Осколки

Подойдя, Зенит села на свободное место.

— Ты снова собираешься мутить воду? — прямо спросила она.

— Видать, такое у меня призвание.

— Сам не свой без неприятностей, я погляжу.

— Да, как-то так оно и есть.

Зенит вздохнула.

— Знаешь, мне твои силовые игры ни к чему. Ричи дал мне шанс, который я искала десять лет, и я была бы искренне признательна, если бы ты ушел прямо сейчас.

— Ни о каких «силовых играх» речи не идет, Зенит. Какие уж тут игры.

Бармен, не спросив ничего, подал ей диетическую колу. Она уставилась на мои забинтованные руки и нахмурилась.

— Да уж вижу. Я читала о том, что произошло, в газете. Мне действительно жаль, но я не знаю, чего ты от меня хочешь.

— Я и сам не вполне уверен.

— Хорошо, тогда почему ты здесь?

Главное — держать перед ней лицо. Но нелегко заставить себя казаться умным, когда у тебя и плана-то никакого нет.

— У меня ограниченные ресурсы. Я не был знаком со Сьюзен Хартфорд. А вот Ричи ее очень хорошо знал. Какое-то время они были близки, что вполне может иметь какое-то отношение к ее самоубийству. — Зенит начала было протестовать, но я оборвал ее жестом. — Я не обвиняю его, но он сказал, что не был сильно удивлен, когда она покончила с собой. Сказал со своей форменной похабной улыбочкой на губах. Хотелось бы расспросить его поподробнее — а что это он такое имел в виду тогда?

Трое пожилых мужчин подошли к Зенит сзади и сказали ей, как сильно им нравится ее пение, пожелав ей удачи в сегодняшнем выступлении. Она поблагодарила их и, слегка смущенная, оставила автограф в записной книжке одного из почитателей таланта. Уладив все эти дела, она повернулась ко мне и вынесла вердикт:

— Ричи тебе не нравится.

— Это правда, но дело не в этом.

— Думаешь, он имеет какое-то отношение к ее смерти?

— Вполне возможно.

— Но ты не уверен.

— Нет, — признал я, — не уверен.

— И у тебя нет доказательств?

— Ни малейших.

— То есть ты просто нарываешься на неприятности.

Кто-то громко расхохотался на другом конце стойки, несколько раз стукнув кружкой по дереву. Мгновение спустя Ричи Саттер вошел через парадные двери — за ним по пятам следовала рыжеволосая юная леди, которой вряд ли было сильно больше шестнадцати. Они заняли персональный столик, и официантка принесла графин вина. Их окружала привычная свита во главе с Ирокезом, чья прическа была налакирована до глянцевого блеска. Ирокез бросал по сторонам такие взгляды, будто видел себя ни много ни мало Джеймсом Бондом.

— Мне нужна правда, — сказал я, — и, скорее всего, Ричи она известна.

— Так почему бы тебе просто не поговорить с ним по-человечески, а не вести себя как язвительный обиженный мудак, записавшийся в полицию нравов?

Я допил свое пиво. Зенит взглянула на меня, нахмурив брови, гадая, последую ли я ее совету. Я тоже задавался этим вопросом. Я не знал, чего ожидать сегодня вечером, за исключением того, что вкус крови на языке становился все гуще. В Саттере проглядывало что-то, что мне все еще нравилось, — что-то, что я отчаянно, по необходимости, ненавидел.

— А знаешь, ты права, Зенит. Давай пойдем и поговорим с ним по-человечески.

Она оттолкнулась от стойки и замахала руками:

— Нет-нет, ваши дела — это ваши дела. Я пас. Через час у меня выступление, и мне не нужны лишние хлопоты, правда.

— Никому не нужны.

— Ну вот и катись.

Я поднялся с места. Ирокез заметил меня с другого конца зала и склонился к уху босса. Саттер улыбнулся мне еще шире, когда я подошел к его столику.

— А, Натаниэль. Как приятно тебя видеть снова.

— И я всегда рад тебя видеть, Рич.

На этот раз он потянулся и демонстративно пожал мне руку, бросив озадаченный взгляд на бинты.

— Бог мой, кто это тебя так? — поинтересовался он.

— Да вот что-то все не везет да не везет, — бросил я беспечно.

— Надеюсь, ничего серьезного. — Контролируя ситуацию, он казался сущим душкой. Видимо, полистал газеты — и решил, что перевес на его стороне. Мы оба понимали: знание — это сила, и он наивно полагал, что знает обо мне больше, чем я о нем.

Но я провел вторую половину дня в библиотеке, выясняя все, что мог, о семье Саттер и о том, какие у них были дела с Хартфордами, надеясь найти какую-нибудь информацию, способную дать мне представление о том, насколько крупным дельцом он был, и чем еще занимался, и потворствовал ли этим занятиям его отец.

Я углубился в микрофильмы пятилетней давности, ища хоть какую-то зацепку. Как и Сьюзен с Джордан, Ричи чаще мелькал в колонках светской хроники, чем в разделах о бизнесе. Какой-то журналист, охочий до непристойностей, пронюхал о покупке Саттером порностудии «Красное полусладкое». После четырех часов поисков единственной статьей, показавшейся мне заслуживающей внимания, оказалась заметка о двадцатилетней актрисе «взрослого кино» по имени Габриэла Хани, умершей от передозировки наркотиками прямо во время съемок, пока над ней корпели сразу три мужика. В статье упоминалось название нескольких фильмов с ее участием; в ближайшем пункте видеопроката я нашел кассету с одним из них. Оказалось, выпустила его студия «Красное полусладкое».

Ричи повернулся к официантке.

— Сильвия, детка, проследи, чтобы мистер Фоллоуз получил все, что хочет, за счет заведения.

— Чего желаете, сэр? — сразу прочирикала девица.

— Ничего, спасибо. — Жестом я велел ей убраться.

— Итак, — сказал Ричи, — рад видеть, что ты стал кем-то вроде завсегдатая, Натаниэль. Если ничто иное не стоит повторного визита, то пение Зенит его определенно заслуживает.

— Согласен. Но есть и кое-что еще, что меня сюда тянет.

— И что же?

— Я хочу, чтобы ты рассказал мне побольше о Сьюзен. Когда мы виделись в последний раз, ты сказал, что веришь в то, что человек может быть прирожденной жертвой — и что она была как раз таковой. Почему?

Силу саттеровского эго, притяжение психического вихря, что кружил близ него, я буквально чувствовал кожей. Он приподнял бровь, и выражение его лица вмиг изменилось, превратившись из плутоватого в сосредоточенное.

— Разве мы уже не говорили на эту тему?

— Говорили, да только когда я сказал, что мелкий сбыт наркотиков малолеткам на грани самоубийства — дерьмовое занятие, ты почему-то огорчился, сослался на важные дела и пожелал мне спокойной ночи. Вот я и ушел…

— Что, если я попрошу тебя уйти и сейчас?

— Я так и сделаю. Но я вернусь. И буду возвращаться снова и снова. Гораздо проще для тебя будет просто поговорить со мной.

— Возможно, ты прав. — Он пожал плечами. — Вообще-то, я просто могу наложить на посещение тобой моего клуба запрет. Это, думаю, решило бы все проблемы раз и навсегда.

— А может, и не решило бы, — многозначительно произнес я.

Ричи заерзал на своем стуле, сверкнув зубами и рубиновой булавкой для галстука, несколько заинтересованный — хотя моя настойчивость скорее забавляла его, а не пугала. Он велел рыжей девице пойти включить песню в музыкальном автомате; она повиновалась беспрекословно, и двое мордоворотов из его свиты отправились сопроводить ее на другой конец зала. Ирокез остался стоять примерно в пяти футах за правым плечом Саттера.

— Я здесь не для того, чтобы пить пиво или обмениваться с тобой колкостями, Ричи. Я хочу, чтобы ты рассказал мне о ваших отношениях со Сьюзен Хартфорд и о том, почему был так черств к ее памяти во время нашего последнего разговора.

— Вы не имеете никакого права отнимать у меня время, мистер Фоллоуз, но я вас все же побалую. Читал о вас в газетах, и раз уж вы здесь, хотел бы и сам задать несколько вопросов, в частности… — Он отпил из бокала с ухмылкой, так и не довершив фразу. Надо думать, «в частности о вашем брате». Этого стоило ожидать — реакция нормальная. Для пущего эффекта он понизил громкость голоса и вернулся ко вкрадчивой фамильярности: — Скажи мне, Нат, зачем ты спалил то чертово похоронное бюро?