Сирингарий

Оттолкнул Пергу, сечень выбросил — аккурат пополам развалил страшилище огневое.

Повскакали все, переглянулись без слов, без крика — что за диво мол?

А тут полыхнул огонь ярее прежнего, взвился столбом, распался на две вереи и явилось между полотен черное, длинное, собой ужасное. Черное, будто мертвяк запеченный, в язвах-чирьях огневых!

Хотел Степан закричать благим матом, да Сумарок не дал народ полошить — прижал губы ладонью.

— Что это, что это, Сумарок?! — запричитал Степан, тряся чарушу, как дите пузырь с горохом.

Сумарок чуть язык не прикусил.

— Да уймись! Всего взболтал, аж тошно.

— Что за диво такое?!

— Али не признал?

Пополовел Степан, что сметана.

— Неушто… Это… это мое? Огневида?

— До чего страшна, ой…

— Это не огневида, это говна горящая какая-то! — воскликнула Иль.

Тут и мормагон с кнутом подоспели, быстро по обстановке сориентировались:

— Куда делась?!

— Вестимо, в другой огонь нырнула! Огонь ей дом!

Иль выругалась сочно.

— Значит, как девку красивую углядит, так на нее кинется?!

Уставились на чарушу.

— Я не девка! — взвился Сумарок. — И кинулась она на Степана!

— Это верно, — подтвердил Степан, да тут же задумался.

— Чего ж она тогда…

Завопил тут Степан, кинулся наутек. За ним, искры рассыпая, свинья горящая труском-вприскочку — выломилась из пламени, ровно кабан из подлеска. Обомлев, смотрели все на эдакое диво.

Перга, хоть и кричал в истошный голос, а прытко несся, что заяц, петли закладывал. Свинья от такого коварства смутилась, сбилась с иноходи, а там ее Иль нагнала. Повалила, давай охаживать рубашкой, жгутом схваченной.

— Ах ты, непуть! Ах, блудодея! Да знаешь ли, каково это, да в наше время, девице работящей стоящего мужика отыскать?! Вот я тебе по хребтине, по щетине!

Закричала свинья нечеловеческим голосом, вновь в огонь скакнула, только копытца угольные сверкнули.

— Наше счастье, что она покамест тут ходит, до больших огней не добралась, — проговорил мормагон, рукава закатывая. — Как до орясин дотянется, так, думаю, сама в рост махнет! Красных молодцев да добрых девиц тут горстями черпай… Не пускайте ее дальше, ребята!

— Если из огня она, то, верно, воды боится?

Мормагон в ладони похлопал.

— Умно, умно, чаруша. А главное, неожиданно! Предлагаешь с ведрами да баграми за ней гоняться? Дружиной огнеборцев подработаем?

— Критикуешь — предлагай, — огрызнулся Сумарок, кстати припомнив слова Варды.

Мормагон, не будь дурак, подумал и так сказал:

— Сумарок! Она на тебя явно глаз положила, так ты побегай туда-сюда, отвлеки, пока я думаю.

— Да почему опять я?!

— Вот и мне любопытно, что они все к тебе летят, как мухи…

— Опоздали, — вздохнула Марга.

Руку вытянула, указывая — вспыхивали, один за другом, малые пятонышки, следки огневые, цепкой, да прямо к людским игрищам…

— Где же плетка-говорушка твоя? — справился чаруша у Сивого. — Уж сейчас бы кстати!

— На Тломе оставил, — откликнулся кнут как о деле обыкновенном.

— Да зачем?!

Кнут только вздохнул глубоко. Сумарок сам догадался.

— Ох, лунышко, — проговорил негромко, с легкой досадой.

А огневида так и прядала. Ровно по сговору, вспыхнули разом все цветы, все огонечки на рогах ряженых: закружились в танце девушки, Матрену славящие!

Огневида, не будь дура, возьми и выпрыгни в общий круг, сорвала у кого-то платок, на себя кинула. Заметалась среди прочих, в красном да черном, поди узнай!

— Еще в горелки нам играть, — проворчал Калина, оглядываясь.

Прочие также головами вертели. Девиц пригожих полно, какую вздумает утащить-изувечить?

— Вот она! — крикнул Степан.

Потянулся, сдернул плат алый — открылось страховидло без формы, без лица… Люди, что рядом случились, закричали, кинулись во все стороны. Степан храбро в огневиду вцепился, не дал в огонь броситься.

Та забилась, силясь вырваться, плевалась искрами кусачими. Не сдюжил Степан, откатился, пламень с усов сбивая, да тут кнут с мормагоном подскочили, с двух сторон схватили.

Потащили прочь.

Билась огневида, шипела, искры разбрасывая. Едва-едва Сивый с Калином держали!

— Да как забороть-то ее?!

— А как в книжке было?!

— Не докончено же, ребята!

— Ну так доканчивай скорее!

Задумался Степан, в затылке поскреб, воскликнул:

— Сумарок! Поцелуй ее!

— Что?! — в один голос вскричали Сумарок с кнутом.

Чаруша кинул взгляд на огнем истекающее существо, аж задохся:

— Да ты с ума съехал, Степан, эдакую страсть выдумать!

Перга лишь руками развел.

Мормагон же крикнул, из последних сил удерживая дугой бьющуюся огневиду:

— Ну, чего ломаешься, чаруша?! Чать, не привыкать тебе с чучелами миловаться!

— Сумарок, не вздумай!

Решился Сумарок. Подступил, схватил огневиду, как девку простую, к себе притянул да поцеловал.

Думал — опалит все лицо, выжгет нутренность… Ан — рассыпалось, растаяло пеплом.

Выпрямился.

Молчали кругом видоки, все глаза таращили. Охнули дружно, да забили в ладони, засвистели.

Видать, вздумали, что представление какое пред ними разыграли! Замешкались тут все, глаза друг на друга таращили, что рыбы в корыте.

Один Степан не потерялся. Подхватил Сумарока да Калину за руки, поклонился честному народу глубоконько.

Пуще заплескали ладонями!

— Ах, уважили! Вот так представление! Вот так диво! Будет что дома насказать! Эка!

Кланялся Степан, кланялся…

Малой жертвой откупились: усы у Степана подпалило, как у кота баловливого подле печурки; Иль без рубашки осталась, Марга ей спроворила алую, из покрывала на быструю руку переделанную.

Новый огонь затеплили. Сумарок остался, прочие ночевать легли.

Кнут подсел, повел рукой: изогнулись тени, послушно взвились птицами…

— Шел бы ты отдыхать, Сумарок. Я наших барашков да ярочек посторожу.

Чаруша оглянулся, убедился, что никакого подслуха рядом.

— Вот что, Сивый: давай наперед сыграем с тобой в одну игру.

— Какую это?

— Совсем простую. Я спрашиваю — ты ответ держишь. Ты спрашиваешь — я без утайки отвечаю.

Вздохнул кнут:

— Веселая игра, нечего сказать.

— Согласен ты?

— Согласен, куда деваться. Кто первый спрашивает? На кулачках разыграем?

— Хотя бы так.

Разыграли: выпало чаруше.

— Отчего нет между вами с Калиной лада, Сивый? Вы, кажется, одно дело делаете…

Кнут помолчал, заставляя теневых птиц парить в костряных сполохах, точно в огневом дожде.

— Мы раньше, почитай, большими друзьями-приятелями слыли. Даром что он мормагон, а я — кнут. Плечо в плечо, бывало, трудились, задачи решали.

— Раньше?

Сивый вздохнул, волосы с лица пятерней зачесал. Глаза прикрыл и вымолвил трудно, словно через силу:

— До того, как Калина меня вертиго отдал на опыты, в соляной домовине замкнул, чтобы не вырвался. Я из той ловушки-скорлупы выбился, но долго еще шкуру наращивал. Варда про то не знает, сокрыл я… Уж больно он страдает за каждую мою ошибку, а я, кажется, весь из них сделан.

Заморгал Сумарок от таких речей. Ошалел.

Вскочил.

Сивый тоже подхватился, угадав.

— Мало я ему тогда в жбан настучал, надо было вовсе башку свернуть! Вот прям сейчас пойду да сделаю!

— Дело прошлое, только нас с ним и касается, тебя в это не хочу втягивать. Мы уж как-то порешаем.

— Тебя касается, значит, и мне не чужое! Ах, какая дрянь! Ворона в перьях блескучих!

— Это ты павлинов не видел, а так верно, — рассмеялся Сивый. — Лестно мне, что за меня так вступаются, правду молвить. Никогда прежде защитника у меня среди людей не было…

Потянул, обратно, заставляя сесть да утихнуть.

— Теперь моя очередь. Скажи, Сумарок, отчего ты все молчишь про увечье свое? Я же вижу, как ты затылок иной раз ладонью прихватываешь, а хоть бы раз пожаловался.

Сумарок взгляд отвел. Но — делать нечего, сам вызвался.