Страница 5 из 42
— Ты не такой, папа, — Лиля переводит взгляд на Матвея. — Ты не мог.
— Такой, — хрипло отвечает он.
— Нет. Я не верю.
— Прости меня, Лиля, — закрывает глаза, и крылья его носа вздрагивают. — Прости.
Лиля загнанно озирается по сторонам, будто ищет поддержки у невидимых друзей, прижимает дрожащую ладонь ко рту и молчит, растерянно глядя на Матвея.
— С кем? — спрашивает она через долгую минуту гнетущего молчания.
Как наша любовь могла прийти к подобному итогу? Как мы это допустили? Каждый из нас ради дочери был готов пожертвовать своей жизнью, а теперь она стоит перед нами и плачет.
— С кем? — повторяет она.
Я не смогу ответить на этот простой вопрос. Ия нянчила ее, пела колыбельные, читала сказки и заплетала волосы.
Какая я дура. Так близко подпустила ее к своей дочери.
— С кем? Говорите, — ее голос дрожит. — Раз мы тут все такие честные. Говорите.
— С тетей Ией, — голос Матвея становится холодным.
Лиля переводит взгляд на меня и шепчет:
— Это неправда.
— Правда, — Матвей похож на человека, которого приговорили к смертной казни.
— Нет! — взвизгивает в истерике Лиля. — Ты не мог! Это неправда! Не ты! Кто угодно, но не ты! Ты не такой!
— Такой! — Матвей повышает голос. — Такой, Лиля, такой! — встает и сжимает кулаки. — Я был с твоей крестной! Ты меня слышишь, нет? Это правда! И ты бы все равно это узнала! Вы обе бы об этом узнали! Не от Ии, так от меня! И я рад, что это вскрылось! Рад!
— Нет!
— Замолчи немедленно! — рявкает Матвей. — Уж сейчас ты можешь со мной не пререкаться и не спорить?!
— Я в это не верю! — отчаянно верещит Лиля и топает ногой.
— Веришь ты или нет, но это было! И будет развод! — Матвей ревет раненым зверем. — Потому что она еще и беременная может быть!
— Это все ложь!
Матвей недоуменно моргает, а затем смотрит на меня в легком ошеломлении:
— Может, ты вмешаешься?
— Лиля, — неуверенно говорю я. — Милая, мне так жаль…
Пусть мы дышим, говорим, но мы, все трое, сегодня умерли. Умерли, как семья.
— Вы меня родили, чтобы потом взять и развестись? — с губ Лили срывается короткий смешок.
Она отказывается верить в жестокую правду, что ее отец изменял мне. Ее мозг просто отсекает признание Матвея и не принимает их.
— Мы родили тебя, потому что любили друг друга, — шепчу я и немного заикаюсь. — Мы не знали, что… что будет так, Лиля. Взрослые могут быть очень глупыми.
— Да вы не глупые, — едва слышно отвечает Лиля и рявкает, — вы тупые!
— Ты как с матерью разговариваешь?!
— Ладно! — шипит Лиля на него. — Это не вы тупые, а ты тупой! Будешь спорить с этим?
— Нет, — цедит сквозь зубы Матвей. — Спорить не буду.
— И Ия твоя тупая, — голос Лили срывается на шепот. Вот-вот разрыдается. — Ненавижу ее… Ненавижу…
Отступает. Я поднимаюсь на ноги, делаю к ней шаг в желании обнять и разделить ее разочарование. Во мне она может быть уверена. Я никогда не предам ее доверия и любви.
— Нет, не трогай меня, — она всхлипывает и убегает.
— Лиля!
Кидаюсь за ней. На лестнице, что ведет на второй этаж, она резко разворачивается ко мне и кричит:
— Оставь меня!
— Лиля… милая… мы это преодолеем. Вместе.
— Вместе?! — она смеется. — Нет больше вместе, мама! А я так не хочу!
— Мне тоже страшно, Лиля, — слабо улыбаюсь, — и я бы тоже хотела, чтобы все было по-другому.
— Он не мог так поступить с тобой, — Лиля качает головой и прячет руки за спину.
— Но поступил.
Она сейчас не подпустит меня к себе. Она прекрасно понимает, что моей вины в ошибках Матвея нет, но подростковый ужас перед будущим иррационален. Она потеряла семью, и в ее глазах мы оба несем ответственность. Я, как жена, должна была уберечь Матвея от неправильных решений. Мы ведь одно целое. Мама и папа. И разве могут быть мама и папа отдельно друг от друга?
Я эгоистично жду поддержки от Лили. Я хочу, чтобы она обняла меня, вместе со мной поплакала и чтобы сказала, что она любит меня и будет рядом. Я хочу опереться на нее, но это неправильно. Я тут взрослая тетка.
— Лиля, я хочу тебя обнять.
— Нет, — она поднимается на несколько ступеней и смахивает слезы дрожащей ладонью. — Не сейчас, мам.
А затем кидается на второй этаж. Вздрагиваю, когда слышу, как хлопает дверь ее комнаты.
Мимо шагает размашистым и решительным шагом Матвей. Поднимается на три ступени, и глухо рычу ему в спину:
— Оставь ее.
— Ты хотела ей сказать правду, — он оглядывается на меня с неприязненным оскалом, — я сказал. И я буду сейчас с ней.
— После всего ты еще смеешь…
— Я буду с ней, — Матвей недобро щурится. — И советую тебе мне не мешать.
— Ты сделаешь только хуже, — в бессилии рычу я. — Будь благоразумным.
Спускается ко мне, подходит вплотную и заглядывает в глаза:
— Благоразумие это по твоей части, Ада. Вот и будь благоразумной и идеальной, а я не вывожу, как видишь. И я сейчас поднимусь к Лиле, а ты посиди и подумай, что потребуешь при разводе.
— Мне ничего от тебя не надо, — зло шепчу я.
— Кто бы сомневался, — недобро усмехается он. — Мы ведь такие гордые.
— Именно.
— И это заводит.
Я заношу руку для пощечины, но Матвей ее перехватывает.
— Будь благоразумной, — шепчет он, — а то твой муж, Ада, на грани. И ты теперь знаешь, что я могу быть подонком.
Отпускает мою руку, и я медленно отступаю, потирая запястье.
— Наша дочь тебя не простит.
— Это ты бы хотела, чтобы она меня не простила, — хмыкает. — Я отвечу перед ней за свои поступки, но не думай, что я позволю тебе настроить ее против меня.
Глава 7. Брюхо вскрою
Лиля лежит ко мне спиной. Свернулась под одеялом в позу эмбриона и молчит. И я молчу. Пялюсь на полку с разноцветными учебниками. Математика, литература, биология…
Накатывают воспоминания, как Лиля в этой комнате сделала первые шаги ко мне и как я кричал, чтобы Ада немедленно пришла. Лиля от моего крика тогда испуганно икнула и удивленно упала на попу.
Ада тогда ворвалась. Бледная и в ужасе, а Лиля засмеялась и вновь неуклюже поднялась на некрепкие ножки.
— Уходи, — шепчет Лиля.
Она не плачет. Голос сухой и надтреснутый.
— Нет, — это все, что я могу ответить.
— А я не хочу, чтобы ты тут был.
— Я знаю.
— Вот и уходи.
— Не могу.
Она должна кричать, плакать и бить меня. Ей по возрасту положены эмоции. Дикие, громкие и яростные, но она лежит под одеялом и не двигается.
— Лиля…
— Когда ты разлюбил маму?
Опускаю взгляд и делаю медленный вдох. Разве я могу говорить о любви к Аде после произошедшего?
И сейчас у меня в груди просто черная и бездонная дыра. Я помню то теплое и светлое чувство, которое меня наполняло, когда Ада целовала меня или когда хватала меня за руку и тащила в темный уголок, чтобы с тихой, но живой страстью отдаться мне.
Сейчас этого чувства нет. Оно исчезло. Когда? Оно меня все еще согревало в аэропорту, когда просил Аду не скучать и обещал, что две недели пролетят быстро, а потом…
— Ты ведь маму любишь…
— Я не имею больше права ее любить, Лиля.
— Я тебя не понимаю, — выползает из-под одеяла, садится рядом и всматривается в мой профиль. — Зачем, папа?
— У меня нет ответа на этот вопрос.
— Тогда уходи.
— Ты всегда будешь моей дочерью, Лиля, — закрываю глаза.
— Мой папа так бы не поступил, — встает и шагает к письменному столу. Опирается о спинку стула и оглядывается. — И изменять маме? Ты серьезно?
Я хочу сбежать, но я этого не сделаю. Лиля должна выплеснуть на меня гнев. Я его заслужил.