Страница 10 из 19
У Анны на уроках было сравнительно мирно, разве что шумно. А вот на биохимии, по слухам, чуть ли не до взрывов доходило. Хранилище с реактивами банда ограбила в первую же неделю.
Историческую планетографию дети изначально посещали раздельно, каждый слушал про свои родные территории. А потом дети решили поменяться группами – шукхакх пошли к людям, люди – к шукхакх. С железобетонным аргументом, который не мог не прошибить сердца учёных: «Интересно же!»
Теперь занятия шли подряд – сначала про колонии людей, потом про территории шукхакх. Айнна’й ходили на собственные лекции и не возмущались.
***
Они вообще на уроках больше слушали, надо было чуть ли не силой заставлять их говорить. И только если потребовать, они отвечали – монотонными голосами и так кратко, словно экономили слова. Зато Анна не раз видела, как они протягивают друг к другу руки и соприкасаются кончиками пальцев.
На эту тему Кравчик-сан прислал интересный комментарий: « Речь неудобна и неестественна для айнна’й. Это существенная часть раннего развития – научить детей говорить, а не прибегать каждый раз к трансляции эмоций ».
***
После занятий отцы айнна’й молча забирали детей, беря их за руки. Ни разговоров, ни обмена взглядами.
Человеческие дети в основном возвращались сами, болтая, смеясь, группами по двое-трое.
А вот шукхакх устраивали, говоря словами Сяомин, «ящерный цирк».
Матери или тётушки собирались толпой – за одним ребёнком могли прийти сразу втроём. Осмотрев чадо с головы до ног, они принимались причитать – худой, уставший, бедняжка, перетрудился, проголодался. Но домой не спешили. Изучив всех детей, они начинали обмениваться сплетнями и разглядывать друг друга. А потом, если не успеть сбежать вовремя, вцеплялись в учителя. Анну обнимали тёплыми сухими шеями, её крутили, разглядывали, ей дышали в оба уха, одновременно говоря комплименты и пересказывая новости.
И внезапно всё заканчивалось. Будто по щелчку пальцев разноцветный табор подрывался и уносился с территории школы – матерям и тёткам пора было на работу.
***
Проведя уроки, Анна возвращалась к работе в научном центре. Пряталась по углам от Шахесса с его учебником (поймает – до ночи будет держать, заваливая грамматическими парадоксами), пила чай с Шушей, ходила следом за Питом и Линой из Института речи, которые общались с информантами – слушала вопросы внимательнее, чем ответы, иногда помогала договориться с людьми.
Пила кофе с Кираном – они часто говорили о том, как изменится их наука, когда первые сведения о шукхакх систематизируют и презентуют общественности. Киран мрачно считал, что про изучение людей можно забыть лет на двадцать – эйфория новых открытий захлестнёт и учёных, и, главное, спонсоров. Анна надеялась, что он преувеличивает. И иногда рассказывала про свой астероид.
Кирана тема заинтересовала, но он логично заметил:
– С публикацией и презентацией будут проблемы. Если мы продолжим сближение, любые темы культурных различий между людьми станут как минимум дурным тоном. Ещё обвинят в сепаратистских настроениях.
– Ты драматизируешь.
– Разве? – он выразительно поднял чёрную густую бровь. – А ты слушала дебаты на кафедре коммуникаций в Ай-5?
– Собиралась, но пока не добралась. Что там было?
– Примерно вот это же. Нам нужно отойти от устаревших подходов к разделению людей, поскольку они провоцируют сепаратистские настроения. Наука должна не просто изучать, но и формировать мышление общества.
Киран скривился.
– Бредятина, – прокомментировала Анна. – С каких пор?
– Может, им хорошо заплатили. Или пообещали распиарить следующую книгу, как это обычно и бывает. Старик Джонсон уже давно отстал от жизни, вот, захотелось напоследок получить ещё немного славы.
– Всё равно никто не будет прислушиваться к этой чуши. Станет ясно, что Ай-5 уже не тот, и всё.
– Посмотрим. Надеюсь, – Киран покачал головой, – я просто пессимист.
На том и разошлись.
По пятницам Анна коротко созванивалась с руководителем. Кравчик-сан зарос бородой по глаза, переоделся в розовое и щеголял в золотом венке. Довольный и слегка шипящий.
В общем, Анна наивно начала думать, что неплохо переживёт этот год.
***
Урок закончился. Анна отпустила класс и наблюдала за тем, как они собираются. Шукхакх зазывали людей играть в какую-то подвижную игру на спортивной площадке. Но толком не могли объяснить, в чём суть. Люди предлагали играть в мяч, но шукхакх анатомически не могли бы его ни пинать, ни кидать в кольца – у них руки высоко не поднимались.
– Почему не придумали уже общую игру, Зейдман-сан? – звонко спросил мальчишка по имени Амир. – Что, сложно, что ли?
– Боюсь, – Анна улыбнулась, – пока некому. Но если вы что-то изобретёте, обещаю помочь представить общественности.
– По-онял, – протянул Амир и свистнул.
Толпа ломанулась из класса – изобретать. Айнна’й, как водится, вышли последними, и Анна последовала за ними. Задвинула дверь кабинета, помахала маячившему в коридоре Шахессу – и замерла. Как и все остальные.
Старший из айнна’й, высокий худой мальчик Аа’мман, вдруг рухнул на колени, ударился об пол с громким сухим треском. Зажмурился и схватился за голову. Он не издавал ни звука, но Анна не сомневалась – это был крик. Немой, полный боли и отчаянный.
Младшая девочка кинулась к нему, вдруг растеряв всё механическое спокойствие, но тут же отшатнулась к стене. Вскинула руки.
Анна беспомощно переводила взгляд с Аа’ммана на девочку, потом на Шахесса.
Никто ничего не предпринимал.
Шахесс содрогнулся всем телом, втягивая голову в плечи. Прошипел что-то и повторил на юнисе:
– Я не отважусь коснуться его! Не отважусь! Нужно позвать отца!
Аа’ммана не отпускало.
– Мааа’н-т, – позвала Анна девочку, слыша, что голос дрожит, – что с ним?
– Воздействие информации, – монотонно отозвалась она и зажмурилась, будто даже смотреть ей было страшно.
Кровь – куда темнее человеческой, бордовая – окрасила белую лицевую повязку Аа’ммана. И Анна со всей ясностью поняла – кто бы ни побежал за отцом, он может не успеть. И рядом никого, способного помочь ребёнку.
Айнна’й, человек – различия оказались удивительно небольшими. Не тогда, когда кто-то живой кричал от боли. Анна кинулась вперёд, упала на колени рядом и положила руки на горячие плечи мальчика, пытаясь успокоить. Тот распахнул глаза, поймал взгляд Анны и судорожным, явно неосознанным движением одной ладонью накрыл её руку. Сдавил так, что стало больно.
В голове у Анны взорвалось что-то красное. Без названия, но знакомое. Оседающее на языке, вцепляющееся в позвоночник. Своим человеческим мозгом она знала, что это страх. Той, другой частью себя, она не понимала, кому нужны слова и названия.
Страх хватал за шею ледяными металлическими перчатками, душил.
За этим страхом лежало что-то тёплое, но не горячее. Сравнимое с тенью, влажным песком под босой ногой, но необъятнее. Как утренняя прохлада. Анна-человек могла бы назвать это любовью, если бы помнила слова.
А потом пришла боль, понятная, всеобъемлющая, расцветила мир оранжевыми кляксами-вспышками. И закончилась. Утонула в черноте.
***
Голова гудела, во рту было сухо и кисло. Несколько раз сглотнув, Анна попыталась открыть глаза, но вышло плохо – ресницы слипались. Что-то мягкое, прохладное коснулось век, стало мокро, зато удалось проморгаться и увидеть медсестру в белой униформе.
– Вот вы и очнулись, Зейдман-сан, – ласково произнесла она на чейнглише с невероятно узнаваемым нью-голландским акцентом, – как себя чувствуете? Показатели у вас отличные. Ну-ка, давайте посмотрим на сосуды…
На лоб с неприятным хлюпающим звуком опустилась присоска, медсестра прикрыла глаза, уходя в нейроинтерфейс, но быстро вернулась. Присоску убрала и защебетала: