Страница 40 из 56
Таким образом, война оказывается застигнутой при переходе "от эпохи записанной памяти к эпохе потенциальной памяти" (Bowker 2007, p. 26). В этом контексте архив не может предложить нейтральную калибровку для определения того, как интерпретировать переход от записанной к потенциальной памяти. Вместо этого архив становится источником для усиления умозаключений о прошлом. Укрепляющие умозаключения обретают собственную жизнь, зацикливаются и не могут достичь того понимания прошлого в обществе, которое было возможно в эпоху аналогового вещания. С этой точки зрения, память в контексте двадцатого века может быть карикатурно представлена как обладающая заметной траекторией репрезентации и осаждения, которая прошла через упадок и разложение печатных изданий и магнитных лент, на которых она была впервые запечатлена. Однако война, ведущаяся в современную эпоху потенциальной памяти, заперта в вечной призме. Множество конкурирующих видений, быстро и непрерывно циркулирующих вокруг одного события, а также связь и заражение от конкретного момента питают не поддающееся исчислению количество информационных петель.
Но в эпоху потенциальной памяти, когда все записанные данные могут быть использованы для отслеживания отдельных целей, архив также предлагает возможность бесконечного числа целей. Эти цели могут быть идентифицированы путем опроса того, что было записано, выявляя скрытые сети в зависимости от того, с кем человек был связан. Таким образом, архив становится оружием, представляя собой двойной ход, в котором потенциальная память подкрепляет выводы из прошлого и в то же время формирует материал, который постоянно питает потребности тех, кто ищет противника-заговорщика. Таким образом, место архива в "Радикальной войне" не ограничивается тем, как общество XXI века конструирует историю, но и непосредственно участвует в процессе переопределения того, как мы понимаем и конструируем идею врага.
В этой главе мы описываем параметры и влияние цифрового архива на формирование и перестройку опыта, памяти и истории войны, но, что не менее важно, на то, как он определяет способ идентификации противников и конструирования врагов. Мы рассматриваем архив как критическую технологическую и культурную силу, находящуюся между индивидуальным и социальным запоминанием и забыванием, и ту, которая отстраняет память и историю от их традиционных траекторий превращения в общепринятые социальные факты. Это показывает, как войны, ведущиеся, захваченные и сетевые в цифровую эпоху - которые возникли благодаря цифровой инфраструктуре и теперь неотделимы от нее - живут в более неспокойном, более явно оспариваемом существовании по сравнению с теми, что велись в доцифровую эпоху, когда обрамление врага казалось более осажденным в коллективном сознании. А это, в свою очередь, указывает на то, как социальные медиа-платформы приводят аналоговые, MSM и цифровые медиа в более непосредственные архивные отношения, поскольку они формируют способы определения целей в XXI веке.
Изменение конфигурации цифрового архива
Архив долгое время рассматривался как высший носитель информации, как внешняя и институциональная основа для запоминания и забывания обществ на разных этапах развития в истории, как конечный носитель и метафора памяти. Но сегодня архив сетевой, подключенный, мобильный: словом, он доступен 24 часа в сутки, 7 дней в неделю и повсюду. Можно сказать, что архив радикален в своих антиархивных эффектах. Цифровой архив не ограничивает свои объекты, свое содержание, а расширяет их связи, их охват, их очевидную доступность. Так, например, как считают Майкл Мосс и Дэвид Томас:
Брюстер Кахле мечтал, что сможет архивировать интернет, но... мы утверждаем, что однажды он проснется и обнаружит, что интернет архивировал его. Мы будем утверждать, что интернет - это не объект, который архивируется, а сам архив, но такой, который не подчиняется правилам архивирования, как мы их знаем (2018, 118).
Мосс и Томас рассматривают цифровой архив "не как утилитарное хранилище цифровых материалов, а как нечто возвышенное, обладающее необычайным потенциалом , способным бросить вызов способу построения знания, поскольку, как утверждает Дэвид Вайнбергер (2011, с. 61), он масштабируется неограниченно" (Moss and Thomas 2018, с. 118).
Цифровой архив работает не так, как традиционные, более пространственно привязанные архивы. Отчасти это связано с тем, что подключенные устройства позволяют их владельцам записывать, хранить и делиться информацией о своей повседневной жизни. Облачные коллекции фотографий или потоковая передача музыки создают ощущение, что люди сами контролируют свои архивные практики. Таким образом, цифровой архив, кажется, делает каждый момент бесконечным и незабываемым, так что сегодняшние события больше не имеют качества "однажды пройденного" неизбежного хода хронологического времени. Напротив, они становятся неразрывной частью политики "новой памяти" (Hoskins 2004, 2018), в которой любой опыт потенциально может быть перемотан и оспорен. Таким образом, функция архива меняется на противоположную, поскольку он больше не является неким хранилищем доказательств или верификатором того, что было, но вместо этого становится средством, открывающим прошлое для вечного состояния пост-доверия, спекуляций, отрицаний и встречных претензий.
Архив, соответственно, обеспечивает как политическую, так и инфраструктурную основу для расширения потенциала того, как общество помнит и забывает. Во-первых, слишком многое из прошлого кажется нам доступным. Этот неограниченный объем информации слишком легко воспринимается как знание. В результате цифровой архив, благодаря своим масштабам, оперативности и изобилию, перевернул представление о доказательствах и экспертизе. Это породило информационную экологию, способствующую быстрому распространению постправды или постдоверительной пропаганды, что, в свою очередь, подрывает воспринимаемую ценность истории и работы историков, а это спровоцировало AHA встать на защиту своей профессии. Хотя заявление AHA было сделано в ответ на споры, связанные с внезапным появлением памятников Конфедерации и чествованием или нечестным чествованием расистского прошлого Америки, в основе его лежит вихрь цифровой посттрастовой архивной культуры, в которой все идет своим чередом.
Одной из центральных проблем AHA является значение, которое следует придавать "доказательствам" при составлении и оспаривании исторических утверждений. И все же, повторяя слова Мосса и Томаса, цифровой архив в его сложности и масштабах обладает "необычайным потенциалом, чтобы бросить вызов способу построения знания" (2018, p. 118).
Во-вторых, и в то же время, даже когда накопление загруженных, понравившихся, прокомментированных, разделенных или просто проигнорированных материалов образует поразительное обилие данных, мало или совсем не уделяется внимания их будущей собственности или конечности. Таким образом, цифровые архивы радикальны в том смысле, что они разрушают представление о том, что архивы в некотором роде постоянны, что они эквивалентны физическому документу или магнитной ленте, хранящейся в кладовке. В этом отношении переход к цифровым архивам - это не просто модернизация того, что было раньше, а скорее фундаментальное изменение отношений между течением времени и процессами распада, которые обычно ассоциируются с физическими носителями.
Цифровой архив, размещенный на множестве серверов, часто считается постоянным, неизменным, не подлежащим сомнению, все эти данные сохраняются и формируют то, что обычно рассматривается как постоянно доступный источник информации. Однако, как подтвердит любой, кто потерял свой облачный фотоархив, нет никаких оснований для уверенности в неизменности всего, что хранится в цифровом виде. Данные портятся, файлы удаляются, гиперссылки ломаются, кибератаки повреждают код, преступники используют выкупные программы для предотвращения доступа к материалам. Все это усиливает чувство сомнения, которое возникает при работе в новой военной экологии, где ложная информация распространяется быстрее, чем правдивый контент. Большинство пользователей не понимают, как закодированы их данные, и воспринимают внутреннюю работу своих цифровых устройств как непонятные магические черные ящики, которые следует оставить на усмотрение разработчиков программного обеспечения. Это подпитывает неопределенность и создает, казалось бы, неограниченный потенциал для информационной войны. В то же время отсутствие понимания того, как циркулируют и воспроизводятся цифровые изображения, видео, электронные письма, сообщения и всевозможные комбинации цифрового контента, порождает еще больше сомнений. В этом контексте, если мы рассматриваем заражение и распространение как ключевые критерии эффективной информационной войны, "лайков" и "акций", того, что Питер Сингер описывает в Like War, мы должны спросить: "Где заканчивается война?" (Singer 2018).