Страница 31 из 33
Матушка, когда была жива, всегда говорила, что сердце у человека — как солнце. Сколько ни отдавай жара и любви, не убудет, лишь станет больше. Иногда я сомневаюсь, есть ли у Агарьи, моей мачехи, сердце. И если имеется, из чего оно сделано? Из камня, который мне не проломить? Или изо льда, растопить который невозможно?
Песня Любавы закончилась, и девушки затянули следующую, не менее тоскливую. Я бы лучше послушала нянюшкины сказки. Но Мирослава с подружками лишь посмеивались над старушкой. Сводная сестрица уже взрослая, почти невеста, какие тут сказки? Наверняка на днях к ней кто-нибудь придет свататься. Еще бы! Мирославе в приданое достанется отцовский дом и сундук золота, не считая многочисленных перин и вышитых сорочек. Мне же замужество не светит. Кто возьмет бесприданницу? Мачеха убедила отца, что в приданном я вовсе не нуждаюсь. А он, влюбленный, потерявший разум, слушает ее сладкие речи, в которых мне чудится змеиное шипение.
Я достала шерсть из корзины, закрепила на прялке и подавила очередной вздох. Спину уже ломит от натасканных сегодня ведер с водой, и глаза слезятся. В углу, где я сидела, света мало, но зато иногда можно отвлекаться и смотреть на узоры, оставленные на окнах. Красивые, вычурные, ажурные... В детстве я верила, что по свету гуляет Охотник, который выпускает белые стрелы. Те летят, подхватываемые северными ветрами, рассыпаются снежными хлопьями. Жаль, что сердце у этого Охотника ледяное.
Хороша нянюшкина сказка! Так в душу западает, что начинаешь невольно верить, что где-то этот Охотник есть. И ждет свою суженую, которая сможет растопить его сердце, согреть, уничтожить злые чары. Раньше же он тоже был человеком…
— Анна, принеси свечи, закончились, — крикнула Мирослава, и я от неожиданности вздрогнула.
Отложила работу, поднялась и выскользнула из горницы. Половицы в доме, укрытые лоскутными половиками, поскрипывали, дополняя песню снежной стихии. Я нырнула в чуланчик, нашла свечи и уже собралась было выйти, как услышала приближающиеся шаги. Затаилась, сама не зная, зачем.
— Ох, не повезло девке, — раздался голос нашей кухарки Липы, дородной и румяной, как пирожок.
Лишь она да старая нянюшка меня жалели да изредка баловали.
— Думаешь, отдадут нашу Аннушку за Фрола?
— Хозяйка уж сосватала. Завтра придет…
Я сжала пальцы в кулаки, все еще не веря услышанному. Сердце ухнуло вниз, я опустилась на колени и постаралась перестать дрожать. Очень уж хорошо представляла, кто такой Фрол — вдовец, похоронивший четырех жен. Ни одна и года не прожила, как вошла в его дом — богатый, добротный, но… На селе такие слухи ходили, что он с женами делает — одни другого страшнее. И как быть? Что делать? Отговаривать мачеху бесполезно, а батюшка еще в отъезде. Да и не станет он меня слушать, как заколдованный ходит. Уж чем его Агарья приворожила? Не знаю. Бежать? Куда? Нет у меня ни родных, ни подруг. Да и зима за окном. Метель такая, что света белого не видно.
Но решаться надо сейчас, потом будет поздно. Запрет меня мачеха в горнице до самой свадьбы. Я вздохнула. Главное — успокоиться и мыслить разумно, не поддаваясь чувствам. И значит сейчас не подать виду, что я что-то знаю, ни в коем случае не выдать себя. А когда все заснут, собрать котомку и… идти. Лучше замерзнуть в метели, чем… Мысли путались, и чтобы перестать паниковать, я взяла свечи и вернулась в комнату.
— За смертью тебя посылать, — ворчливо сказала Мирослава, звеня бусинами на расшитой повязке. — Мы уже закончили все, расходимся. Пора к Ледяной Полночи готовиться. А ты здесь убери да на кухню иди Липе помогать.
Девушки разошлись, нянюшка поправила платок на голове и внимательно посмотрела на меня.
— Дверь-то прикрой, сквозит…
Я выполнила ее просьбу, собрала пяльца и разбросанные по лавкам клубки, взялась за веник.
— Бежать тебе надо, — неожиданно сказала нянюшка.
— Что?
— Недоброе она затеяла. Не знаю что, но…
— Меня за Фрола замуж хотят отдать, — всхлипнула я, не сдержавшись.
Уж от нянюшки скрывать такое точно не стоит. Она нахмурилась, вздохнула.
— Тропинку, что за старым дубом начинается, знаешь?
— Да.
К чему этот вопрос?
— У тебя два выхода, Аннушка. Пойти по ней и надеяться, что тот, кто встретится тебе на пути, не убьет. Или же… выйти замуж за Фрола и умереть.
— А может батюшка...
— Нет. Метель такая разыгралась, что он нескоро вернется. Да и станет ли вмешиваться? Сама знаешь, приворожила его Агарья, каждому ее слову верит. Решать тебе, Аннушка.
Я подумала и снова всхлипнула. Страшно. Куда ни поверни, что ни выбери — страшно. До темноты в глазах.
— А кто может встретиться на тропинке?
Мой голос звучал сипло и тихо.
— В Ледяную Полночь — кто угодно. Твоя матушка встретила твоего отца, — нянюшка смахнула слезу. — А Лизавета, дочка старосты, смерть. В любом случае, ты отправляешься искать судьбу.
И хотелось бы верить, что она будет лучше той, что уготовила мне мачеха.
***
Пока я шла до заветного дуба, было не страшно. За спиной маячила огнями деревня, из небольшой котомки я доставала сдобные сухари с маком и хрустела, пытаясь себя приободрить. Метель уже стихла, на небе высыпали яркие звезды, но я знала, что это затишье ненадолго. Буря вернется через час или два, снова наметая сугробы. Я и сейчас в них проваливалась, пробираясь к дереву. Остановилась и отдышалась, потрогала шершавую кору, оглянулась. И немножко, самую чуточку, позволила себе побояться.
За деревьями мелькали огни, такие желанные, манящие, но мне туда путь заказан.
Тропинка, как ни странно, была не заметена снегом. Будто бы ветра обошли ее стороной. Может, и правда, волшебная? Я всегда верила в чудеса, пусть они со мной и не случались. А в Ледяную Полночь на сказку надеешься больше, чем следовало бы. Да и что мне еще остается?
В лесу было подозрительно тихо. Даже ветер не гулял среди голых веток. Крючковатые, а чаще всего тонкие и черные, они казались мне жуткими. Но главное — не сойти с тропинки!
Шла я безумно долго, или мне так показалось? Сухари, по крайней мере, закончились, а сбитень, настоянный нянюшкой на травах, я берегла. Непонятно, сколько мне еще плутать. В ночь, когда наступает Ледяная Полночь, мир меняется, время растягивается, а самые заветные желания исполняются. Это каждый знает. Но не каждый в подобное верит.
Тропинка все тянулась и тянулась, а потом я увидела… оленя. И даже растерялась. Могучий зверь бил копытами, смотрел по сторонам огромными темными глазами, но уйти не мог. Рога запутались в ветках. Я осторожно подошла.
— Не бойся, я помогу.
Зверь фыркнул, насторожился. Я потянулась к веткам, стала отодвигать. Олень послушно стоял и не пытался мне мешать. Умный. И я почему-то совершенно его не боялась, хотя должна бы. Рогами может так ударить, что смерть встретишь. А какие у оленя знатные копыта…
Я освободила зверя, развернулась и сдавленно охнула. В десяти шагах от меня стоял мужчина с натянутой на тетиву лука стрелой. Я, не думая, заслонила зверя, потому что убивать его нельзя. Он такой красивый, сильный и… мне понравился. Против я. Вот.
— Уйди, — голос отдавал таким холодом, что я невольно поежилась. — Олень — моя добыча.
— С чего бы? Я его первая встретила. Так что он — моя добыча. И я его намерена отпустить.
В лесу воцарилась тишина. Я же рассматривала незнакомца. Черты лица острые, угловатые, но глаза ясные, синие. Только… лед в них. Будто и неживой мужчина передо мной стоит. И легкий белый полушубок, расшитый серебряными поблескивающими нитями, лишь добавляет ему холода.
— Смелая, — внезапно сказал он, опуская лук.
Олень, словно почувствовав, что свободен, рванул в чащу.
— Ты не замерз? — вопрос возник сам собой.
Мужчина удивленно приподнял брови.
— Замерз?
— Ну да. На тебе ни шапки, ни шарфа, ни варежек. Вот, возьми мои рукавицы, — я подошла и протянула их незнакомцу.
Мужчина уставился на меня и… расхохотался. Смех у него был звонкий, чистый. С дерева посыпался снег, и я недовольно отряхнула его с воротника и шапки.