Страница 23 из 40
— А вот летательных аппаратов тут нет, — констатировал я, обозрев чистейшее безоблачное небо.
— И это верно, — салютует бокалом Фред, — Что-то ещё?
— Ну… Дома, дороги, вот это всё… Одежда, еда, вино… — я отхлебнул из бокала. — Всё очень высокого уровня, но…
— И что же тебя смущает?
— Понимаешь, — сформулировал я наконец, — здесь явно высокие технологии. Такие же как у нас на родине или даже выше. То есть это технологичный срез. Может быть, самый развитой из всех, что я видел. Но при этом он это как бы… скрывает, что ли. Технологии подразумеваются, но их не видно. Как будто их стесняются, что ли. Вот, например, взять освещение.
— И что с ним? — улыбается Фред.
— Оно всегда комфортное, ровно такое, какое нужно, идеально зонированное, не слишком яркое и не слишком тусклое, но убей меня розетка, я не могу показать в комнате ни одного светильника! И так всё здесь — протяни руку и возьми, что нужно. Или, если лень тянуться, попроси прислугу. Но никогда не видно, откуда оно взялось. Знаешь, что я сейчас вспомнил?
— Что же?
— Станки на михайловских мануфактурах. Ты мне как-то объяснял, почему они без кожухов и защиты, шестернями наружу. Так вот, у меня такое ощущение, что тут ровно наоборот, и в этом тоже есть какой-то скрытый смысл. Но я ума не приложу, какой.
— Между тем, это весьма символично, — сказал Фред неожиданно серьёзно. — Ты имел редкую оказию наблюдать последовательно начало технологического прогресса и его конец. Эта финишная черта кажется недостижимой, как горизонт, чем быстрее общество к ней бежит, тем дальше она отдаляется. Но у каждого правила есть исключения.
— Так это и есть тот конец истории, который в нашем мире обнаружил, но потом потерял Фукуяма?
— Это конец всего, — ухмыльнулся Фред. — Но выглядит симпатично, не так ли?
Глава 8
Олли если и удивилась просьбе показать, как функционирует Берконес, то никак этого не проявила. Прокатила меня на надземном монорельсе и на подземке, похожей на наше метро, только не такой глубокой. Показала пригородные фабрики бытовых изделий, поля каких-то агрокультур, логистические центры, подземные грузотранспортные структуры, по которым перемещаются продукты и вещи, большую солнечную электростанцию и так далее.
Везде очень технологично, прорва автоматики, но есть и люди, контролирующие процессы. Люди мне каждый раз так радовались, что мне становилось неловко. Словно на фабрику «Большевичка» внезапно зашёл Том Круз, обещал на всех жениться, и у работниц швейного цеха случился массовый спонтанный оргазм.
Хайтек, да. Но ничего такого, что поразило бы меня технологическим уровнем. Если бы в нашем мире поменьше воевать, то, пожалуй, не сильно бы и отстали. Компьютеры, промышленные манипуляторы, автоматические сборочные линии на фабриках, беспилотные комбайны на полях. Выглядят более совершенными, чем наши, но, как это формулирует Фред, «половина технологической ступеньки», не больше.
На вопрос «Почему же здешняя жизнь так отличается от всего, что я до сих пор видел?» это не отвечает. Дело явно не в каких-то супертехнологиях, ничего сногсшибательного.
После прогулки Олли утащила меня в дворцовый бассейн, что было очень кстати, потому что в Берконесе мне нравится всё, кроме жары. Но местное население, кажется, климат полностью устраивает, по крайней мере, Олландрия и вполовину не так умоталась, как я. Привыкли, надо полагать.
Девушка купается голой, я делаю с неё наброски, она охотно позирует, мы пьём лёгкое, игристое, почти не пьяное вино и расслабленно болтаем.
— Как тебе наш город, драгоценный Док?
— Мне тут очень нравится, — сказал я искренне. — Я видел много срезов, но нигде не было так красиво и комфортно.
— Мне слышится какое-то «но», — смеётся она.
— Но я не понимаю, как вам это удаётся.
— Разве это важно?
— Наверное, нет. Просто хочется понять. Если это не секрет, конечно.
— Я бы объяснила тебе, драгоценный Док. У нас нет секретов. Но для того, чтобы указать тебе на разницу между нашим и твоим миром, мне не хватает знания твоего. Я не могу сказать, чем мы отличаемся, потому что не видела ничего другого. Я никогда не покидала Берконес. Наверное, твои друзья, наши драгоценные гости, смогут ответить тебе лучше. Ведь именно они сделали наш мир таким, каков он есть.
— Грустно, что мы не можем съездить домой, — жалуется Нагма. — Как они там? Ярк нас, наверное, вообще забудет теперь.
— Лирания поехала, — утешаю я, — передаст приветы и подарки. Расскажет потом.
— Это не то же самое.
— Само собой, колбаса. Но мы с тобой теперь опасная компания. Можем притащить за собой неприятности.
— Да, я понимаю. Тогда, Чёрный этот… Такая жуть! Бр-р-р. Как ты думаешь, это навсегда?
— Что?
— Скрываться, прятаться, бегать непонятно от кого? Очень неприятно знать, что тебя хотят убить. Не страшно, я знаю, что ты меня защитишь, но гадко как-то. Противно и несправедливо.
— Не знаю. Вряд ли навсегда. «Навсегда» — это слишком большой срок. Меняешься ты, меняется Мультиверсум, меняются обстоятельства. Но даже в самом худшем случае — чем тебе плох Берконес? Здесь мы, вроде бы, в безопасности.
— Нет, — скривилась Нагма, — лучше не надо.
— Надо же, — удивился я, — ты же была в восторге.
— Ну… Тут, конечно, круто. Еда, комната, одежда. Красиво. Мороженое вообще отпад всего. Но жить тут, пап, тут как-то… не знаю. Никак. Словно вечные каникулы, понимаешь? Я обожала каникулы, когда в школу ходила, но теперь, блин, с удовольствием бы поучилась. Поскучала бы на математике, потусовалась на переменах, потрепалась с девчонками, пожила бы, типа, нормально, да? Каникулы — хорошо, но не всё время.
— Общения не хватает?
— Да, и это тоже, наверное. Жаль, что отсюда нельзя в наш интернет выйти.
— Запости ты виды с балкона, то-то бы все удивились…
— Папа, обалдели бы!
— А этот твой… Ну, парень, которого ты рисовала?
— Нагири? Ну… Он как все местные. Сначала прикольно, потом странно, потом не по себе становится.
— Не по себе? А что с ними не так?
— Слишком на нас зациклены, что ли. Сначала мне это даже нравилось, но теперь, пожалуй, напрягает. С Нагири прикольно болтать, он весь внимание — не отвлекается, не тупит, не втыкает в телефон. Да и нет у них тут телефонов, прикинь? Но потом замечаешь, что ему неважно, о чём говорить. Важно, что с тобой. Он копирует интонации, зеркалит, подхватывает твою мысль, смотрит тебе в рот, соглашается. И даже если возражает, то так, словно в целом согласился, просто уточнил. Весь такое понимающий, тёплый, душевный. Словно облизывает тебя невидимо или гладит. Мягенько всё так… Это так же офигенно комфортно, как здешние кресла. Но, блин, человек не должен быть как кресло! Понимаешь меня, пап?
— Наверное, понимаю, колбаса.
Я подумал, что от Олли у меня тоже сходное ощущение. Может, не так ярко, но есть в ней этакая аттрактивная податливость и затягивающая конформность. Невозможно представить, что я, например, с ней ругаюсь. Даже представить, что я что-то попрошу, а она откажет, и то сложно. Но меня это почему-то не напрягает так, как Нагму. Наверное, я не балованный. А ещё у нас с Олли секс, и это многое меняет.
— И рисовать тут скучно, — призналась Нагма, подумав.
— В смысле? — не понял я. — Тебе может быть скучно рисовать? Ну и новости…
— Не, сначала я прям приросла к карандашу, тут так красиво! И город, и люди… У меня рисунков штук мильён, наверное! Если бы местные так от меня не пёрлись, я бы их напрочь достала. Я чуть не каждого встречного ловила и заставляла позировать. У них лица такие прикольные и необычные!
— И что изменилось?
— Я вдруг поняла, что я тут просто рисую. Аллах не смотрит моими глазами.