Кесарь

Разве что время и расстояние…

Но вот мы здесь, под стенами крепости – спустя две седьмицы. Чуть более полутора сотен стрельцов и казаков (в сущности, в плане вооружения и обеспечения сейчас они особо не различаются), да четыре сотни кое-как вооруженных крестьян… В открытом полевом бою ляхи (одни гусары!) стоптали бы нас за считанные минуты – учить «партизан» пикинерскому бою и перевооружить их пиками у меня не было ни времени, ни ресурсов, ни шведских или германских инструкторов под рукой. Но вот хорошенько ударить по спящему лагерю ворогов, так и не удосужившихся окружить его хоть какими-то внешними укреплениями…

Это мы вполне можем!

Однако же есть два «но». Первое: нужно бесшумно снять дозоры, чему, в теории, способствует разыгравшаяся вьюга. И второе – помощь из крепости. Если Шеин сумеет организовать вылазку, значит, шансы у нас очень хорошие. Если нет… Н-да, было бы неплохо дождаться возвращения Адама из Смоленска, чтобы знать уже наверняка, что Шеин в курсе нашего присутствия – и что готовит встречную атаку на ляхов.

Однако же есть сразу три вполне объективные причины, вследствие которых я не стал ждать возвращения посланника. Во-первых, вьюга, предсказанная старожилами-крестьянами в грядущую ночь – идеальные условия для внезапной атаки! Следующую же непогоду можно было ждать еще долго… Во-вторых, под моим началом собрался немалый отряд – и каждый дневной час промедления грозил нам даже случайным обнаружением «партизан» ляхами. С предсказуемыми последствиями в виде безрезультатной гибели большинства наших воев… И, в-третьих, посланника ждала опасность не только на пути в крепость, но и на обратной дороге.

А что, если Адам доставил бы мою весточку Шеину, но не сумел бы вернуться обратно?!

В общем, отправив стрельца к Михаилу Борисовичу с вечерними сумерками, ближе к утру я вывел свое невеликое войско на опушку леса, ближнюю к южной оконечности вражеского лагеря – и ведущей к нему дороге, дав людям отдохнуть пяток часов. Хорошо, что зимой ночи длинные… Как и обещали старожилы, метель нынче знатная, прямо пурга! В лесу деревья хоть какое-то укрытие давали, однако же на открытой местности…

Но вот, я уже оседлал Сивку (так и хочется добавить «Бурку»). А следом за мной четверо опытных стрельцов, лучших рубак моего отряда, забрались на трофейных лошадей, облачившись в трофейные же польские кафтаны (все, что удалось найти у «партизан»)! И нужно бы уже послать коня вперед, а сердце вдруг стиснуло в тревоге, накатили сомнения: а вдруг? Вдруг Адам все же не дошел? Вдруг Шеин не успеет собрать отряд на вылазку? Вдруг Адам попал в руки ляхов и выдал все под пытками, и теперь нас ждет засада?! Не стоило ли дождаться возвращения стрельца?!

Так ведь уже не вернется, не упреждал я его, чтобы возвращался… Поздно метаться; принял решение – действуй!

Широко перекрестившись, я обернулся назад, посмотрев в лица Дмитрия и Петра, замерших позади – и попытался ободряюще им улыбнуться в надежде, что соратники эту улыбку разглядят.

- С Богом братцы! Семи смертям не бывать – а одной все одно не миновать!

Блин, почему-то именно сейчас я впервые проникся глубиной столь простой и одновременно с тем гениальной народной мудрости…

Чуть пришпорив Сивку, неохотно двинувшегося в самую пургу, я принялся мысленно молиться – ведь если открыть рот, то лезущий в глаза и даже ноздри снег тотчас забьется и в него. Впрочем, главное в молитве ведь то, чтобы она шла от сердца, пусть даже и безмолвна… Тем более псалом «Живый в помощи» не подразумевает какого-либо домысливания – в нем все говорится прямо:

…Не приидет к тебе зло, и рана не приближится телеси твоему, яко Ангелом Своим заповесть о тебе, сохранити тя во всех путех твоих.…

Слова древнего псалма успокаивают, позволяют сохранить равновесие в чувствах; прочитаешь его, и «Да воскреснет Бог» – вот уже и время прошло, и расстояние до врага поменьше стало, и не так уже и тревожно сердце в груди бьется…

Окрик дозорного раздался внезапно – и только после неясные очертания человеческой фигуры проступили сквозь стену снега чуть впереди нас, в каких-то двадцати шагах! Хорошо хоть, что вместо окрика сразу не пальнули. Хотя… При таком-то ветре фитиль наверняка потухнет; а колесцовых самопалов у дорозных на дороге в лагерь может и не быть…

В любом случае, чуть приоткрыв рот, я издал лишь приглушенное:

- А-о, кхм, кхм… Кхах!

Пытаясь таким образом имитировать ответ человека, чьи слова унес, заглушил встречный ветер; увы, среди моих людей нет ни одного воина, кто мог бы чисто говорить на польском или литовском. Приходится импровизировать…

Часовой повторил свой окрик, раздавшийся теперь уже с явной угрозой. Слов я не разобрал, но смысл наверняка один и тот же у всех караульных: «стой, кто идет»! Между тем, мы приблизились уже на дюжину шагов; можно тотчас погнать коней вперед и порубать часовых – сквозь снег проступило уже четыре фигуры ляхов... Но если хотя бы у одного дозорного обнаружится готовый к выстрелу колесцовый самопал! Или рог, в который кто-то из часовых успеет протрубить…

Нет, мы должны действовать наверняка.

- Аа-а-а-а!!!

Ох, не знаю, насколько картинным вышел мой вскрик – уверен, что Станиславский не поверил бы. Но с коня я рухнул в снег вполне естественно – а мои спутники, следуя оговоренному заранее плану, тотчас тревожно завопили, и начали прыгать вниз, бросившись мне на выручку. К месту моего падения поспешили и встревоженные ляхи; наверняка простые боевые слуги кого из шляхтичей, с едва ли не вбитым в них раболепским преклонением перед господами… Неправильное поведение для часовых – но разве кто-то учил польский «почет» (незнатных воинов из числа панских слуг) уставу караульной службы? Тем более, поляков (а может, и литовцев) наверняка успокоила наша немногочисленность, расслабленность и неспешный ход коней…

Собственно, все то, на что я и строил расчет! Пусть и в дозоре, но мало кто решится до последнего проверять условных «своих» (возможно, старших по положению панов) там, где врагов увидеть не ожидаешь, и где служба из действительно боевой превратилась в обыденно-спокойную…

Я бы сказал, правда, в обманчиво-спокойную.

На подбежавшего первым ляха и его вопрос мои спутники демонстративно не обратили внимания; вчетвером они подхватили меня за полы плаща – и понесли вперед, к отставшим дозорным. Когда же прочие часовые, окончательно смутившись и не понимая, что же им делать, двинулись навстречу, Дмитрий словно бы подвернул ногу – и стрельцы без особого пиетета уронили меня на снег!

- О-о-о-о-о!!!

Участливые ляхи ринулись на помощь, и… Хищно свистнув, сабля Петра покинула ножны – чтобы мгновением спустя вспороть горло ближнего поляка; Дмитрий же буквально прыгнул с земли на второго ворога – с болтающимся на шее рогом! Молодец, сработал на упреждение по самому опасному для нас часовому, способному поднять тревогу; все, как я инструктировал…

Степан, дюжий и крепкий малый, единственный среди нас из смоленских стрельцов, чуть промедлил, так и не выпустив отворот моего плаща из рук. А вот плотный, широкоплечий Михаил, действительно схожий с медведем, одним тяжелым ударом пудового кулака отправил первого из дозорных на снег, мгновенно оборвав раздавшийся было вскрик! Последний из часовых рванул из-за пояса пистоль (все-таки один нашелся!); я уже вскочил было на ноги, рванувшись к ворогу, да потянув кылыч из ножен… Но опередивший меня Петро одним стремительным, резким ударом клинка наискось, через живот и грудину, оборвал жизнь дозорного… Мгновением спустя поднялся с земли и Дмитр, вытирая окровавленное лезвие засапожного ножа об одежду противника.

- Все… Кажись все.

Я с облегчением выдохнул, осознав, что впереди не раздалось ни единого возмущенного, настороженного или предупредительного крика – ровно, как и выстрела из самопала с колесцовым замком. Четыре окоченевших ляха в дозоре у потухшего на ветру костра, уже не совсем способных адекватно воспринимать ситуацию – и четыре всадника, в одночасье разобравшихся с ворогом! Как же я, однако, угадал с числом воев сопровождения…