Сирингарий

Сумарок нахмурился:

— Почему раньше не сказал?

— А ты бы не испугался? Не отшатнулся бы? Мало того, что кнут, из первейших, да к тому же преступник!

Сумарок к стене прижался. Редко Варда голос повышал, кричал — еще реже.

Вздохнул старший кнут.

— Прости мне, Сумарок, о себе я тогда думал, о себе да о брате. Что если ты от него отвернешься, оттолкнешь, то сорвется, опять в разбой уйдет, и тогда Невеста не стерпит…

— А она… Она может его извести?

Отвернулся Варда, проговорил сухо:

— Как надумали судить-рядить за Гарь, так Яра-шкура от всего отвертелся, на Сивого вину перекинул, ему и ответ держать осталось. Невеста бы не закоснила его в смерть замучить, но я вступился, кровью заклялся, на поруки взял.

Сумарок растер лицо.

Сказал упалым голосом:

— Значит, правду Амуланга говорила… Про то, что крови на нем много лежит. Нешто правду людей безвинных мертвил?

Варда пальцы в замок сцепил.

— Сапоги у него человеческой кожи, Сумарок. Или думал, он жальники обирал?

Не ответил Сумарок, голову опустил. Тишина водворилась.

Наконец, горько проговорил Варда:

— Оба вы правы и оба ошибаетесь. Обоим вам нелегко. И оба вы мне дороги. Ни одного терять не хочу.

Уже в дверях окликнул кнута Сумарок.

— Погоди. Знаешь ли, кто такая душа-девица?

Варда обернулся.

— Про то тебе не по чину, не по уряду даже спрашивать. Я бы и хотел если, не мог бы сказать. Прости, Сумарок. Нас не ищи, сами найдем…

***

В последний раз Варда в таком сокрушении духа застал Сивого, когда тот от Яры ушел. Так же бросался из стороны в стороны, так же смотрел… Долго отчаяния избыть не мог, в себя — веселого да злого — долго не мог вернуться.

Останавливать силой не стал, себе дороже. Знал братов крутой норов.

Сел на край обрыва, ноги свесил. Внизу река шла. Парило от воды и луга; река в туман рядилась, и был тот туман розовым да барвинковым разобран, как венок полевой.

Справился Варда дружелюбно.

— Чего ты сивкаешь, чего мечешься, ровно жук избяной? Парня в смятение вверг, что ему теперь думать?

Сивый остановился, ударил каблуком.

— Я бы сам знать хотел!

— Да что случилось, скажи толком. Там разберемся.

Сивый со вздохом рядом опустился. Все хмурился, растирал запястье.

Не злился, отметил для себя Варда. В ярости он Сивого помнил, и сейчас тот скорее потерянным глядел.

— Как если бы я Сумароком обернулся на короткое время. Его глазами смотрел, его сердцем чуял… Как если бы я стал человек. Комплекс его чувств, его опыт… Это было… Ужасно.

Сивый переглотнул, потянул себя за волосы, застонал, голову закинув.

— И прекрасно, прекрасно, прекрасно! Ближе невозможно! Но что это, Варда?! Как такое могло?! Меня всего перетряхнуло, перебрало! Мы же кнуты, мы над скотом хлебным стоим, мы им пастухи, а тут я в толк взять не могу, что творится! Что со мной творится?! Что с нами делается?!

Варда покачал ногой, задел каблуком камешек — полетел тот, в туман сиреневый, мальвовый.

Помолчал.

— Каково оно, — сказал наконец.

— Что? Я не понимаю.

— Я тоже, Сивый. Я — тоже.

Тауматроп

Весна случилась ранней, дружной: растворила небо, выпустила из рукавов звонких птиц, собрала скатерти белые камчатные, расстелила зеленые, браные. Летечко пришло с ярым солнцем, с хлебными ливнями, доброе, щедрое.

Как не выспеть ягодам-грибам, девкам да ребятне на радость?

Сумарок в ребятах уже не ходил, но ягоду любил. Непоседная жизнь научила его малому радоваться, малое ценить, а пуще того — малым и обходиться.

Вот и к вечеру, когда набрел путиной на россыпь луговой земляники, решил от удачи нос не воротить. Ягоду и поесть можно, листья — во взвар с прочей травой бросить, вот и добрая к ужину приправа.

Увлекся; пестерь скинул, в туес ягоды складывал. Знатная земляница уродилась: орешки крупные, ароматные на диво, а иные, что сухменным солнцем-ветром подвялены, те меда слаще. На дождь поворачивало; марило, толкунцы столбами над травой стояли.

Вдруг — шорхнуло из сумеречного урема, хрупнул сучок али веточка. Сумарок застыл. Место такое, где человек ноги не накладывал; али сущ притаился, али зверина припожаловал?

Рассудил Сумарок так: в летнюю пору зверь лесной с человеком по своей воле едва ли встречи захочет, уберется подобру-поздорову. А сущ если — так лучше сейчас рассмотреть, покуда вовсе не смерклось.

Подал голос:

— Кто там есть? А ну, покажись!

Из травы жаворонком вспорхнул девичий отклик:

— Сумарок?! Ты ли?

— Марга? — радостно удивился Сумарок, тотчас признав. — Вот так встреча! Не чаял тебя здесь увидеть.

Марга — в платье дорожном, волосы двумя косами тугими — улыбалась приветно, застенчиво. Ответила на объятие, по руке погладила ласково.

— И я, признаться, путника не ждала. Сманили меня ягоды, уж я до них лакома… Думала, и сама угощусь, и Калине-молодцу соберу, поднесу подарочком…

— Нешто одна ходишь? — удивился Сумарок. Нахмурился. — Как Калина тебя без провожатого отпустил? Случись что?

— Ах, Сумарок-молодец, места тут тихие, протореи тайные, тебе ли не знать. Да и идти всего ничего, и дошла бы уже, да вот, на беду, ягодник на глаза пал… Совсем с ума сбилась.

Засмеялась смущенно.

Сумарок сам улыбнулся. Сердиться на Маргу не мог, а с Калиной решил позже перемолвиться. Доброе ли дело, одну девицу оставлять на дороге? Чать, не Иль-разбойница, не Амуланга-мастерица, не Красноперка-купчиха…

— Вот что, Марга. Давай-ка с тобой ночь пересидим, да по солнышку дальше отправимся?

— Добро, — радостно согласилась Марга.

…

— А все же, Сумарок, отдохнул бы, повеселился с нами — чать, не каждый день праздник.

— Твоя правда, — Сумарок слушал, ворошил палкой угли синие.

Задумчив был. Не шло к сердцу веселие; тяжко было, муторно, ровно потравился.

Первая радость встречи схлынула. Устроились ночевать, Сумарок костер развел, Марга ужин путевой собрала.

Поведала, что путь держит к Гусиному лужку, месту заветному, где следующей ночью Грай-Играй зачнется. Большое веселье людское! Там и Калина ее должен был ждать-поджидать.

Марга завздыхала, на свой лад истолковала Сумароково сомнение:

— Ты не смотри на Калину, он завсегда голову высоко носит, спесив, признаю… Но не злобен сердцем. Пойдем вместе, Сумарок — мне твоя компания в радость будет.

С Маргой, девушкой березовой, спутницей мормагоновой, Сумарок быстро поладил. С Калиной вот большой дружбы не вышло, ну да то не печаль. Иная назола Сумарока долила.

Погладил браслет, стиснул пальцы в кулак.

Решился.

— А знаешь, твоя правда, Марга. Вместе пойдем. Там на месте огляжусь: примется к сердцу, так останусь, нет — дальше пойду.

Марга радостно вскликнула, ударила в ладоши.

— То-то хорошо! — сказала веселым голосом. — Ты один, или тоже встречника ждешь?

— Один, — сухо отозвался Сумарок и, меняя разговор, кивнул на кожаный круглый пестерь, который Марга подле себя держала. — Что это? По виду, ровно щит, али котелок какой?

— Ах, Сумарок-молодец, то игрушка моя звонкая, для песен ладных, — Марга притянула к себе пестерь, открыла. — Гляди-вот. Калинов подарок. Из пластин наклепал. Таковы звонки-малиновы, таковы певучи!

Тут же уселась, ноги скрестив, устроила котелок между коленами, да легонько ударила ладонями-перстами.

И полилась песня чудесная, прекрасная, печальная да нежная. Задумался чаруша, смежил веки. Звенело тонко, переливчато, точно звезды шептались, роняли холодный, далекий свет…

Навигационные карты. Триангуляция: PSR J1713+0747, Змееносца, 4.57 мс, СКО остаточного уклонения МПИ 0.4; PSR J1544+4937, Волопаса, 2.16 мс, СКО остаточного уклонения…

Вздрогнул. Или задремал?!

— Чудной струмент, — сказал уважительно, лицо растирая, — ловка ты играть, Марга-мастерица.