Корабль любви. Тайбэй

— У тебя вывих, — сообщает папа, ощупав мою лопатку и руку выше локтя. Тревога исчезает с его лица, сменяясь спокойной сосредоточенностью, которую я замечала у него в парках и на мероприятиях, когда он стоял на коленях перед пострадавшим и отлично знал, что делать. — Не шевелись, будет больно.

Он сильным рывком вправляет мне руку. В порыве невероятного облегчения я бросаюсь к нему в объятия.

— С тобой все будет в порядке, — бормочет папа, робко поглаживая меня по спине. — Через несколько недель…

— Вы потеряли, — говорит какой-то мужчина, протягивая мне ботинок. — Сейчас приедут медики.

И действительно, к нам приближается белый автомобиль с красным крестом и мигающими проблесковыми огнями. Папа крепко сжимает мою руку. Следующие его слова неудержимо рвутся наружу, будто он из последних сил сдерживал их, пока летел сюда, а потом разыскивал меня, и теперь ему нужно выговориться, прежде чем за нас возьмутся врачи:

— В самолете я вспомнил, как однажды мы поехали с тобой в парк. Тебе было четыре года. Какой-то человек играл на скрипке, а ты танцевала босиком на траве. Окружающие любовались тобою. Одна женщина посоветовала нам отдать тебя на танцы. Тогда-то мы и записали тебя в студию Зиглера.

«Это лето я хотела посвятить только танцам…» Папа меня услышал!

Тот давний день не запечатлелся в моей памяти. Я даже не знала, как именно оказалась в студии, которая стала мне вторым домом. Но эта история — настоящий подарок. Танцы всегда были частью меня, и папа это видел.

— Прости, что подвела тебя. — Наша встреча совсем не похожа на встречу Мулань с отцом. Я не принесла ему императорскую печать. Папа считает, что отправил старшую дочь за море, а та пустилась во все тяжкие. И доля истины в этом есть. — Я сожалею о тех фотографиях.

Ты больше общаешься со своими друзьями и школьным психологом, чем с нами, — жалуется папа. — Иногда, возвращаясь домой, ты так быстро тараторишь по-английски, что мы не можем тебя понять. Иногда нам страшно, что мы неправильно тебя воспитали. Мы мечтали лишь о том, чтобы тебе жилось лучше, чем нам. Может, мы и в Америку приехали ради этого, а в итоге тебя потеряли?

— Неужели ты не понимаешь? — Я обнимаю папу, прижимаясь плечом к его груди. — Мне уже хорошо живется. Благодаря тебе и маме.

По папиному лицу пробегает судорога. Я опасаюсь, что он сейчас заплачет.

— Ты в самом деле так считаешь?

Тут подъезжает скорая, и нас засыпают вопросами.

— У меня сломана лодыжка, — спокойно сообщает папа.

— Папочка! О нет! — Как это типично для папы — все держать при себе. — А как же твоя работа?..

— Не беспокойся об этом.

Медики осматривают папу. У меня лодыжка тоже болит, но растяжения связок нет. Фельдшер протягивает мне белую таблетку (сильнодействующий ибупрофен) и бутылку воды. Пока другой фельдшер осматривает папину лодыжку, тот шутит, что тайваньская скорая оборудована лучше, чем иные больницы в Штатах. Папин голос теперь тверже, увереннее, чем мне помнится.

И вот еще что удивительно: они говорят по-китайски, но я понимаю, о чем речь.

Толпа уже начала редеть, переместившись на площадь Свободы и в театр. К нам пробивается человек в белом халате, становится на колени рядом с папой и пожимает ему руку. Волосы у него такие же клочковатые и седеющие:

— Энди, я примчался, как только получил твое сообщение.

— Доктор Джейсон Ли, — представляет его папа. — Мы вместе учились в медицинском. Это он все последние годы вызывал меня сюда на консультации.

— Он просто сокровище, твой отец, — пожимает мне руку доктор Ли. — Благодаря ему у нас в больнице лучшее медицинское обслуживание в Тайбэе.

Доктор Ли берет инициативу в свои руки, и вскоре папа уже сидит на носилках с временной повязкой на лодыжке. Несмотря на его протесты, медики заявляют, что он обезвожен после долгого путешествия, и ставят капельницу. Я осторожно шевелю рукой. Боль немного утихла, но я понимаю, что сейчас папу лучше не спрашивать про танец с посохом бо. Все будет нормально.

— Ван ишэн? — Старший фельдшер протягивает папе электронный планшет. — Лечение за счет городского бюджета. Пожалуйста, распишитесь здесь.

Ван ишэн. Доктор Ван. Здесь папа имеет законное право на это звание. Спустя столько лет!

Затем до меня доносится голос Софи:

— Мне нужно с ней поговорить. Дело срочное!

Моя подруга выходит из-за спины фельдшера, лицо ее готово к прайм-тайму: искусственные ресницы, темно-синие тени для век, ягодно-красные губы. Клетчатое платье прикрыто черным халатиком. Из высокой прически выбиваются пряди.

— Доктор Ван! Здравствуйте! Я соседка Эвер по цзяньтаньскому общежитию. Слышала, что с вами все в порядке — я так рада! Э… раз все в порядке, можно Эвер пойдет со мной? У нас неотложное мероприятие.

Зашла с козырей. Умничка! Софи бросает на меня боязливый взгляд, папа снимает очки и протирает их о рубашку.

— Ты не должна нагружать руку, Эвер.

— Мне нужно всего несколько часов, папа.

Я вынимаю из фельдшерской аптечки еще одну таблетку ибупрофена. По папиным глазам вижу, что он собирается возразить. Но потом все же кивает:

— Джейсон хочет, чтобы я поехал в больницу — сделать рентген и наложить гипс. Затем я вернусь к себе в отель. Что за мероприятие?

— Обычный сбор в конце смены, — невольно преуменьшаю я, еще раз обнимаю папу и ухожу вслед за подругой, которая нетерпеливо манит меня рукой. «Скорее, скорее!» — подпрыгивают ее брови. Но что-то тянет меня, удерживая на этом пятачке тротуара. Я оборачиваюсь. Папа наблюдает за мной с носилок. Я никогда не смогу постичь этого человека в очках, с лицом, усыпанным родинками. Между нами, наверное, всегда будет пролегать гигантская пропасть. Но теперь я знаю, что эта пропасть — наш враг. Папа, скорее всего, так и не поймет, почему я плакала, когда смотрела «Мулань», но, возможно, несправедливо требовать этого от него. И навести мост над пропастью или, по крайней мере, уменьшить разрыв можно только в том случае, если изменюсь я сама. Не затем, чтобы отказаться от своей американской сущности, но чтобы стать ближе к родителям.

Я делаю шаг назад, к папе, теребя свой черный халат. Он видел мои выступления только на унылых концертах балетной студии. По многим причинам я не могла разделить с ним эту часть своей жизни.

— Вообще-то я помогаю организовать сбор средств. — Я указываю на оранжевую крышу Национального театра. — Там проходит шоу талантов. Я поставила хореографический номер. Если ты сможешь уговорить врача, чтобы тебя побыстрее отпустили, я буду рада твоему приходу.

В папиных глазах за толстыми линзами вспыхивают огоньки.

— Ой! — Он выдергивает капельницу из запястья.

— Доктор Ван, пожалуйста, осторожнее! — бросается к нему старший фельдшер.

— Не могли бы вы достать для меня кресло-каталку. — Папа уже поднялся на ноги, держась за дверцу машины скорой помощи. Я и забыла, что он тоже умеет быть упрямым. — Я собираюсь пойти с дочерью.

Глава 36

Красные бархатные занавеси заглушают многоголосый гул за дверью. Я совершенно непрофессионально слегка раздвигаю их и выгладываю наружу. Переднюю половину зала занимают цзяньтаньские ребята и вожатые, а остальные ряды до самого верхнего яруса переполнены посторонними людьми.

— Все билеты распроданы! — шепчу я.

— И чем лучше пройдет наше шоу, тем больше народу примет участие в торгах: люди будут в хорошем настроении, — отзывается Софи, обнимая меня. — Он придет.

С программкой в руке она проскальзывает между занавесями.

Шоу продлится час, считая антракт, а потом — наш финальный номер. У Рика еще есть время. Я запрещаю себе волноваться. Лодыжка ноет (кажется, я все-таки повредила ее). Я растираю щиколотку и принимаю вторую таблетку, надеясь, что она поможет мне продержаться до самого конца, провожу ладонью по косе до банта из красного кружева на конце, поправляю вырез платья. Оно плотно облегает все изгибы и впадинки. Этот наряд ничего не скрывает, и, вместо того чтобы мечтать о ногах Меган или пышных формах Софи, я чувствую себя красавицей. Сегодня вечером я продемонстрирую, на что способна, не только Тайбэю и «Цзяньтаню», не только тетушке Клэр и дяде Теду, но и папе.