Наш берег

У Коренастого во рту стучало, казалось, он вместе с отрывистыми, лающими словами пытался выплюнуть на собеседника свои железные зубы.

— Огонер, — повернулся к деду Коренастый. — Как называется ваш районный поселок?

— Булустах зовем. Там много народу живет. Большой Булустах!..

— Говоришь, Булустах? — подхватил железнозубый. — Ну, ну, точно, Булустах. А я-то запамятовал! Булустах... — повторил, как бы заучивая или вспоминая. Поднялся, хлопнул Балагура по плечу:

— Хороший огонер к нам в гости заглянул. А то мы испугались, что люди здесь не живут — все от холода померли!

«На кого похож-то этот говорун?» — подумал старый охотник. Покопался в памяти, но нужного узелка в ней не нашел. Говорится ведь: голова у старого — дырявая посуда!

«Башка никуда не годная!» — рассердился на себя. В подобных случаях, бывало, верный помощник — трубка. А не помогает вот...

А все одно знает Балагур человека, схожего с Коренастым. В райцентре, по-видимому, встречал.

О чем судачат «упавшие с неба»? Их речь деду — что гомон весенних гусей. Не о нем ли, старом, толкуют? Ощущал на себе их тяжелые взгляды. Будто виноват в чем перед ними! И Коренастый смотрит холодными стекляшками, не ругается больше с Дылдой.

Потихоньку вкрался в сердце страх перед незнакомцами. Раньше — сколько людей повидал в жизни — никого не боялся...

Э-э, нет, такое было; боялся людей. Давно-давно... Бандиты гуляли, бесчинствовали в тундре. При нем, Балагуре, застрелили соседа Байбала. Впервые тундровики видели: человек убивает человека. Как дикого оленя или медведя.

Давно было...

Собравшись с духом, осторожно спросил по-русски:

— Тундра один раз был, нет?

Вопросу явно недовольны. Дылда молчит, щелкает зажигалкой, закуривает папиросу. Коренастый стучит железом:

— А что? Ты любопытный, я гляжу, огонер. И кто, и откуда, и зачем — тебе это надо? Ну, был я в тундре. А дружок вот — кто его знает. Понял?

Перемена в его тоне разительна. Вроде не он все улыбался старику.

Балагур пытается спасти разговор:

— Я думаю: где тебя встречал? Знакомый ты мне. Может, у меня в тордохе гостил?

Коренастый скалится:

— Ха-ха, брось, огонер! Не лови, лиса старая! Лучше скажи, на нашу берлогу почему набрел? Сам-то кто будешь?

— Я? Балагур... Так зовут. Охотник, в тундре хожу...

— Собаки у тебя сытые?

— Упряжные? Да ничего собаки, восемь штук.

— Живешь далеко, старичок? — перебивает Коренастого, опять щелкнувшего ртом, угрюмый дылда.

— Один перегон ехать... У нас совхоз «Арктика»...

Незнакомцы снова беседуют по-своему.

— Ну, ладно, однако... Я пойду. — Балагур прячет трубку, выпрямляется с кряхтеньем.

Его колят взглядами.

— Про вас сообщить, оленей чтобы прислали, в поселок ехать надо, — поясняет дед. «Что за люди, в толк не возьму, — думает между тем. — Поеду-ка от них, грубиянов. И воды горячей не дали...»

Цепкие руки берут его за плечи:

— Погоди еще, старичок! — командует Дылда. — Будешь еще в нашей компании.

— Гляди: ночь! Чего немедля ехать? — добавил Коренастый.

— Э-э, — беззаботно отмахнулся охотник. — Привыкать мне? В тундру нашу недавно солнце заходит.

— Брось, старичок. Не пустим. Заблудишься, а после мы отвечай за тебя, — Дылда изображает улыбку — кривится гримасой физиономия в черной шерсти.

Жестче сделались чужие руки на плечах Балагура.

— Ладно, — уступает старик: «Внучка нашим сообщит. Обязательно к утру здесь кто-нибудь будет». — Ладно, — повторяет он. — Я подожду до утра.

Тревожная ночь

Сколько ни торопит Настя собак — бегут совсем плохо. Досталось им накануне, здорово побегали, когда спешила с вестью об этом самолете...

До поселка, наверное, половина кёс осталась — упали два молодых пса. Волочились, неживые. Девушка вынуждена остановиться, чтобы упряжные немного отдохнули.

Сумерки густели. Тугая поземка била по унтам. Непогоду сулила надвигающаяся ночь.

Как назад добираться? Дед — он зароется в снег, переждет, коли пурга, и людей с самолета он научит... А вдруг пурга разбушуется надолго, тогда как? Было отчего поволноваться и покричать на собак!

Короткий отдых не помог. Ездовые перестали слушаться вожака, лениво огрызались, тащились кое-как.

Ближе к полуночи, с горем пополам, достигли поселка. Возле хозяйского дома собаки враз, как по команде, легли, вытянув морды, и Настя ругала их, кричала — не поднялись.

— У-у, лентяи, лежебоки! — топает от досады охотница.

Побежала по сонному поселку на другой его конец, в контору. Но время-то ночное, и в конторе, конечно, никого, кроме старухи сторожихи.

Повернула к дому Захаровых — темные окна. Пришлось колотить в обшитую кожей дверь. В сенях раздались шаги.

— Кто это? — голос Ивана Алексеевича.

— Откройте, товарищ директор, я — Настя Балагурова!

— Ты почему среди ночи? — удивляется Иван Алексеевич, пропуская девушку в дом.

В коридорчике он зажег свечу, поднес поближе к ее лицу.

— Приключилось что? Небось, опять видела самолет-привидение?

Балагурова внучка сдвинула на затылок шапку, дыхание перевела и затараторила громким шепотом:

— Вчера не верили, когда я насчет самолета!.. А там люди прыгали на парашютах! Рядом с Волчьим оврагом... Следы вчерашние... Мы с дедом вдвоем смотрели...

Ее сбивчивый рассказ согнал с директора остатки сна. Люди среди пустой тундры? Прыгали в тумане с самолета? Видно, какой-то несчастный случай... Возможно, там пострадавшие. Местные жители обязаны прийти им на помощь!..

Из спальной комнаты появилась Вера Михайловна, она слушала Настю, горестно подперев голову: «Ай, ай, беда какая...»

Настя умолкла, Иван Алексеевич спросил:

— А вы не ошиблись? Знаешь, сова лемминга ловит — следы смахивают на человеческие.

— Не сова! Мы с дедом очень хорошо смотрели. Вот здесь они упали — это видно. Вот здесь пошли — тоже видно. Двое...

— Да-а... — протянул в раздумье директор. Помолчав, предположил: — Разве что самолет полярной авиации? Рейс на «Северный полюс»?

Вера Михайловна напомнила случай десятилетней давности: аэроплан сбился с курса, где-то сел — всем колхозом ходили в поиск. К счастью, все обошлось тогда благополучно. Нашли самолет невредимым, и летчики оказались здоровы, у них какая-то деталь в технике отказала. После колхозники благодарность из Якутска получили.

Иван Алексеевич быстро оделся:

— Пойду звонить на аэродром. Обязательно должны они знать, если вправду что-нибудь такое... Народ придется поднимать, выручать товарищей.

Ветер поджидал за дверью — со свистом швырнул в лицо пригоршни колючего снега. Вымахнув на крышу, загудел в трубах.

Настя еле поспевала за легко шагающим директором. В конторе он разбудил сторожиху, отослал ее за секретарем парторганизации главбухом Федором Федоровичем, а сам сел к телефону. Терпеливо возился с аппаратом — крутил ручку, громко, наверное, на улице было слышно, вызывал аэродром. Безрезультатно...

— Пожалуй, пустяшное занятие, — обратился к Насте. — В такую ночь даже дежурного не оставили. Или неисправна связь. Ты вот что... Беги, девушка, за Ыгытовым. Передай, пусть немедленно сюда подскочит.

Сеня Ыгытов — директорский каюр, все равно как личный шофер. Возит Ивана Алексеевича по оленьим стадам и охотничьим угодьям.

Парень крепкий, подвижный — как две капли воды походил на своего отца, хлопотливого, вечно спешащего мужика. Отец и сын, казалось, из кожи лезли, чтобы соответствовать собственной фамилии[6].

Минувшим вечером, отправившись на аэродром встречать директора, молодой Ыгытов приметил красивую девушку-радистку. Перебросился с ней несколькими словами и почувствовал себя почти женихом. Впервые осмелился подойти к такой красавице! Зовут Нина, фамилию спросить постеснялся. Ах, какие у нее желтенькие, словно подснежник, волосы! Глаза — голубое небо. Только вот познакомился, но готов целую жизнь на них любоваться.

6

Ыгытов — от якутского «торопливый».