Страница 80 из 94
Происходило это обычно за ужином. Папа инспектировал содержимое тарелки, которую ставила перед ним мама, а затем внезапно отбрасывал ее от себя, словно обнаруживал в ней живую жабу. Он кричал:
— Опять курица?! (говядина, баранина, свинина, треска, селедка, сосиски и т. д.)
— А что? — бледнела мама.
— А то! — кричал он.
— Что? Что?
— Ты имеешь благодаря мужу все, что твоей душе угодно, а не способна приготовить ему нормальный ужин!
Последняя фраза являлась сигналом к тому, чтобы мама в слезах вскакивала из-за стола и бросалась к платяному шкафу.
— Что я имею? — кричала она. — Что я имею?
С этими словами она принималась выхватывать из шкафа свои платья, туфли и шубы и, распахнув входную дверь, выбрасывать их на лестничную площадку. Очистив шкаф от вещей, она кидалась на кровать и начинала рыдать, а папа, который все это время с холодным интересом наблюдал за происходящим, надевал очки и усаживался перед телевизором. Это означало, что концерт окончен. Бабуля могла приступать к собиранию со скатерти раскритикованного блюда. Она бережно помещала его обратно в кастрюльку, а Катя с Машей бежали на лестничную площадку, чтобы нести назад вещи, которые мама на следующий день отдавала в химчистку.
XXXIX
Когда Маша наконец подъехала к родительскому дому и увидела у парадного машину «скорой помощи», дорога уже не казалась ей такой долгой. Знакомый вахтер поднялся ей навстречу из-за своего столика и, разведя руками, словно чувствовал за собой какую-то вину, сообщил, что бабуля все-таки доковыляла до него, а уж он вызвал слесаря, врачей и с перепугу даже милицию.
— Спасибо, спасибо, — благодарно кивнула Маша и побежала к лифту.
Она вдруг представила себе, как отреагировал бы папа, если бы ему сообщили о происходящем. Он наверняка бы воскликнул:
— Дура! Она устраивает эти концерты мне назло! Наверное, думает, что я снова попадусь на эту удочку. Как бы не так!
Вероятно, предвидя подобную реакцию, мама сделала все возможное, чтобы он не обвинил ее в том, что она опять ломает комедию. Мама выпила весь бабулин нитроглицерин, клофелин и еще Бог знает что. Когда слесарь взломал дверь ванной, выяснилось, что комедией там и не пахло.
В домашнем халате мама сидела в совершенно пустой ванне, а на ее посиневших губах застыла беловатая пена. Она чуть слышно хрипела и, увы, уже испускала дух. Повсюду валялись распотрошенные лекарственные коробочки, опустошенные пузырьки и клочки ваты, которой обычно в склянках затыкают таблетки. Все указывало на ее крайнее ожесточение и отчаяние. Из крана текла тонкая струйка холодной воды, а в маминой руке был зажат стакан с остатками какой-то гадости.
Именно такую картину застали прибывшие на место врачи «скорой». Об этом Маша узнала чуть позже. Бригада врачей подъехала на специализированном швейцарском реанимобиле и имела при себе все необходимое в подобных обстоятельствах. Они подъехали весьма скоро после вызова, однако… Однако все-таки опоздали. Уж очень мама на этот раз постаралась.
Всего несколько минут назад врачи вытащили ее из ванной и уложили на кушетку в гостиной.
Пробегая мимо старинного орехового комода, уставленного дорогими безделушками, Маша механически обратила внимание на конверт, который был вложен в зубы индийскому сандаловому крокодилу. На конверте маминой рукой было написано: «Моим близким». Видимо, мама все-таки сочла необходимым объяснить содеянное. Маша на бегу схватила конверт и, свернув пополам, сунула в задний карман джинсов. Ей было не до чтения.
— Мамочка! — закричала она, бросаясь к кушетке. — Мамочка!
С большим трудом ее оттащили от матери. Врачи не то чтобы не теряли надежды что-то предпринять, но действовали лишь для успокоения совести. Один из них сказал Маше, что ее мама, кажется, чрезвычайно безграмотно приняла сильнодействующие препараты, которые могут вызвать теперь самые непредсказуемые последствия.
— Что значит непредсказуемые? — зарыдала Маша, ломая руки. — Вы же врачи!
В глазах у нее все поплыло и закачалось.
Врач задумчиво смотрел в окно, выходившее прямо на Патриаршие, и молчал. Потом, что-то пробормотав себе под нос, он подступил к матери и всадил ей в вену иглу, соединенную тонкой пластиковой трубкой с какой-то прозрачной бутылкой, которую держал в руках другой врач. Мать уже не хрипела и вообще не шевелилась.
— Что с ней? Что с ней? — закричала Маша, снова делая попытку прорваться к кушетке.
— Вы что, с ума сошли? — резко сказал врач. — Держите себя в руках.
Другой врач даже не посмотрел в ее сторону, а, обращаясь к медсестре с большим чемоданом, набитым медикаментами, цедил сквозь зубы целый список медикаментов, которые та должна была приготовить. Медсестра молниеносно выхватывала из чемодана одну за другой ампулы и ловко сбивала с них головки. Через минуту на подносе выстроилась внушительная батарея разнокалиберных ампул и флаконов, вид которых зажег в Маше надежду на лучшее.
По вызову прибыла не заурядная бригада «скорой помощи», в арсенале которой были разве что тонометр с фонендоскопом, а бригада частной, безумно дорогой страховой медицинской службы, оснащенной по последнему слову техники. Надо отдать должное — на здоровье семьи отец никогда не экономил.
Глядя на фантастическую укомплектованность медицины для богатых, Маша невольно вспомнила убожество медицины в Грозном. Больницу, переполненную больными и ранеными. Вонь, антисанитарию, отсутствие самого элементарного. Обыкновенный йод был чем-то вроде твердой валюты, а бинты, как во время Великой Отечественной войны, простирывались по многу раз и вывешивались сушиться во дворе.
Тем временем врач пытался разжать матери челюсти, чтобы вставить в рот трубку или ввести зонд. Маша едва сдерживала себя, чтобы не броситься и чем-нибудь прикрыть ее, поскольку мамин халат распахнулся и обнажились груди. Чтобы не упасть в обморок, она повернулась и вышла на кухню.
На кухне зачем-то сидел милиционер и скромно рассматривал свои ладони.
— Дело-то вот, размышляю, — сказал он, — с криминалом или без…
Маша развернулась и пошла в бабушкину комнату.
Бабушка стояла на своих больных коленях, оперевшись животом и локтями на постель, и смотрела на маленькую иконку Николая Угодника.
— Ну скажи, Никола, разве какой-то там мужик, какое-то там горчичное семя, стоил того, что она, голубка, над собой сотворила?! — плакала она.
— Не плачь, бабуля, — сказала Маша. — Врачи делают ей уколы, ничего не будет.
— Будет! Бу-у-удет! — по-старушечьи тоненько голосила бабушка. — Теперь будет!
— Бабушка! — вскрикнула Маша и, упав рядом с ней на колени, зарыдала, как маленькая.
Бабушка гладила ее по лицу сморщенными сухими лапками и причитала:
— Бедное дитя, бедное дитя!
Через несколько минут Маша вдруг вскочила и бегом вернулась в гостиную. Один из врачей склонился над мамой и делал ей искусственное дыхание рот в рот. Другой прилеплял в область сердца электроды. Медсестра держала в руках электрошок и ждала команды.
— Я теряю пульс, — воскликнула медсестра. — Я теряю пульс!
— Продолжай делать искусственное дыхание! — крикнул врач коллеге. — Энергичнее!
Перед глазами у Маши снова все поплыло. Руки, ноги, медицинские инструменты, трубки, провода, тело мамы, распростертое на кушетке в гостиной… Она чувствовала, как подкатывает дурнота, и беспомощно вертела головой. Сплошной туман.
— Разряд! Еще разряд!.. Укол! Готовьте вену! Быстрее!
— Пульс исчезает!
— Еще разряд!
— Быстрее, быстрее! Попробуйте справиться с аритмией!
— Пульса опять нет!
— Колите в сердце! Быстрее!
Руки и ноги у мамы подскакивали и болтались, но не сами собой, а потому, что двое мужчин и женщина в поте лица трудились над ней, пытаясь вернуть ей жизнь. Но жизнь стремительно утекала. Утекла. Было ясно, что все кончено.
— Сделайте же что-нибудь! — закричала Маша.