Офицер. Сильные впечатления

Он хотел что-то сказать, но она порывисто остановила его.

— Подожди!

А через несколько секунд взглянула на него рассеянными, затуманенными глазами.

— Ты что-то хотел сказать?

Он наклонился к ней и привлек к себе, устроив ее голову у себя на плече.

— Все, о чем ты говоришь, отвлеченные рассуждения. Ты любишь философствовать, — неясно прошептал он. — Да, ты другая. И мне никто не нужен, кроме тебя. Ты даешь мне то, о чем я и мечтать не мог. Мне почти сорок лет, я устал от двойной жизни. Мне хочется, чтобы у нас с тобой все получилось…

Она отстранилась от него. Теперь она не чувствовала ничего, кроме пустоты. Вернее, чувствовала, что обязана вернуть далекой Оксане ее мужчину, который сделался любовником очередной случайной женщины, хотя и уверяет, что та едва ли не воскресила его из мертвых, сделала самым счастливым человеком на земле. Нет, Маша не станет строить своего счастья на несчастье другой.

— Волк, — сказала она как можно спокойнее, — я тебе не подхожу. Ты из тех мужчин, которым нужна женщина, способная посвятить мужу всю свою жизнь… Мне кажется, что именно такой женщиной старалась стать твоя Оксана. И еще станет! А я просто неспособна на это.

— Нет, — не менее спокойно возразил он и коснулся кончиками пальцев ее дрогнувших губ, — мне нужна именно ты. Я так хочу. Хочу тебя.

Ох уж эти мужчины! Уж если они чего возжелали, то будут хотеть — хоть ты тресни. Ничто их не отвратит. Вот и Волку вздумалось возжелать Машу. Ту самую Машу, которая с детства была неблагодарным и своевольным созданием. Она портила кровь папе и маме, которые всего-то и мечтали, как только о том, чтобы девочка выросла воспитанной и культурной. Ту самую Машу, которая восстала против мужа, разъезжавшего с охраной на пресловутом серебристом «БМВ» и не мечтавшего ни о чем другом, как только о том, чтобы сделать ее жизнь красивой и счастливой, а она — нечего сказать, отблагодарила — родила мертвого ребенка!.. И вот теперь Маша делала все возможное, чтобы отвадить от себя полковника, а тот… все еще хотел ее.

— Ты не мыслишь себя без армии. Ты решил посвятить себя войне. А я жить не могу без своей работы, — заявила она, отстраняясь от его руки. — К тому же я никогда не смогу привыкнуть к войне, как привык к ней ты. Я ее ненавижу, я…

— Нет, — по-прежнему спокойно возразил он, — ты тоже привыкла к войне. Только войну ты ведешь с самой собой.

Маша сделала вид, что пропустила мимо ушей эту последнюю реплику, которая на самом деле чрезвычайно ее уязвила.

— Я, конечно, уважаю твою преданность армии, — забормотала она. — Но жертвовать жизнью в наше время и ради разложившегося государства — все-таки, согласись, выглядит и странно, и дико. Особенно, в этой войне…

Он хотел что-то сказать, но она была так взволнованна, что нетерпеливо прижала ладонь к его губам. Он улыбнулся.

— А вот интересно, — продолжала Маша, — ты, который так привык воевать, ты бы смог уважать мою преданность журналистике, мое призвание?

Кажется, ей вовсе не нужно было, чтобы он отвечал. Но он ответил.

— Я понимаю тебя, а это больше, чем просто уважение.

И снова улыбнулся, а она взглянула на него почти враждебно.

— Кроме того, — добавил он, — ни государство, ни моя служба, ни даже эта война никак не связаны с тем, что я чувствую к тебе. Ты — моя душа. Вот и все.

Вот и все… Маша досадливо поморщилась. Что правда, то правда — если уж мужчины что-то вобьют себе в голову, то потом этого ничем не выбьешь. Тут, наверное, повинна физиология. Они склонны загораться. Сначала загораются пониже пояса и повыше колен. Железа начинает работать, как мощный генератор. Стоит только подумать об объекте вожделения, как начинает ныть мошонка. На удивление скоро все, что еще недавно казалось первостепенным, отходит на второй план. Отфильтровывается одна ключевая идея. Они хотят, а прочее не имеет никакого значения.

— Все, что ты делаешь, кажется тебе совершенно естественным и правильным, — устало сказала Маша. — Тебе, к примеру, и в голову не приходит, что даже пролитая русская кровь не может оправдать того, что здесь происходит. Взялся за гуж — не говори, что не дюж. Вот ваш главный принцип. Раз уж влезли в драку, то нужно во что бы то ни стало выйти победителями…

— Отчего же, — вздохнул полковник, — ведь ушли же мы из Афганистана.

— Ушли! — качнула головой Маша. — Разве это так называется? Вы убрались восвояси едва волоча ноги. Знаешь, ваши войны чрезвычайно напоминают половое упорство патологического самца, который тупо долбит самку до тех пор, пока не задолбит до полусмерти или не измочалится сам. Армия наваливается на страну, как мужчина на женщину, и очень скоро мы становимся свидетелями безрезультатного, но оттого не менее прискорбного изнасилования. Мы наблюдаем, как сжигаемый вожделением импотент снова и снова пытается добиться хоть какого-то результата… Впрочем, все последние войны в мире похожи одна на другую…

Полковник дождался, пока Маша выговорится, а потом задумчиво проговорил:

— Все правильно. Но, что касается армии, позволь одно уточнение… — Он смущенно улыбнулся. — Дай только подобрать слова. Уж больно лихие у тебя аллегории. Сразу видно образованного человека… Армию, а тем более ту ее часть, которая непосредственно участвует в боевых действиях, никак нельзя сравнить с патологическим, как ты говоришь, самцом. Уж если кто и патологический самец, так только не армия. Может, это государство, правительство… не знаю… А армия… — он снова улыбнулся, — это, скорее, несчастный намозоленный член этого самого самца, которым всю дорогу и пашут, и куют, и груши околачивают…

Маша только руками развела. Может быть, и так. Однако война на Кавказе продолжалась. Продолжалась война и в ее собственной душе.

— Полковник Волк, завтра я улетаю в Москву, — наконец сказала она. — На некоторое время мне придется расстаться с кавказским сюжетом.

— Знаю, — ответил он, ласково погладив Машу по щеке. — Я знал это еще неделю назад.

Полковник Александр Вовк прошел отличную армейскую школу, но его никто не научил распознавать дальнейшие намерения женщины, которая так легко позволила ему овладеть ею в гостиничном номере. Маша, напротив, понятия не имела ни о тактике, ни о стратегии, однако, вымуштрованная строгой мамочкой, прекрасно ориентировалась на местности и преуспела в искусстве рекогносцировки.

Пусть уж лучше он считает ее стервой.

— И не требуй от меня никаких обещаний, — предупредила она, уверенная, что именно это сейчас последует. — Ты должен понять, что я никогда не смогу дать тебе то, в чем ты нуждаешься и чего безусловно заслуживаешь.

Он не ответил. И, кажется, даже не удивился. Просто сидел и попыхивал трубкой. А поскольку он молчал, Маше снова пришлось заговорить и развивать предыдущую свою мысль.

Он как бы даже снисходительно слушал ее сбивчивый женский бред о том, как и что она не сможет для него сделать. Он лучше нее понимал, что если только она допустит для себя возможность противоположного, то значит допустит возможность своего женского счастья. Не могла же она, в конце концов, собственноручно поколебать равновесное состояние своей души, которое ей удалось обрести, примирившись с мыслью, что вся ее жизнь — это борьба и страдание. Признание собственной слабости для женщины — худшая зараза.

— Ты только не подумай, что это из-за нездорового тщеславия или потому, что я такого уж высокого мнения о своей профессии и работе на телевидении… — добавила Маша. Все-таки ей не хотелось, чтобы в результате он счел ее законченной дурой. — Конечно, я безумно люблю свою работу, но это не значит, что я синий чулок… Хотя и это не важно… В общем, я уверена, что в конце концов ты бы просто сам от меня устал и я была бы тебе в тягость, как теперь Оксана-Маша демонстративно вздохнула. Пусть думает о ней, что хочет.

— Это все? — поинтересовался он, внимательно разглядывая Машу своими большими добрыми глазами.

Ей захотелось броситься к нему в объятия, но вместо этого она проворчала: