Страница 7 из 14
Посовещавшись и решив, что от такой суммы только горло смочат портвейном, решили неподалёку в частных домах у тётки Шуры купить банку самогона. Добрая душа в придачу бутыль воды на запивку даст (бутыль с возвратом), солёных огурчиков в пакет положит, хлеба нарежет и завернёт в чистую белую тряпочку. Быть может, лучку зелёного или репчатого подкинет, укропчика или кинзы.
Быстро сходили – быстро напились.
Данила никогда не пил – пару раз попробовал вино на вкус, и не курил. Любил наблюдать за кутежом и пьяным базаром друзей. Но в этот раз Савах уговорил. Обещал, если Шпана напьётся (а так как в первый раз пить будет, да тем более самогонку, то непременно будет валятся как хлам в кустах на свалке), подогнать «стопроценто́вую шмару». А то как-то несерьёзно, ходить нормальным пацаном, ни разу не вкусив прекрасного плода. К концу пьянки Савах обязал всех ходить с ножами:
– Можно как-никак отмахаться. Лучше отсидеть сто лет, чем быть мёртвым вечность.
***
Шпана пришёл домой затемно. Он не помнил, как шёл, где и когда потерял Филата, по каким дорогам шатался до поздней-поздней ночи.
Когда домашние открыли дверь и увидели, в каком он состоянии – впали в шок. Пьяного Данилу видели впервые. Да ещё такого – еле державшегося на ногах, грязного: видимо, не раз падал; глаза окосевшие, полузакрытые; кулаки разбиты, ладони стёсаны до крови, ноготь на большом пальце левой ладони сорван. Улыбка блуждала до ушей.
– Ты что так напился, сосунок? – сдержанно спросил отчим, но в голосе звучало напряжение.
– Чё ты, чувачелло, не вишь, пьяный я. – Шпана улыбался, держась за стену, старался носком о пятку стянуть кроссовок.
Посыпались тяжёлые пощёчины, удары кулаком по хребту, по голове.
– Не бей его так! – закричала мать – Алла Матвеевна. – Надо ремнём. Кулаком непедагогично.
Данила захохотал. Он не чувствовал боли – только ненависть и презрение. Он поднырнул под рукой отчима и оказался за его широкой спиной возле матери.
– Это что такое?! – кричала Алла Матвеевна. – Посмотри на кого ты похож! На грязную свинью!
– Тс-с, маман. Это бунт на корабле, – еле внятно ответил Данила, вытирая кровь из разбитого носа. – Хочешь ремнём, ма? На. – Шпана выставил задницу и получил пинок подошвой тапка от отчима, влетел в открытую дверь кладовой. Совершенно спокойный он поднялся на ноги, на лице – философское пьяное презрение; он проковылял к своей кровати и упал на одеяло с криком «а-ах».
– И что с ним делать? – чуть ли не рычал отчим.
– Убейте! – крикнул Данила, в голове всё плыло. Улыбаясь, он закрыл глаза, начав летать по комнате на «качелях».
– Завтра будет разговор, – заявила Алла Матвеевна. – Очень серьёзный. Возможно, придётся тебя отдать в интернат.
– Ничего не будет. Поздно, – огрызнулся Шпана. – А надо будет, вообще из дома уйду. На этом инцидент закончится.
– Слов нахватался умных. Иньцинденть, – передразнил отчим, коверкая язык. – Будет тебе завтра иньцинденть.
Ночью Данила заблевал полутораметровое пространство возле кровати. Мать убирала полночи, дождалась, когда сын успокоится и заснёт, подставила алюминиевый таз. Сестра убежала спать в комнату родителей.
– Чего ты убираешь за этим дармоедом? – Отчим смотрел на жену с презрением, сжал зубы, готовые от давления раскрошиться. – Завтра встал бы и сам свои сопли как миленький убрал. Я ещё это мурло харей сунул бы.
Алла Матвеевна тяжело вздохнула, промолчала.
Когда все успокоились и спали глубоким сном, отчим поднялся с кровати; тихий скрип половицы заставил его замереть. Отчим опустил глаза на спавшую жену и руку дочери, обнявшую мать, остановил дыхание и поспешил выйти из комнаты. Он знал, что пасынок в полном отрубе и не проснётся, даже если по нему пройдётся многотонный каток.
Отчим возвышался над Шпаной, мысль созрела и втемяшилась так, что неимоверной силой воли бывший самбист отказался от замысла – свернуть пасынку шею, скинуть на пол и свалить на несчастный случай пьяного.
Данила с головой укрылся одеялом. Отчим приподнял край до центра кровати, сжал кулак, кожа на костяшках побелела, того гляди лопнет, ударил в рёбра. Хрустнуло. Шпана во сне сжал спящие глаза, дыхание остановилось.
Отчим весом в сто десять килограмм как бабочка пропорхнул в постель к жене.
Глава 4
Данила проснулся от толчков в лоб.
– Вставай, – в голосе матери звучал метал. – Или не собираешься в школу?
В прихожей щёлкнул замок входной двери.
– Сестра ушла. – Алла Матвеевна убирала за дочерью кровать.
Отвратительный вкус во рту и сухость моментально подняли Шпану с кровати, дабы срочно чистить зубы. Вскочив с постели, он сразу замер, прижал ладонь к боку; дыхание спёрло.
Такое ощущение, что рёбра сломаны. Где так вчера приложился? Данила осмотрел свежие болячки на кулаках, стёртую и порезанную кожу на ладонях.
– Ах ты гадина, – прошипел он, увидев в ранке блеск стекла. Старания подцепить ногтями и вытащить злой мизерный осколок результата не дали. Шпана оставил тщетный замысел, прошёл в ванную; скованные движения от боли в боку замедляли процесс умывания и мытья волос. Данила собирался взять полотенце, но на месте видавшей виды зелёной махровой тряпки не оказалось.
– Даже эту рвань убрали, – произнёс Шпана, тряхнул головой, видя себя со стороны – псом с мокрой шерстью. На кухне он развёл в двухлитровой банке черносмородинного варенья с водой, до капли выпил: весь завтрак на сегодня, а то, не дай бог, стошнит.
Выглаженные брюки, белая рубаха, тёмно-синий пиджак – висели на спинке стула возле кровати. Данила с недовольным лицом и прескверным самочувствием нарядился в прилежного ученика, с письменного стола взял ручку и общую тетрадь – все его ученические принадлежности. С пятого класса, как скатился с отличника на двоечника, никогда не брал ни одного учебника. Да и тетрадь к концу года оставалась наполовину пустой, и те «немытые» листки были изрисованы похабными карикатурами.
Шпана опоздал на общее построение перед школой, за воротами ждал окончания первого звонка. Он рассматривал свой класс, глазами искал Ольгу. И когда увидел, его грудь взволнованно задышала; настроение, а с ним и самочувствие улучшились; сердце скакало сайгаком: Оля стала красивее и взрослее.
Ученики начали заходить в школу. Данила подошёл к своему классу. Он не мог отвести глаз от своей любви, забыв поздороваться с Филатом и Дёминым. С остальными он никогда не здоровался. Класс разделялся на нормальных пацанов и «чушков». Нормальными пацанами считались он, Филат, Дёма и шестёрка Филата Сявка, который был настолько мелким, тщедушным, трусливым, что его, наверное, мог побить пятиклашка. Но Филат никому не давал обижать «слабее слабого». Зато сам издевался и изгалялся вдоволь. Со своей компанией устраивали бои в лице Сявки и однотипного хлюпика. Выбирали из разных классов, но не младших, заставляли драться. Если Сявка проигрывал, а почти всегда так и случалось, то Сергей избивал победителя. После чего заставлял своего «подопечного» добивать противника. Сам Сявка настолько привык к такому существованию, что пресмыкался и раболепствовал перед Филатом с ненормальной радостью и рьяной готовностью. И жестоко обходился с подвернувшейся возможностью на ком-то оторваться. С неистовой яростью бил пацана, находясь под щитом Филатова Сергея – ударами не сильнее пощёчины от девчонки.
Остальные десять пацанов из класса считались «недоносками» и не имели уважения у этой четвёрки и их друзей, считавших себя отъявленной шпаной. Та же картина прописалась в классе и с девочками. Виктория Морозова, Анжела Калина, а с ними и Оля Боговеева держались горделивым, надменным особняком и презирали остальных тринадцать девочек. Причём первые две были круглыми отличницами, дружили с компанией Филата и Шпаны и слыли среди девчонок жестокими задирами. Калина ещё занималась восточными единоборствами и иногда долбила парней. Из-за неё закрыли секцию карате – после того, как она нечаянно разнесла ногой парню яйцо.