментально подбирал: все пригодится – можно потом продать в городе. Как по мне, он уже не раз заслужил какую-нибудь Кару или даже тюремное заключение. Не знаю, почему ему вечно все сходило с рук. Может, какие-то ангелы его охраняли; иногда случается, что они защищают не того, кого следует.
Еще я знала, что он браконьерствует всеми возможными способами. К лесу Большая Ступня относился как к своей вотчине – все, мол, тут его. По натуре это был типичный хищник.
Ему я обязана многими бессонными Ночами. От бессилия. Несколько раз я звонила в Полицию – если там и брали трубку, то вежливо выслушивали мое сообщение и ничего не предпринимали. Большая Ступня снова отправлялся в свой поход, забросив за плечо связку силков и издавая зловещие возгласы. Маленький злобный божок. Зловредный и непредсказуемый. Он всегда был в легком подпитии и от этого, видимо, всегда в таком раздраженном состоянии. Что-то бормотал себе под нос, палкой лупил по стволам деревьев, словно требуя, чтобы они расступились перед ним; казалось, он уже родился слегка причумленным. Не раз я ходила за соседом по пятам и подбирала примитивные проволочные силки – петли, привязанные к молодым согнутым деревцам так, что попавшееся в ловушку Животное взметывалось, точно выпущенное из пращи, и повисало в воздухе. Иногда мне попадались мертвые Животные – Зайцы, Барсуки и Косули.
– Надо перенести его на кровать, – сказал Матоха.
Мне не понравилась эта идея. Не понравилось, что придется к нему прикасаться.
– Думаю, надо подождать Полицию, – возразила я.
Но Матоха уже приготовил место на диване и засучил рукава свитера. Внимательно посмотрел на меня своими светлыми глазами.
– Ты бы небось не хотела, чтоб тебя нашли в таком виде. В таком состоянии. Не по-людски это.
О да, безусловно, человеческое тело выглядит не по-людски. Особенно мертвое.
Разве не заключен в этом некий мрачный парадокс – что именно мы должны возиться с телом Большой Ступни, что именно нам он предоставил заниматься этими последними хлопотами? Нам, соседям, которых он не уважал, не любил и презирал.
Как по мне, после Смерти должна происходить аннигиляция материи. Это было бы идеальным способом избавления от тела. Таким образом аннигилированные тела возвращались бы прямиком в черные дыры, из которых явились. Души со скоростью света неслись бы к свету. Если такая штука, как Душа, вообще существует.
Преодолевая невероятное отвращение, я делала то, что велел Матоха. Мы подняли тело за руки и за ноги и перенесли на диван. К своему удивлению, я ощутила, что оно тяжелое и ничуть не кажется безвольным, скорее упорно неподатливым, неприятным, точно накрахмаленное белье после прачечной. Еще я увидела носки, вернее то, что их заменяло, – грязные тряпки, портянки, сделанные из разорванной на полосы простыни, серой и покрытой пятнами. Не знаю, почему вид этих портянок заставил меня содрогнуться – грудь, диафрагму, все тело, так, что я не смогла сдержать рыдания. Матоха взглянул на меня холодно, вскользь и явно укоризненно.
– Надо его одеть, пока они не приехали, – сказал он, и я видела, что у соседа тоже дрожит подбородок при виде этого человеческого убожества (хотя он по каким-то причинам не желает в этом признаться).
Сначала мы попытались стащить майку, грязную и вонючую, но и думать было нечего снять ее через голову, так что Матоха извлек из кармана какой-то хитроумный нож и разрезал ткань на груди. Теперь Большая Ступня лежал перед нами на диване полуголый, волосатый, словно тролль, со шрамами на груди и руках, с полустертыми татуировками, ни одной из которых я не сумела разобрать. Он насмешливо щурился, а мы искали в его полуразвалившемся шкафу какую-нибудь приличную одежду, пока тело не окоченело окончательно и снова не превратилось в то, чем, собственно, являлось – кусок материи. Рваные трусы торчали над поясом новеньких серебристых спортивных штанов.
Я осторожно размотала отвратительные портянки и увидела его ступни. Они меня потрясли. Мне всегда казалось, что ступни – наша наиболее интимная, наиболее личная часть тела, вовсе не гениталии, не сердце и даже не мозг, несущественные органы, значение которых все так переоценивают. Именно в ступнях сосредоточено все знание о Человеке, туда стекает с тела глубокий смысл – кто мы на самом деле такие и каково наше место на земле. В соприкосновении с землей, там, где она граничит с телом, заключена вся тайна – что мы сконструированы из элементов материи и одновременно отчуждены от нее, отделены. Ступни – наша вилка в розетку. И теперь эти ступни стали для меня доказательством его иного происхождения. Он не мог быть Человеком. Наверное, какая-нибудь безымянная тварь, одна из тех, что – как утверждал наш Блейк, – отливают из расплавленного металла бесконечность, обращают порядок в хаос. Может, Большая Ступня был чем-то вроде демона. Демоническое существо всегда узнаешь по ступням, они оставляют на земле особые следы.
Его ступни – очень длинные и узкие, с худыми пальцами и черными, бесформенными ногтями, казалось, были созданы, чтобы хватать. Большой палец немного отстоял от остальных, как на руках. И еще эти ступни поросли густыми черными волосами. Неужели такое бывает? Мы с Матохой переглянулись.
В почти пустом шкафу мы отыскали костюм кофейного цвета, немного заляпанный, но, в общем, почти не ношенный. Я соседа никогда в нем не видела. Большая Ступня всегда ходил в валенках и вытертых штанах, а к ним надевал клетчатую рубашку и стеганую безрукавку вне зависимости от времени года.
Одевание покойного навело меня на мысли о ласке. Не думаю, чтобы он при жизни знал такую нежность. Мы слегка поддерживали его под руки и натягивали одежду. Своей тяжестью тело налегало мне на грудь, и, преодолев волну естественного отвращения, от которого подташнивало, я вдруг подумала, что надо бы обнять его, похлопать по плечу, сказать что-то успокаивающее: не расстраивайся, мол, все будет хорошо. Однако я не сделала этого из-за присутствия Матохи. Вдруг бы он воспринял это как извращение.