Страница 4 из 127
Степан Драч, студент из Ровно, вступил в ряды Украинской дивизии. Он был одним из немногих счастливчиков: пережил войну и был захвачен в плен англичанами в Австрии в 1945 году. Его послали в Норфолк в качестве сельскохозяйственного рабочего и без всякого сомнения отослали бы обратно на казнь от рук НКВД в 1946 году, поскольку британский Форин офис[1] и американский государственный департамент втихую сговорились вернуть два миллиона «жертв Ялты» на милость Сталина. Но ему вновь повезло. Где-то в Норфолке он опрокинул на стог девчушку, посланную на сельскохозяйственные работы для замены ушедших на войну мужчин, и обрюхатил ее. Естественным решением проблемы была женитьба, и шесть месяцев спустя из гуманных соображений его избавили от репатриации и позволили остаться. Когда его освободили от сельскохозяйственной повинности, он основал небольшую ремонтную мастерскую в Бердфорде, ставшем центром для 30 000 проживающих в Великобритании украинцев. Первый ребенок умер, когда еще был младенцем, второй сын, которого окрестили Андрием, родился в 1950 году.
Андрий учил украинский, сидя на коленях у своего отца, и это было еще не все. Он узнал также о земле своего отца, о крутых склонах Карпат и Рутении. С детских лет он впитал в себя ненависть, которую испытывал его отец по отношению к русским. Но отец погиб в дорожной аварии, когда мальчику было двенадцать лет, жена, уставшая от бесконечных вечеринок своего мужа с приятелями-эмигрантами возле камина в их гостиной, англизировала их фамилию в Дрейк, а Андрию дала имя Эндрю. В среднюю школу и университет ходил уже Эндрю Дрейк, как Эндрю Дрейк он получил и первый свой паспорт.
Перерождение произошло в самом конце его юношества, когда он учился в университете. Там было много других украинцев, и он вновь стал свободно говорить на языке своего отца. Это было в конце шестидесятых, в этот же период короткий ренессанс украинской литературы и поэзии на самой Украине пришел и ушел, а самые яркие его представители в большинстве своем к тому времени выполняли рабскую работу в лагерях Гулага. Он впитывал в себя все эти события со знанием того, что случилось с этими писателями. Он читал все, что попадалось ему в руки по этому предмету, читал классические произведения Тараса Шевченко и тех, кто писал в короткий период расцвета при Ленине, а затем был посажен и ликвидирован при Сталине. Но больше всего он читал работы так называемых «шестидесятников», которые расцвели на несколько коротких лет, пока Брежнев вновь не стукнул кулаком, чтобы подавить национальную гордость, к которой они призывали. Он читал и болел душой за Чорновила, Мороза и Дзюбу, а когда он прочитал поэмы и тайные дневники Павла Симоненко – молодого смутьяна, который умер от рака в возрасте двадцати восьми лет и был предметом поклонения для украинского студенчества в СССР, сердце у него защемило по земле, которую он никогда не видел.
Но с любовью к земле его мертвого отца пришла и соответственная ненависть к тем, кого он считал ее угнетателями; он жадно поглощал памфлеты, которые изготавливались в подполье и тайно вывозились за рубеж движением сопротивления. Они составляли «Украинский вестник», в котором описывалось, что произошло с сотнями неизвестных людей, не получивших такого же громкого резонанса, какой достался крупным московским процессам Даниеля, Синявского, Орлова, Щаранского, – с несчастными, забытыми людьми. С каждой новой подробностью его ненависть возрастала, до тех пор пока Эндрю Дрейк, когда-то Андрий Драч, осознал, что все зло мира персонифицируется одной организацией, которая называется КГБ.
У него было достаточно чувства реальности, чтобы преодолеть ярый национализм старых эмигрантов и их разделение на западных и восточных украинцев. Он отверг также их глубоко укорененный антисемитизм, предпочитая считать работы Глузмана – одновременно и сиониста, и украинского националиста, – словами брата-украинца. Он проанализировал эмигрантское сообщество в Великобритании и Европе и пришел к выводу, что в нем было четыре уровня: языковые националисты, для которых достаточно было просто разговаривать, читать и писать на языке своих отцов; «дебатирующие» националисты, которые готовы были вечно что-то обсуждать, но ничего не делать; любители настенных надписей, раздражающих обывателей страны, которая приняла их в свое лоно, но ничем не задевающих советское чудище; наконец, активисты, которых демонстрировали перед прибывающими на запад московскими официальными делегациями, – их тщательно фотографировали и заносили в архивы Специального управления, – кроме того, они получали кратковременную рекламу.
Дрейк отверг их всех. Он оставался в тени, примерно себя вел и держался от них в стороне. Он отправился в местечко к югу от Лондона и начал работать клерком. Есть много людей, выполняющих подобную работу, у которых есть одна тайная страсть, неизвестная коллегам по работе, поглощающая все сбережения, свободное время и ежегодный отпуск без остатка. Дрейк был как раз таким человеком. Он без шума собрал небольшую группку людей, которые испытывали такие же чувства, как и он: он выследил их, встретился с ними, подружился, поклялся вместе с ними вести борьбу и попрощался, веля сохранять терпение. Все это объяснялось тем, что у Андрия Драча была тайная мечта, и, как когда-то заметил Т. Е. Лоуренс, он был опасен, потому что «мечтал с открытыми глазами». Его мечтой было нанести в один прекрасный день один-единственный, но мощный удар по парням из Москвы, – такой удар, который потрясет их так, как ничто и никогда до этого. Он мечтал проникнуть за стены неприятельской крепости и поразить ее в самое сердце.
Мирослав Каминский нерешительно посмотрел на Дрейка.
– Я не знаю, Андрий, – наконец выговорил он, – я просто не знаю. Несмотря на все, что ты сделал, я просто не знаю, могу ли я настолько доверять тебе. Прости, но так мне приходилось жить всю мою жизнь.
– Мирослав, ты мог бы узнавать меня еще двадцать лет, но не узнать больше того, что ты уже знаешь. Все, что я говорил тебе, – правда. Если ты не можешь вернуться обратно, тогда дай мне возможность сделать это вместо тебя. Но мне необходима будет там связь. Если тебе известен кто-нибудь, хоть кто-то…
Наконец Каминский согласился.
– Есть два человека, – в конце концов сказал он. – Их не уничтожили вместе с остальными из моей группы, и никто о них ничего не знает. Я встретился с ними всего несколько месяцев назад.
– Но они – украинцы, они – партизаны? – страстно спросил Дрейк.
– Да, они – украинцы. Но не это их основная мотивация. Их народ также пострадал. Их отцы, как и мой, провели десять лет в трудовых лагерях, но по другой причине. Они – евреи.
– Но они ненавидят Москву? – задал вопрос Дрейк. – Они тоже хотят ударить по Кремлю?
– Да, они ненавидят Москву, – ответил Каминский. – Так же как ты или я. Их вдохновляет, по-моему, так называемая Лига защиты евреев. Они услышали об этой организации по радио. Кажется, и их философией, как и у нас, является готовность наносить ответный удар, а не склонять больше раболепно головы перед хлыстом.
– Тогда дай мне возможность связаться с ними, – настаивал Дрейк.
На следующий день Дрейк вылетел в Лондон, имея имена и адреса во Львове двух молодых еврейских партизан. В течение следующих двух недель он записался в туристическую группу, которая под патронажем Интуриста должна была в начале июля посетить Киев, Тернополь и Львов. Он, кроме того, уволился со своей работы и снял со своего счета в банке все свои сбережения наличными.
Не замеченный никем, Эндрю Дрейк, иначе известный как Андрий Драч, собирался на свою личную войну – войну против Кремля.
1
Foreign Office – Министерство иностранных дел Великобритании (прим. ред. FB2)