Страница 6 из 17
Более никаких данных о готовящейся измене не было.
И вот однажды к Зигфриду в разведцентр заехал старый его приятель и тоже профессиональный разведчик. Вечером за ужином разговаривали на разные темы. Специально это сделал Зигфрид или случайно, Настя не поняла, но спросил он у приятеля, правда ли можно надеяться, что этой весной нам удастся наказать русских за их контрнаступление и наступление под Москвой.
– Нет-нет, если секрет, не отвечай. Просто я слушал ещё ранней весной, будто не вся пятая колонна арестована Сталиным и что снова будет открыт фронт, как в сорок первом.
– Какой от тебя секрет? Знаешь, ведь предательство разным бывает. Может быть таким, что и не распознать. План операции заведомо гибельный. Иль не знаешь, как русские генералы лишили Красную армию преимущества в танках? Жуков приехал на Юго-Западный фронт, бросил пять танковых корпусов под гусеницы Клейста. А кто докажет, что не специально? А Павлов как мехкорпус угробил? А Тимошенко – два мехкоруса. И все, кроме Павлова, здравствуют.
– Словом, опять ура-ура без подготовки? Под Москвой, что ль?
Приятель посмотрел на Зигфрида, видимо, хотел ответить на вопрос, но не исключено, что помешало присутствие Насти, и ответил нейтрально:
– Скоро узнаем.
Не мог же Зигфрид отослать Настю и попросить уточнить? Вопрос, зачем? Его служебных дел это не касалось.
Так и ушла шифровка без точных данных.
А уже был в разгаре апрель. Впрочем, Настя, конечно, ничего о наших планах не знала, но чувствовала, что они есть и что скоро начнутся серьёзные дела. Тревожило то, что враг подготовился к нашим действиям и, похоже, знал о них со всеми подробностями.
И вот Афанасий Петрович Ивлев получил сообщение от Зигфрида, то самое, которое и передала Настя через подпольщиков, и тут же отправился к Гостомыслову.
– Вижу, что-то важное? – спросил тот, едва взглянув на выражение лица Ивлева.
– Очень думаю важное.
– Зигфрид?
– Он самый. Настя передала через подпольщиков. Видно, с разведцентром что-то не так. Вот, – Ивлев положил на стол короткий текст.
Гостомыслов прочитал внимательно и поднял глаза на Ивлева:
– А не может быть провокацией?
– А в чём провокация? – спросил Ивлев.
Гостомыслов попробовал порассуждать:
– Ушли дивизии с участка фронта, которым командует Жуков. А Жуков бомбит Верховного просьбами о подкреплениях. Говорит о том, что немцы собирают крупные силы подо Ржевом. Поверят нам и не дадут Жукову подкреплений, а тут… Впрочем, конечно, эти рассуждения несколько наивны…
Между тем 12 мая 1942 года наступление на Харьков началось. Ивлев помнил довольно-таки оптимистичные сводки первых дней. Занимаясь конкретными делами, Ивлев не пользовался иной информацией, касающейся событий на Юго-Западном фронте, нежели та, что сообщалась Совинформбюро. Каждый в разведке должен владеть информацией, в части касающейся.
Информация, полученная от Ганса Зигфрида, касалась уже не только Западного фронта. Правда, и беседа была своеобразная. Ивлев вербовал Зигфрида, вербовал так, как однажды уже сделал это в 1916 году на Юго-Западном фронте вскоре после победоносного завершения Брусиловского прорыва, в ту пору более известного как Луцкий прорыв.
Теперь Зигфрид снова попал в поле зрения советской разведки (о чём подробно рассказано в романе «Сталин в битве за Москву). Ивлев не давил, Ивлев делал ставку на интеллектуальную вербовку. Он старался убедить аристократа Ганса Зигфрида, имеющего хоть и далёкие, но русские корни, что ему не по пути с теми, кто захватил власть в Германии, тем более и сам Зигфрид иначе как люмпенами и лавочниками их не называл.
Ивлев убеждал, что Германия проиграет войну в любом случае, но чем раньше она её проиграет, тем лучше будет для самого немецкого народа, ибо он понесёт меньше жертв.
Зигфрид усомнился в скорой победе СССР, напомнил о трагедии лета сорок первого, которая, как он признал, была рукотворной, и тогда же заявил, что рано, очень рано настроилось на победу советское командование, что весной ждёт ещё одно колоссальное предательство, которое снова поставит СССР на грань гибели.
Естественен вопрос Ивлева, где и кто предаст.
Зигфрид сказал, что на одном из важнейших направлений, но где, это не входит в его компетенцию, а потому он не знает.
Ивлев снова, как в 1917-м, когда рухнула империя, отпустил Зигфрида в надежде, что тот уже встал на путь понимания, кому нужно служить в этой войне.
Ивлев сообщил Гостомыслову о том, что узнал от Зигфрида. Но как отнестись к подобной информации? Было понятно, что второй эшелон военно-фашистского заговора Тухачевского, разоблаченного в 1937 году, частично уцелел. Время от времени удавалось выявлять причастных к нему. Мало того, некоторых этаких вот заблудших Сталин своей волей оставлял в службе, веря, что они стали на правильный путь и больше не позволят себе вредить Отечеству. Дело в том, что Сталин понимал, какой слом произошёл в общественной жизни страны в годы революции, какой слом в сознании людей. Понимал, что были и такие, кто запутался, кто неправильно оценил события. Недаром уже вскоре из-за рубежа стали возвращаться те, кто бежал в эмиграцию, будучи напуган первыми жестокими событиями.
А между тем так же, как и молодая советская власть вынуждена была пользоваться военспецами, так и уже более зрелая предвоенная государственная власть Советской России нуждалась в хорошо обученных офицерах и генералах, причём обученных уже в советских военных академиях.
Сталин запрещал, насколько, конечно, мог это сделать, рубить с плеча. Но закон жизни таков, что зачастую получается по пословице – когда лес рубят, щепки летят.
Он хотел, чтобы меньше было щепок.
Ивлев мог себе представить, каково сейчас Сталину. Мало того, что страна в напряжении из-за жестокой агрессии, мало того, что напрасно потеряны в сорок первом и люди, и территория, потеряны в силу предательства и лишь иногда некомпетенции некоторых командующих, нет кадров, тех кадров, на которые можно было бы опереться. Вот и вынужден Сталин тасовать тоненькую колоду.
Сложно, очень сложно понять, кто и чем дышит. Не менее сложно и службе Сталинской – личной секретной разведке и контрразведке – точно назвать изменников и предателей. Но собирать факты необходимо, ведь любое предательство слишком дорого стоит и слишком большими бедами отзывается.
Радист командирского танка
– Товарищ капитан, сержант Маломуж, разрешите обратиться?
– Обращайся, коль не шутишь, – отозвался своей любимой присказкой командир танкового батальона.
– Прибыл к вам на пополнение…
– Это хорошо. Из госпиталя?
– Нет, – возразил сержант с некоторым оживлением и с гордостью сообщил: – Из авиации. Стрелком-радистом на «пешке».
Он назвал привычное уже на фронте наименование пикирующего бомбардировщика Пе-2.
– И с чего вдруг к нам? Сам попросился?
Комбат был в хорошем настроении и разговорился с новым своим подчинённым.
– Зачем проситься? Я об авиации мечтал, даже в штурманское училище поступил, да вот война… Ну и попал на «пешку».
– И что же?
– Так вышло… – «Пешка» наша – машина хорошая. Давали врагу прикурить. Моя задача – защита от истребителей. Два пулемёта: вверху – турельный, на 360 градусов бьёт, внизу второй, чтоб враг к брюху не подобрался. Вот так трижды на задания и слетали. Успешно. Сбить никого не сбил, но и не дал «жерикам», истребителям ихним, к нам подобраться. Вроде уже и опыт какой-никакой приобрёл. И вдруг прислали к нам лейтенантов молодых, только из училища, да и решил командир полка вроде как обкатать их – послать на задание вместо стрелков. Машин-то в полку не хватало. Зря так решил. Нехорошо командира осуждать, тем паче погибшего, но зря. И комэска так считал. Словом, не вернулась наша «пешка» с задания. Сбили её «жерики». Именно «жерики», а не зенитки. Кто знает, что там случилось, только ведь, может, просто опыта у лейтенанта не хватило, не смог «жериков» отогнать. Ну а дальше уже не знаю, кто решил, только собрали нас, стрелков-радистов, оставшихся безлошадными, и сюда, к вам.