Сирингарий

Путник оказался казистым: статный, в плечах крепкий, русоголовый, светлоглазый. Голоусый, Марге на удивление. В деревне-от каждый малолеток за старшими братьями, за отцом тянулся, бороду ростил. А этот будто специально рожу скоблил.

Собран был путник не по-дорожному уряду, щеголевато, с дымом: кафтан как если бы не парчовый, голевой; сапоги сафьяновые на железных подковках; рубаха зеленая; ворот чудной, стеклом да чешуей расшитый, ошейником — под саму челюсть. Тонкий стан пояс окручивал — чудной, наборный, с кистями. Вместо очелья плетеночка усменная, а в ухе серьга круглая брусничкой подмигивает, а за плечами торба с разговорами.

Кто таков, гадала Марга. Уж точно не собирашечка. Знать, совсем случайный: может, из поезжан, из поезда свадебного отбился.

На Маргу гость смотрел спокойно, приветно; не отворачивался, лицо красивое не кривил.

Марга на осьмнадцатом году была, но так и не заневестилась. Свилеватая — так старшие приговаривали. Дереву дочка, Березыне внучка. Женихов ей ждать не приходилось. А Марга меж тем и рукаста была, и по хозяйству заботная, и рассудлива, и на вечорках пела — не чета прочим девкам. И вот — мало кто с ней мог спорить в подсечном деле.

Волосы у Марги — черные, длинные, в две косы толстые пряденые; тело белое, тонкое. Один глаз темный, летний; второй глаз зимний — точно окно, снежной кашей залепленное. Марга от этого редко когда прямо глядела: или боком стояла, или очи долу опускала.

Девицы в деревне были же куда загляднее: белолицые, темнобровые, гладкие, сладкие. Павы. Будто оне, а не Марга, от белостволицы вышли.

Марга, впрочем, от людей никогда не дичилась. Но пуще всего манилось ей вызнать-узнать, что за самой Березыней деется-творится.

Люди к ним ведь разные находили: и старые, и малые, и бедные, и жирные. После скарб их по домам разбирали, как старшие судили; Марге вот всегда грамотки несли да картинки. Помнили девкину слабость.

Марга до чтения великой охотницей была.

— Меня люди Калиной кличут, — назвал себя гость, — а тебе какое имя пристало?

— Марга.

— А долго ли нам идти, Марга?

— На ночь встанем. Утром опять в дорогу, так и выберемся.

Калина посвистел, головой покачал.

— Добро же, что тебя встретил. В жизнь не гадал, что в роще березовой заплутаю!

Марга посмотрела искоса, отмолвила:

— То не роща, Калина-молодец. То Березыня.

***

Калина разговористым оказался. Все не унимался, покуда шли. Все-то ему интересно было, до кажного предмета природы дело. И что у Марги в кузовке берестяном, и что в туеске. Больше всего удивлялся, как не боится она одна ходить.

— Чего же мне бояться, — отвечала Марга, — коли я отсюда и вышла, и росла здесь?

— Средь самых берез? — спрашивал, а сам глазами яхонтовыми так и смеялся.

Марга не знала, куда деваться. Вроде и не со зла дразнился, и не надсмехался обидно. Редко кто так с ней беседовал. Ровно парень на супрядке игримой к любушке подсел...

Вздохнула украдкой: чать, тот ще девушник. За такого, пожалуй, девки в косы примутся.

Что Марга в портках разгуливала, Калину будто вовсе не заняло. Прочие чужанины изрядно тому дивовались, но Марга уж привыкла так ходить. И тепло, и удобно. Да и красоваться, себя казать — перед кем бы?

Калина глядел, как Марга березы обнимает, слушает; как кресы малюет. Пробовал сам: ухом прижимался, фыркал, мурашей с волос сгоняя. Марга только улыбалась тихонько, да на небо поглядывала.

Тучки уже не пятонышками были, росли, пухли на глазах: будто опара поднимались.

Калина же не унимался, так моты и разматывал.

— Хорошо-то как тут, а, девушка! Воздух прозрачный, светло, радостно! Живи да пой. Одна беда, что заплутать легко: гляжу на березы, а мнится, что это они на меня глядят. И так и частят в глазах, так и частят! Я вот как с опушки шагнул, сам не заметил, как глубоко забрался.

Марга кивнула, опять взглянула украдкой. Калина шел легко — молодой, здоровый, веселый — ногами поддевал листы. Где-то их меньше было, где-то — шубой-горой.

Марга поймала Калину за рукав.

— Тут с опаской надо, молодец, — сказала строго, как ребятенку, — видишь, листы ворохами лежат, а над ними березы стоят, да не голые, снарядные?

— Ну...ветром, видать, намело? — почесал в кудрявом затылке Калина.

Марга головой покачала.

— То листобой лежит, почивает. Ветер найдет — встрепенется, зачнет по Березыне метаться, поживы искать. От него и лосю не укрыться, и волку не спастись: налетит, облепит, завалит, кровь выпьет, мясо обглодает. После опять ляжет. Да ты сам погляди: листы с исподу багряные, ровно в руду макнули.

Калина всмотрелся. Побледнел, но ничего не сказал.

Поумерился, поутих: держаться стал ближе к Марге.

То-то же, подумала девушка. Не в обычай ей было такое соседство, такой человек: яркий да говорливый.

А еще у Калины при себе были гусли.

Это открылось, когда сели вечерять, у костерка. Марга грибов набрала; с собой припасла мясо сушеное, сухарей да травы — ловко берестяной кузовок устроила, похлебки им наварила. Калина от себя пастилку яблочную положил, орешков медовых.

Марга так и впилась зубами в сласти: ягоды в Березыне родились, борти-колоды люди ставили, а вот яблоки — нет. Березыня ревнива была.

После ужина Калина с бережением великим извлек из торбы гусли.

Малые, с локоток, изгибом как крыло птичье или колено девичье. Марга во все глаза глядела. Испросив дозволения, трогала гладкое, расписное дерево; тугие жилки.

Жилки те горели, ровно не из кишок были кручены, а из злата огненного виты.

— Неужели не встречала ни разочка? — посмеивался Калина.

Марга смущенно качала головой, плечами пожимала. В их деревне только колотушки, дудки-сопелки да барабанцы по праздничному уряду заводили. Куда уж — гусли. Только на листках и видела.

— Ну, тогда слушай, березовая девушка, — со смехом отвечал Калина, упер гусли в бедро, встряхнул кудрями, откинул голову, по жилкам перстами промелькнул...

И запел.

Марга застыла. Затуманилась. Перед зимним глазом мушки мелькали, перед летним — искры танцевали. Голос у Калины оказался сильным, приятным, темного золота: самому под стать. Марга слушала, слушала, а затем вдруг — подалась к нему и запела, повторяя слова...

Сплелись их голоса, ровно ветви-вьюны, в выспрь поднялись, к самому небушку. Даже, мнилось, березки шуметь перестали: заслушались.

Смолкли гусли. Смолк Калина. И Марга замолчала. Глазами хлопала.

Калина же улыбнулся; руку протянул, ласково щеки коснулся.

Марга отшатнулась, всхлипнула, вскочила.

— Или я тебя обидел? — вскинулся Калина.

Марга только головой мотнула. Отбежала подальше, обняла ствол, перегнулась, выплескивая скудную пищу...

Не сразу поняла, что поддерживают ее, не дают упасть. Стиснула зубы, отвернулась. Хоть воем вой: первый гость, и так проняло. Как же его его теперь вести, к Сто Маху-батюшке?

И как не вести, коли Чага спешит-торопиться, несытая? Не к утру завтрему, так к полуденному сонышку будет?

Вздохнула. К криничке спустилась, умылась. Охолонула немного, посидела, обняв коленки.

В темноте она хорошо видела летним глазом, да и сами березки тихонечко мерцали, точно свечки белого воска.

— Видать, не по нутру мне твое угощение, молодец, — сказала Марга невесело, когда к костерку вернулась.

Калина виновато руками развел.

***

Легли.

Марга уснуть не могла, ворохалась. Березы перешептывались, сплетницы-насмешницы, звезды горели, кололись, точно крошки сухарные. Ох, не для сна такие ночи, думала Марга, закидывая руки за голову и вздыхая тяжко.

Калине хоть бы что: как завалился, так и задал храпака.

Только Марга закемарила, как вздрогнула, распахнула очи. Слетел тонкий сон. Нет, не показалось. Вдругорядь стукнуло.

Села, нашарила в траве сучок, бросила в Калину. Как раз в кудри угодила.