Страница 68 из 77
Александр вошел в город как триумфатор, чтобы показать послам отдаленных народов, какой им сужден властелин. Он принял их с большой пышностью. В течение всей весны он продолжал заниматься приготовлениями к походу вокруг Африки, внося изменения в устройство войск, снаряжая новобранцев, собирая новый флот и самолично проверяя, как идет работа на персидских верфях. В тот же период началось строительство необычайного памятника Гефестиону; он был задуман так, чтобы превзойти гробницу Мавсола размерами и великолепием. Из пяти этажей этой гробницы первый должен был покоиться на огромных пилястрах, второй на двухстах сорока рострах – носах кораблей, изваянных из камня и покрытых золотыми пластинами, третий предполагалось украсить золотыми львами, четвертый кентаврами, пятый быками, чередующимися с панцирями; на самом же верху хотели поставить полые статуи, изображающие сирен, в которых могли бы поместиться певцы гимнов.
Смерть Гефестиона позволила Роксане вернуть себе власть над Александром. Она так хорошо изображала горе, как будто потеряла самого дорогого родственника; так старательно разделяла отчаяние своего супруга, мешала свои слезы с его слезами, выслушивала признания и воспоминания, даже заявляла о божественности умершего, поскольку он был всегда и продолжал быть избранным двойником Александра, что царь заметно сблизился с нею. Ведя с Александром беседы о Гефестионе, она завладела временем, еще недавно принадлежавшим тому. Таким образом, она затмила в глазах царя не только Барсину, но и Статиру и Дрипетис – его новых персидских жен. И именно она оказалась беременной спустя несколько недель.
Тогда же из Греции прибыл Кассандр, старший сын Антипатра. Отец, собравший для Александра свежее войско, послал сына вперед, чтобы тот защитил его перед царем от обвинений их врагов. В самом деле, Антипатру стало известно, что несколько посланных Олимпиадой знатных македонян находились в Вавилоне для того, чтобы погубить его с сыновьями.
Во время первой трапезы, на которой он присутствовал, Кассандр, еще не знакомый с нравами Александрова двора, не смог удержать улыбки при виде персидских вельмож, простершихся ниц перед царем. Александр поднялся со своего парадного ложа, схватил за волосы Кассандра, который был на пятнадцать лет старше его, и стал бить головой о стену.
На другой день, когда Кассандр хотел заступиться за своего отца, Александр не дал ему говорить.
«Неужели люди, прибывшие сюда, чтобы обвинить вас, – сказал он, – предприняли бы столь долгое и тяжелое путешествие, если бы им не было нанесено никакой обиды?» – «Явившись сюда, – ответил Кассандр, – они намеренно удаляются от всех тех, кто мог бы доказать лживость их наветов». «Софизм в духе Аристотеля! – воскликнул Александр. – Можно ведь и сказать, что ты сам подтверждаешь обвинения против тебя, торопясь оправдаться. Заверяю тебя, что твой отец и ты понесете наказание, если будете уличены в малейшей несправедливости».
Выражение лица Александра, когда он говорил это, было еще более угрожающим, чем сами его слова. У Кассандра не осталось сомнений, что угроза будет скоро исполнена. Он не осмеливался бежать, так как это значило бы вынести себе самому приговор, выглядя преступником. Он пришел ко мне, чтобы я предсказал ему будущее. Мы не виделись с самой Македонии, и он не решался говорить. Я успокоил его.
«Ничего не бойся, – сказал я ему. – Боги скоро спасут тебя».
Младший брат Кассандра Иол был виночерпием у Александра и обычно подавал ему пить. Я настоятельно посоветовал Кассандру, чтобы его брат не затевал никакого преступного шага, который облегчался его службой. Кассандр стал бурно возмущаться, как будто подобный замысел не мог даже закрасться ему в голову. Но я прочел в нем эту мысль и тем еще усилил его тревогу. Именно это удержало его от действий, благодаря чему он и был, конечно, спасен.
Но страх, обуявший его в эти дни, был так силен, что даже много лет спустя после смерти Александра при виде какой-нибудь из его статуй Кассандра начинала бить дрожь.
XIX. Последние пророчества
Когда Александр несколькими месяцами раньше, по возвращении из Экбатан, подошел к воротам Вавилона, жрецы Бела-Мардука, вышедшие навстречу, советовали ему не входить в город, так как его подстерегало там большое несчастье. Но Александр подумал, что это какая-то хитрость, цель которой – скрыть от него плохое управление или растрату золота, оставленного на восстановление храма. Он посмеялся над ними, ответив стихом Еврипида: «Лучший пророк – тот, кто предсказывает удачу».
Однако халдейские маги настаивали: «По крайней мере, не входи в Вавилон, глядя за запад. Обогни город, чтобы войти в него лицом к востоку».
Это довольно ясно означало, что ему следовало отказаться от похода в Африку и что отныне ему принадлежало только его прошлое. Но для того, кто перестал понимать, не бывает ясных пророчеств.
Александр на мгновение заколебался: если внять совету магов, придется переправляться через Евфрат вверх по течению и проделать довольно долгий путь, чтобы обойти болотистую местность. Он спешил и предпочел прислушаться к софисту Анаксарху, который побуждал его презреть подобные суеверия. И Александр стал по-прежнему думать только о новых завоеваниях, которые ему не суждено было совершить, а не о том, чтобы подготовить будущее для уже завоеванного и сделать распоряжения о наследстве, что было бы благоразумно. По правде говоря, вавилонские маги всего лишь старались предотвратить несчастья, которые должны были неизбежно обрушиться на их город, если Александр вдруг умрет там.
Но вскоре были явлены многочисленные знамения, которые все разом подтверждали прошлогоднее пророчество Каланоса и опасения жрецов Бела.
Кассандр был не единственным среди высоких должностных лиц, находившихся под угрозой немилости, кто в тревоге прибегал к гаданиям. Родившийся в жреческой семье Пифагор из Амфиполя, брат которого, стратег из Греции, был вызван в царский суд, дважды вопрошал внутренности жертвенных животных – первый раз до кончины Гефестиона и второй раз после. Из первого исследования он заключил, что Гефестион умрет, что и случилось несколько дней спустя, а второе навело его на мысль о близкой смерти самого Александра. В обоих случаях у жертвенных животных отсутствовала верхняя часть печени. Александр был предупрежден об этом устами самого заподозренного стратега, который пожелал доказать таким образом свою честность и преданность. Александр выслушал его, поблагодарил и отпустил, дав ему доказательства своего благоволения.
Но с этого момента он стал испытывать страх перед Вавилоном; он покидал его так часто, как это было возможно, и торопил приготовления к далекому походу.
Однажды, возвращаясь после осмотра Паллакопского канала, огибающего аравийские земли, он плыл по озеру, заросшему длинными водорослями и тростником, как вдруг порыв ветра унес его соломенный головной убор. Один финикийский моряк, немедленно бросившись в воду, выловил ленту и без всякой худой мысли, только для того, чтобы легче было плыть, освободив руки, надел ее себе на голову. Персидские прислужники Александра увидели в этом кощунственном жесте зловещее предзнаменование и стали умолять своего господина покарать моряка смертью. Александр, приняв во внимание, что этим человеком двигало усердие, приказал всего лишь отстегать его плетьми.
Однако вскоре после этого случая он присутствовал при торжественном шествии новых войск; день был очень жаркий, и он, сложив на трон свой пурпурный плащ и диадему, отлучился ненадолго в купальню, расположенную рядом. Вернувшись, он увидел, что на его месте сидит какой-то сумасшедший, надев на себя знаки царской власти. При виде этого зрелища персидские евнухи вопили от ужаса, били себя в грудь, раздирали на себе одежды. Человек, совершенно лишившийся рассудка, только что вырвался из рук стражи, которая схватила его за какое-то совершенное ранее преступление. Александр допросил его. Тот заявил, что его зовут Дионис и что он действовал по наущению некоего бога, который велел ему надеть этот плащ, возложить на голову венец и сесть на это кресло, ни с кем не заговаривая. Этого человека распяли.