Возвращение в Терпилов

– Стопоров содействие оказал?

– Да, с ним всё хорошо.

– Ладно, слушай. У меня для тебя кое‑какие полезные материалы есть. Надо бы сегодня пересечься, сможешь?

– Давай только попозже, около восьми.

– Договорились, в восемь так в восемь. Ты площадь Лермонтова, помнишь? Ну, где памятник, там ещё скамейки кругом и библиотека напротив?

– Да, помню.

– Вот, там давай. Место свободное, хорошо просматриваемое и в то же время не людное. Хвост приведёшь – сразу замечу.

Я согласился и отбил вызов. Сейчас около шести, следовательно, на то, чтобы обойти первых свидетелей у меня оставалось два часа. Не теряя времени, я отправился на Качаевскую, к дому Куваева, молодого человека, погибшего в аварии с дочерью судьи. Дом оказался длинным и обшарпанным зданием, какие часто возводили в нищее послевоенное время – с кирпичным первым этажом и надстроенным деревянным вторым. Находился он в тёмном закоулке позади бывшего универмага «Заря», ныне превращённого в бар с боулингом. Миновав тёмный двор, заваленный прогнившими деревянными поддонами и пустой пивной тарой, я подошёл к ободранной дерматиновой двери подъезда. Она висела на одной петле, и, c усилием отворив её, я шагнул в сырое и затхлое как старый склеп помещение. Дом, кажется, давно стоял без обитателей – нигде не было заметно ни света, ни движения. Осторожно ступая по сиротливо скрипящим доскам пола, усеянным газетными обрывками и обломками мебели, я прошёлся по первому этажу. На площадке были две квартиры. Отворив незапертую дверь, я заглянул в одну из них. Ещё на пороге в нос ударил запах гари и испражнений – явный признак недавнего пребывания бездомных. Задержав дыхание, ретировался на улицу и, по периметру обойдя здание, ещё раз взглянул на его номер. Нет, адрес верен. Но куда делись хозяева?

Возле подъезда соседнего дома я заметил двух старушек, топтавшихся в весенней слякоти у разбитого порога.

– Извините, не подскажете что произошло? Пришёл вот навестить знакомых, а в доме что‑то нет никого, – обратился я к одной из них.

– Тридцать шестой‑то? – ответила бабка, скоро глянув на меня маленькими косящими глазками из‑под сдвинутого до бровей шерстяного платка. – Так его давно уже расселили. А кого вы ищете?

– Куваевых, – ответил я.

– Куваевы… – задумалась она. – Не помню таких. А из какой квартиры?

– Да, Света, это же те Куваевы, у которых сын в аварии погиб, помнишь? – энергично вмешалась её товарка, старуха в зелёном плюшевом пальто и вязаной шапочке с помпоном.

– Ах, да, да, вспомнила. Точно, Женька Куваев… Хороший был парень. Только они, молодой человек, давно переехали.

– А куда, не подскажете? – спросил я.

Старуха, опустив голову, задумалась.

– Кажется, родители в Раменском квартиру купили, а другой их сын, у них ведь двое мальчишек было – Женька и Володька – он в Москве сейчас, в авиационном учится.

– Ясно, спасибо большое, – поблагодарил я.

Что ж, похоже, первый след оборвался. Розыск Куваевых займёт немало времени, а значит, придётся оставить его на потом…

Семья фигуранта другого скандала – пенсионера Сотникова, жила в Абрикосовом, шахтёрском посёлке, расположенном в дальней части города. Это был микрорайон, застроенный бараками, оставшимися со времён разработки первых оловянных месторождений. Путь туда на маршрутном такси занял двадцать минут. Район был настоящим гетто с ветхими деревянными домишками, размалёванные стены которых десятилетиями не знали ремонта, разбитыми тротуарами и убогой детской площадкой. Она состояла из облезлых качелей и турника, ржавевших посреди забросанного мусором парка. Словно желая усугубить тягостность этой картины, стылый мартовский ветер, набегая порывами, раскачивал качели, и те издавали хриплый визг, похожий на вой подыхающей собаки. Я вспомнил, что во времена моей молодости этот район активно расселяли – уже тогда многие дома тут были аварийными. Однако с крушением СССР про очередников, конечно, забыли, оставив их наедине с текущими потолками и сгнившей проводкой. Мне невольно вспомнился роскошный посёлок миллионеров, который я посетил, изучая место гибели судьи. Среди обладателей тамошних версалей были, конечно, и те, кто сколотил капиталец на приватизации собственности, построенной насельниками этих трущоб…

Я пересёк двор и оказался перед подъездом Сотниковых, над ржавой чугунной дверью которого криво нависал толстый козырёк, поросший растрёпанной сухой травой. Домофона не было. Стараясь не касаться оплавленных перил, я поднялся по заплёванной и забросанной окурками лестнице на неосвещённую площадку второго этажа. Найдя при помощи фонарика смартфона номерок нужной квартиры, надавил пуговку звонка. На этот раз удача улыбнулась мне – за дверью раздались поспешные шаги и немного спустя чей‑то простуженный голос осторожно поинтересовался: «Кто там?»

– Здравствуйте, я хотел бы узнать, не здесь ли живёт Николай Кузьмич Сотников? – сказал я громко.

– Здесь, а кто его спрашивает?

– Меня зовут Игорь Свиридов, я корреспондент «Терпиловской правды».

– Подождите секунду.

Послышался скрип отодвигаемой щеколды, мелодично тренькнула снимаемая цепочка и дверь отворилась. На порог вышла хозяйка – женщина лет пятидесяти, полноватая, с болезненно‑жёлтым обрюзгшим лицом, потухшими карими глазами и маленьким как кнопка, красным носом. Линялый вязаный свитер и сильно застиранная ситцевая юбка придавали ей жалкий вид.

– Вы по какому делу? – осторожно спросила она, присматриваясь ко мне с испуганной недоверчивостью.

– Я по поводу случая с Николаем Кузьмичом, – сказал я, стараясь говорить как можно спокойнее и увереннее. – Скажите пожалуйста, кем вы ему приходитесь?

– Я дочь, – ответила женщина.

– А как вас звать?

– Анна Николаевна.

– Анна Николаевна, – взял деловой тон я, – мы готовим сейчас новый материал по вашей истории, и, если вы не против, хотел бы пообщаться с вашим отцом.

– Да были у нас уже журналисты… – разочарованно протянула женщина. Но всё‑таки отступила от двери. – Ну что же, проходите.

Я вошёл. Обстановка была бедная: рассохшееся жёлтое трюмо с зеркалом, по бокам обклеенное детскими вкладышами от жвачки, погнутая жестяная вешалка, пол, покрытый порядочно истёртым и местами вздыбившимся паркетом.

– Вы прямо сейчас к отцу хотите? – спросила женщина. – Просто он только проснулся и лекарства ещё не принимал. Не знаю, сможет ли он вам отвечать.

– Обещаю, что не отниму много времени, – уверил я.

– Ну хорошо, ступайте за мной…

Мы вошли в маленькую тесную комнатушку, тускло освещённую единственным ночником в зелёном абажуре. В густом и пыльном воздухе стоял пронзительный аптечный запах. Из мебели имелись только старый платяной шкаф, железная кровать да небольшой круглый столик перед ней. Тесно стоявшие на этом столике стаканы и пузырьки с лекарствами тихо позвякивали, когда по комнате ходили. Больной был так укрыт тяжёлым ватным одеялом, что на поверхности видна была одна его голова, покоившаяся на тонкой как блин шерстяной подушке. Измождённое, с заострившимися чертами, лицо старика было так бледно, что в полумраке казалось, будто от него исходит фосфорическое свечение.

– Николай Кузьмич! – позвал я, шагнув к кровати.

Больной заморгал водянистыми голубыми глазами и невидящим взглядом повёл кругом себя.

– Николай Кузьмич! – повторил я.

–Вы громче говорите, он оглох почти, – исстрадавшимся, с апатичной ноткой, голосом произнесла за моей спиной Анна Николаевна.

–Аня, ты тут? Что? Зачем? – торопливо выдохнул Сотников.

Женщина подошла к отцу и, наклонившись над кроватью, приблизила губы к его уху.

–Папа, к тебе журналист пришёл, хочет несколько вопросов задать насчёт деревенского дома, – громко и медленно, почти по слогам, выговорила она.

Старик отставил назад костлявые локти и, сделав усилие, приподнялся на кровати.

– Журналист? Я всё рассказал, – отрывисто выдохнул он, испуганно глядя сквозь меня.

– А с тех пор ничего не поменялось? – спросил я.