Кесарь

Шеин без суеты, но довольно скоро приблизился к моей бойнице и посмотрел вниз – туда, где уже как минимум два десятка спешенных черкасов ломятся в трещащую под ударами их чеканов да шестоперов дверь. Также под стенами, на участке примыкающих к воротам прясел, столпилось порядка двух сотен казаков – а на обеих баррикадах, прикрывающих соседние вежи, уже вовсю идет рукопашный бой… Кроме того, неизвестное число панцирных всадников устремилось вперед, скача по перекрытым впереди улицам – а где-то недалеко уже грохнула первая пушка, скрытая от наших глаз!

Ничего не сказав, воевода лишь утвердительно кивнул – но глаза его хищно, победно сверкнули… Сняв с шеи турий рог, Михаил поднес его к губам – и гулко затрубил! И над Молоховской башней да прилегающей к ней пряслам стен поплыл низкий рев рога – подав сигнал открыть огонь уже всем стрельцам…

- Полку крой! Целься по казакам, следующим от ворот… Пали!!!

Залп двух десятков пищалей ударил в спины скачущих от Молоховской башни реестровых черкасов, в самую гущу скучившихся в узком проулке всадников! Увы, разглядеть результат нашего огня не представляется возможным из облака порохового дыма, мигом затянувшего тыльные бойницы башни…

- Пищали меняй! Десятки Митрофана и Андрея – перезаряжают, остальные – прикладывайся!

Вои послушно меняют оружие; я также принимаю сменный мушкет от десятника березовских мужиков. Между тем с соседних прясел, где ранее огонь вели чуть более сотни стрельцов, грянул оглушительный залп еще трех сотен воев! Последние, впрочем, открыли огонь с обеих сторон стены, разя как ворвавшихся в город казаков, так и спешащих к ним на выручку черкасов…

И, наконец, снизу заключительным аккордом грохнули уже обе наших пушки, заряженные картечью – да с соседних башен добавили огня многочисленные орудия, молчавшие ранее!

- Пали!!!

…Полковник Яков Зебживдовский, дальний родственник краковского воеводы, повел сотню преданных лично ему казаков в сторону каменного собора московитов. Реестровые черкасы, служившие под его началом еще в бытность пана Якова хорунжим, преданы ему без остатка – и пойдут за своим «старшиной» хоть в огонь, хоть в воду…

Нахлестывающий коня Зебжидовский оставил штурм воротной башни и примыкающих к ней стен на хорунжего Жебровского. Все одно вся слава достанется полковнику – а пан Михал молод, горяч и охоч до драки, вот пусть себя и проявит!

В свою очередь, успевшему повидать жизнь Якову не к чему рисковать собой в упорной сече с московитами, что будут драться до последнего… Тем более пан полковник разительно отличается от прочих панцирников могучим вороным конем, прочной кирасой и гусарким шлемом-шишаком – да роскошной леопардовой шкурой, накинутой на спину вместо плаща. Гордый польский рыцарь, одним своим видом внушающий врагу страх! Однако же себя стоит и поберечь – вдруг кто из вражеских стрельцов, завидя знатного всадника, решит пальнуть именно в него?

Нет, пан Яков достаточно послужил и повоевал, чтобы задумываться не только о ратной славе, но и достатке, и семейном благополучии. В конце концов, Стефании – старшей дочке – уже скоро выходить замуж, и требуется собрать достойное ее шляхетского положения приданное! А там и наследнику, подрастающему отроку Яну, требуется оставить побольше земель…

Потому-то сейчас полковник Зебживдовский и скачет с самыми верными своими казаками к каменному храму схизматиков-ортодоксов! Ведь московиты не жалеют ни злата ни серебра, ни дорогих самоцветов на украшение окладов икон и иконостасов, на драгоценную церковную утварь… В каменных храмах московитов устроены настоящий сокровищницы! И пока Михал рубится со стрельцами и детьми боярскими у ворот, сам пан полковник добудет столько злата и серебра, что наверняка удвоит свое состояние! А верные казаки смолчат о разграбление храма, не станут тому противиться – особенно, если их верность укрепить частью добычи… Пан Яков не жаден, пан Яков отдаст казакам целую треть церковных сокровищ! А после того, как верные люди обдерут и образа схизматиков, сняв драгоценные оклады, полковник заодно отдаст и их, порадовав своих верных черкасов…

Окрыленный сладостным предвкушением и грезами о будущем богатстве, пан Зебживдовский нетерпеливо подгоняет своего жеребца, увлеченный горячей скачкой… Но вдруг следующие впереди его панцирные всадники застопорили коней! Удивленный полковник хотел было возмутиться – но тут в сереющих предрассветных сумерках шляхтич разглядел возы, перегородившие улочки. Причем возы эти обшиты прочными деревянными щитами на манер возов чешских таборитов... Московиты часто строят из таких собственные вагенбурги, именуемые «гуляй-городом».

Разглядел полковник также и дула мушкетов, выглянувшие сквозь бойницы в верхней части щитов – и жерло небольшой пушки-фальконета, смотрящее сквозь более широкую нижнюю бойницу на его всадников…

- Матка Бозка!!!

Напрасно пан Яков призвал Божью Матерь, чей храм только что собирался разграбить… Грянувший впереди залп заглушил крик Зебживдовского, уже заворачивающего коня назад; десятки картечных и пищальных пуль смертельным градом хлестнули по казакам, насквозь прошивая тела дико вскричавших людей и животных!

Впрочем, самого полковника спасла привычка держаться примерно посередине колонны своих всадников – да прочная кираса, выдержавшая уже потерявшие силу пули. Все же от их удара Якова здорово тряхнуло и бросило вперед, на холку жеребца… Но окрыленный тем, что остался жив и не получил тяжелых ран, Зебживдовский пришпорил скакуна, рассчитывая вырваться невредимым из западни коварных московитов!

Однако конь его не успел сделать и пары шагов, как справа, из-за высокого забора, вдруг полетело вниз здоровенное бревно, рухнувшее сразу на трех всадников – а сверху раздался яростный рев множества луженых глоток:

- Бей ляхов!!!

Тяжеленная оглобля вышибла из седел двух казаков разом – задев передние копыта полковничьего коня уже перед самым столкновением с землей… И пронзительно заржавший от боли жеребец тотчас рухнул набок, придавив левую ногу грузного шляхтича, не успевшего вовремя спрыгнуть и откатиться в сторону… Это в тяжелых-то латах!

- А-а-а-а-а!

Пан Яков завопил от резкой, неожиданной боли, распластавшись на утоптанном, окровавленном снегу… Зажмурившись и сцепив зубы, он попытался было выбраться из-под коня вслепую, отталкиваясь от седла правой, здоровой ногой. Однако сильнейший спазм в наверняка сломанной конечности пронзил все его тело… Вскоре, впрочем, скакун сумел подняться – и боль в левой ноге немного отпустила пана полковника. Шляхтич открыл глаза, пытаясь оценить положение – и позвать кого из панцирников на помощь… Но прежде верные, показательно преданные ему черкасы вдруг покинули Зебживдовского, пытаясь спасти свои жалкие шкуры!

- Пся крев, жалкие трусы!!!

Яков успел как-то подзабыть, что только что пытался ускакать и сам – не раздумывая бросив множество раненых казаков, покалеченных огнем московитов. Причем последние, разрядив в упор по черкасам мушкеты и фальконет, в одночасье лишись всей своей огневой мощи! И полковник вполне мог пойти на штурм хилого на деле укрепления во главе уцелевшей полусотни (а то и большего числа казаков), имея все шансы навязать русинам ближний бой… Но от страха и неожиданности Зебживдовский совершенно растерялся – и упустил свой шанс.

Впрочем, смоленские ополченцы не дали бы организовать прорыв – обрушив на зажатых в узкой улочке черкасов град бревен и камней, кипяток и стрелы… Ровно также, как и сейчас – только не на бегущих, а на атакующих запорожцев!

Так что исход и боя, и бегства для последних был все одно предрешен…

Понимая всю обреченность своего положения, полковник панцирной казачьей конницы вскинул было руки, моля сохранить ему жизнь. Но московиты или не увидели этого жеста – или решили не давать пощады ляху… Прекрасно понимая, что и пан не подарил бы ее обреченным жителям града.

А потому последним, что увидел Зебживдовский – широко раскрывший глаза от ужаса! – стал увесистый булыжник, летящий прямо в лицо святотатца...