У истоков пирамид

– Крокодил! – громко выкрикнул он, – Это крокодил! Перен, Миаш – остроги!

Они и сами его, конечно, увидели. Пресмыкающееся, скользнув по гниющим у берега травам, подалось к раненой антилопе, в которой торчало уже три стрелы. Истекавшее кровью животное не успело заметить новую опасность, пока зубы крокодила не сомкнулись на его копыте. Антилопа дернулась, но сил, чтобы вырваться, у неё больше не оставалось.

– У нас будут антилопы и крокодил! Себех – дротик! – Гор-Кха лихорадочно нащупывал на поясе роговую рукоятку ножа, – Перен, сюда!

Того не нужно было подгонять – с коротким копьем наперевес, худой, жилистый охотник мчался по берегу, расплескивая воду. Крокодил, между тем, сомкнув мертвую хватку на своей жертве, медленно тянул напрягавшую последние силы антилопу в пахнущую тиной глубину.

– Небольшой, – побормотал про себя Гор-Кха, – сможем добыть.

Отбросив ненужный уже лук, он перехватил кремневый нож правой рукой, и еще раз крикнул:

– Себех! Подай же дротик! – когда увидел мелькнувшую рядом с ним фигуру охотника. Он бежал к берегу, будто не услышав уари – и, став у самой кромки воды, в нескольких шагах от продолжавшего бороться с теряющей силы антилопой крокодила, поднял обе руки.

– Нельзя, Перен, – услышал Гор-Кха голос Себеха, – Родитель не дал нам права вкусить его плоть. Ты не коснешься его.

Ренехбет вздрогнула и испуганно огляделась, не понимая, где находится. Лишь спустя несколько мучительных мгновений вспомнила – Нехе, дом уари, и она, его жена. Теперь её дом. Уже девятое утро она просыпалась здесь, глядя на гладкие, прилаженные друг к другу куски дерева над своей головой, но чувство первого страха до сих пор не прошло.

Плетенка рядом была пуста – муж не пришел домой вчера. Он и другие шери отправились на охоту. Неизвестно, сколько их не будет, и все ли вернутся целыми – охота дело опасное.

Ренехбет приподнялась, и, сев на циновке, осмотрелась. Небольшое, отделенное от остального дома связанными ветвями, помещение, но даже здесь больше ценных вещей, чем во всей хижине её покойного отца в Ме-Нари. В палетке, на которой она растирала мужу галену, охру и малахит, и сейчас лежало немного порошка. Другая палетка рядом, в форме черепахи – её. Какие-то белые камешки, изображавшие глаза, тускло поблескивали в неясном свете. Фигурки из слоновой кости, охотник, женщина и гиппопотам, стояли на столике – четырех плоских кусках дерева на глиняных кирпичах. Нож, тонкое, волнистое острие из кремня вливалось в изукрашенную резьбой костяную рукоять. Маленький медный топорик. Еще фигурки из красивых, блестящих камней, каких не найти в Ке-Ем. И драгоценный нуб, кусочек желтого металла, раскатанный в пластину, тщательно прикрепленную к жильной нити, лежал рядом с булавой.

Слева от неё, на женской стороне, она положила вечером подаренные мужем бусы (разноцветные, сверленные бусины из диковинных камней поблескивали в тусклом свете), подвески из слоновой кости и накидка с двумя медными заколками, без которой он запретил ей выходить из дома.

В Ме-Нари люди тоже украшали себя, но в Нехе этому, видимо, придавалось большее значение – бусы и ожерелья, браслеты и гребни показывали род человека, и служили способом странного для неё разделения жителей селения на шери и медеша. Впрочем, много в этом селении пока оставалось непонятным.

Резко поднявшись, девушка надела на себя льняную юбку, скрепила заколкой, и повязала ожерелье. Откуда-то повеяло слабым запахом готовящейся еды. До сих пор сложно было поверить, что самой ей готовить нельзя – муж объяснил, что для этого к уари-на будет приставлена особая женщина. Он даже сказал, как её называют в Нехе, но новое слово не запомнилось.

За стеной спальни запах жареного ячменя и мяса стал сильнее. Встретившая её у дверей девушка подняла руку и опустила голову.

– Уари-на Ренехбет, пусть духи благословят твой день!

Вздрогнув на мгновение (Ренехбет, да, моё имя теперь – Ренехбет), она ответила:

– Пусть будет добрым твой день, Мерхет. Ты уже готовишь еду?

– Уари-на Ренехбет, твоя еда почти готова. Не принести ли воды или листьев?

– Воды, чтобы освежить рот, Мерхет.

Мерхет, кивнув, побежала в комнату и через некоторое время вернулась с красным кувшином, полным прохладной воды.

Полоща рот, Ренехбет глянула на стоявшую перед ней девушку – та замерла, склонив голову и опустив глаза. Полоса льняной ткани едва прикрывала крепкие бедра, выше пояса на Мерхет были только бусы из костяных пластинок. Так же, впрочем, ходили и незамужние девушки в Ме-Нари, но Ренехбет не могла свыкнуться с мыслью, что та готова исполнять её приказы.

Еда, которую Мерхет подала ей, мало чем отличалась от того, что ели в Ме-Нари – ячменные лепешки, зажаренное на углях козье мясо, печеные яйца какой-то речной птицы. Разве что без рыбы – жители Нехе не ели её, и презирали тех, кто ест. В чашу с красным верхом была налита вода. Заканчивая трапезу, Ренехбет спросила:

– Мерхет, почему ты не хочешь поесть рядом со мной?

– Нет, нет, так нельзя, гаша̀ не может есть рядом с уари-на – ответила Мерхет, подняв округлившиеся глаза на Ренехбет, – уари не позволяет этого.

Вот как они называют таких девушек – гаша. Почему девушек называли «отданная» и как они жили рядом с шери – Ренехбет еще не очень понимала, в Ме-Нари не было ничего подобного.

– Хорошо, тогда иди поешь в свою хижину. Ты мне пока не нужна. Я хочу пойти к Реке одна.

Река всегда успокаивала её. Кроме того, она вчера слышала, что сегодня должны были освятить новую ладью. Она помнила такой обряд по Ме-Нари, но ладьи в Нехе были больше, и ей вдруг захотелось увидеть, каких духов призывают для этого здесь.

Когда Ренехбет выходила из дома, малахитовая пыль уже сделала зелеными её веки и брови, бусины постукивали на груди. На второй день она, забывшись, вышла без ожерелья, но столкнувшись с взглядом Гор-Кха, оцепенела на мгновенье, после чего тут же побежала обратно в комнату.

Селение, такое большое, что она никак не могла с этим свыкнуться, полнил обычный шум. Мимо пригорка, где были расположены жилища шери, она спустилась к каменному руслу высохшего ручья. Здесь и вверх, по усеянному неровными желваками берегу, шли хижины тех, кто работал с камнем, костью и медью. Стук камня о камень, треск и скрипы смешивались с выкриками и лаем собак. Обнаженные фигуры ремесленников возле их хижин выпрямлялись при её приближении, руки поднимались в знакомом жесте. Впрочем, некоторые ушли в работу настолько, что не замечали проходившую мимо Ренехбет.

Поворачивая к узкой полоске берега, в конце которой спускали ладьи на воду, она краем глаза увидела знакомую фигуру. Не успев еще понять, кто это, Ренехбет повернулась и вздрогнула.

– Пусть духи благословят твой день, уари-на, – спокойно сказал Седжи и перехватил рукой посох, – что ты ищешь у воды, когда небесный огонь едва разгорелся?

Жрец смотрел на неё, не улыбаясь, и Ренехбет опять почувствовала поднимающийся по жилам страх. Он смотрел на неё сейчас теми же почти черными, ничего не выражающими глазами, как в тот день, когда она стояла перед ним раздетая в святилище Нехбет.