Сирингарий

За деревами мягкими стоял возок. Завидный, богатый, расписной: на двери его два перышка красных ярко горели.

Подступил к нему Сумарок, дверцу отпахнул — и едва увернулся, когда над ухом стрела мелькнула.

Смотрела на него девушка в богатом уборе. Остро, пытливо.

Сорока снаряженная на руке ее плотно сидела.

Молча друг на друга таращились, покуда не признала Красноперка знакомца.

Выдохнула, расслабила губы. Шесть пальцев показала, бровь подняла.

Пятеро, подумал Сумарок, пальцы ответно растопыривая…

Вскинула руку девушка — и за спиной воздух качнулся, будто что грузно обвалилось.

Сумарок оглянулся, вновь на Красноперку поглядел.

Шестеро.

Красноперка не простой девой-богатейкой была. Купцу Мокию, первому рыбнику, дочка моленная, единственная, она и ум унаследовала отцовский, и хватку, и сметку. С малых лет при нем состояла. Прочие отцы сыновей ждут, а этот дочкой не нахвалится. И пригожая, и разумница, будет кому нажитое оставить, а пуще того — дела передать.

Собой девка видная, немало охочих на такую невесту, а только Красноперка сама выбирала, с кем ей гулять, и на людей за тем не оглядывалась.

Имечко ей пристало по возрасту: точно река Красноперка, была дева нраву непростого. Непокорливая, своеобычная, упрямая; то смирницей глядит, ровно плес тихий расстилается; то рычит, словно волна на перекатах; круто поворачивает; поди знай, где омуты-тягуны, где брод. Во всем большой реке подобная, даже мастью взяла.

Свое дело завела, с отцова согласия: взялась ладить паутину пересыльную. Чтобы, значит, от лугара к лугару, от узла к узлу, от дебрей до войд — любая передача из рук в руки летела. Раньше-то как, раньше, коли нужда, так с попутными передавали, на авось надеялись… Красноперка иное правила.

На первых порах куда как тягостно было: и прибытки не прытки, и много билась, покуда наладила. Зато нынче на дорогах можно было и гонца повстречать в шапке с красными перышками, а то целый возок груженый, под охраной строгой.

Что говорить! Цельные ладьи снаряжала Красноперка, к цугу присматривалась…

Полной хозяйкой сама себе сделалась. За что не возьмется, все в руках у нее спорится да яглится. Отец только радовался. Помогал, чем мог, советовал, коли спрашивала, а то и журил, если оплошка какая у дочки случалась.

— Ох, Сумарок, Коза тебя мне пожаловала, — голос у Красноперки был глуховатым, низким.

Сумарок слышал, как плескала вода, как шуршал женский убор: прибиралась тут же, за перегородкой шелковой.

Иная дева опосля такого случая неделю бы логом лежала в беспамятстве. А этой — что с гуся вода. В ближнем дому странноприимном комнату под себя взяла, умылась чисто, платье сменила, венец новый вздела — и готова.

Не того девица была складу, чтобы выть да причитать.

Волчица, красная лисица, даром что бела да румяна.

— Я сама хороша, вздумала малой дорогой прокатиться, охраны не взяла, куда! Разнежилась. Отродясь тут лиходелов не водилось, откель занесло голубчиков, неужели навел кто… Это — вызнаю. Одного как раз прихватили, кому ты ноги подсек.

Вышла к нему, запястья богатые на рукавах кисейных, сборчатых, оправляя. Блестели пуговки на сарафане парчовом — тонкой нитью тот сарафан расшит был; душегрея из меха рыбьего, снежными искрами переливалась; сапожки с крутыми носами, с подковками звонкими, позолоченными. Венец в волосах радугой-дугой играл.

Сумарок только вздохнул, головой качнул, красотой девичьей любуясь.

Хороша была Красноперка: и статью вышла, и телом крепка да сдобна, и бровями разлетными взяла, и устами червлеными, и глазами — что вишня… Волосы шумной волной бежали, блестели, точно медь с медом.

Лицом бела, кругла, и веснушки по нему, да не как у Сумарока — словно кто кровью в лицо брызнул-припятнал, а ровно пыльца золотистая… Девицы иные старались те звездочки самоцветные вывести, а Красноперка примету свою любила.

— Что же стая твоя девичья? — молвил Сумарок.

Знал, что мужчинам не слишком Красноперка верила: и охранницы у нее были сплошь все бабы, и прислужницы ближние.

— Вперед послала, — вздохнула, подсела к столу, к самовару потянулась. — Одну только возницу и оставила, ее, сердешную, первой и срубили. Дура я. Заманили на свиданьице, как пса на обрезки. Расплохом застали…

Повздыхала еще, тут же нахмурилась.

— Ты сам-то за какой надобностью путь держишь? Или сущ следишь?

— В работники иду. Зима скоро, мне бы к жилью ближе.

Красноперка гостю полный стакан чая подала, сама угостилась.

— Ох, Сумарок, не дело, что ты без дома, без семьи мыкаешься, ни кола ни двора, по лесам-долам привитаешь. Хоть бы зимушку-избушку поставил. А то давай я справлю? Хороший домик, приберу на богатую руку…

Смутился Сумарок тех речей.

— Благодарствую, Красноперка, только ни к чему. Скажи лучше, саму какая нужда погнала в дорогу? Или по ладейному делу?

— Верные твои слова, догада, именно что по ладейному. Ярмарка мастеровых, хочу поглядеть, чем девушек моих украсить, чем укрепить… Да и, может, работников сыскать. Нужда есть в разумных головах, в умелых руках. Под Лукошками ходы открылись. Я, слышь-ко, замыслила те ходы под себя взять, да устроить там погреба для вина заморянского, кипучки холодной.

Подвинула гостю блюдо с пирожками, сама прихватила белыми зубками печево. Вкусно поесть Красноперка была охотница.

— Кипучка холодная? Это что за диво?

— Как есть диво. Веселое вино, ровно девушка-молодушка, легкое, белое, с пузырьками жемчужными — радостно от него и душе, и телу. И сладкое! Самое оно, для ярмаронок, сделку закрывать да всю ночку опосля гулять-кантовать с песенницами. А как заморозить его, да с соком, до чего прикусно!

Посидели еще, поговорили. Красноперка по доброте все пыталась другу любезному какую девушку сосватать. Сумароку те речи слушать невмочь было, старался каждый раз миром кончить, поскорее разговор увести.

Наконец, поднялся чаруша, поклонился.

— За чай-сахар благодарю, а только и мне пора.

— Дел много, а на тебя всегда времечко у меня найдется, милый, — Красноперка, не чинясь, обняла, с щеку на щеку облобызала. — Будешь в Лукошках, отыщи меня. Хочу ходы тебе показать, да покалякаем лишний раз: вдруг да сманю тебя в работники? Мне, сам видишь, ох как верные люди в охрану нужны!

До Лукошек чаруша враз дошагал. На многолюдство попал: поспешал народ на ярмарку смысленную, на кудеса рукотворные дивиться. Кто из праздного любознательства, кто по делу.

Росла толпа, точно опара добрая: и молодцы, и молодицы, и старики со внучатками, и цельными семействами прибывали. Не для потехи те ярмаронки строили, а все же и гуляночки-беседки ставили, столы-доски на чураках да кадушках, и лавки торговые люди под парусными наметами раскидывали, и музыканты играли — много народу с тех сходбищ кормилось.

Не удивился Сумарок, когда навстречу ему попалась сама кукольница-мастерица, Амуланга: голова стриженая, порты мужские, рубаха да жилет с карманами. Кому, как не ей, по таковым ярмаркам ходить?

Иной человек вослед ей оглядывался: что за чудиха, мол? Амуланга же и бровью не вела, знай носом крутила, живицу во рту перекатывала.

— Путь-дорога, Сумарок, — откликнулась на приветствие, руку сильно пожала. — Рада, что тебя встретила, вместе и над кашей бодрей, и топиться веселей.

Фыркнул Сумарок, горазда была мастерица на подобные шутки.

— Сам-то что здесь? Дело пытаешь, али так, мимо гуляешь?

— В страдники думал пристроиться, на работную ярманку как раз иду.

— Добро. Я себе место купила под крышей, надумаешь задержаться, так подселом зову. Плату не стребую, но беседу составишь.

Подумав, решил Сумарок с Амулангой пройтись.

Когда еще доведется на чудеса глаза попялить? Компания Амуланги ему не в тягость была: по молчаливому уговору, о кнутах речи не заводили, и тем раздоров бежали.

Ходили, среди зевак да покупщиков, диву давались. Чего только не было на той ярмарке, каких только чудес неисчетных. Вот — воду гонит меленка по желобу, а из желоба вода та падает в воронку с узким горлышком, а в той воронке белье крутится-плещется. Так водица грязь выбивает-вымывает, с собой уносит, и не надо своими руками мять-колотить. Чем не подспорье хозяйке заботной, чем не приобретение полезное для портомоешной?