Все мои лица

– Полотенцем?

– Ага. Ну знаешь, мокрое полотенце сворачивают… – она покрутила руками, словно отжимала тряпку.

Знаю. Наше детдмовское оружие. Умело свернутое, оно бьет не хуже резиновой дубинки. У пацанов на таких настоящие битвы проходили. Девчонки тоже… Помню одной устроили темную. Она то ли наябедничала на кого-то, то ли еще что, этого я не помню. Зато помню, как били. После отбоя. Накинув одеяло на голову и держа руками, чтоб не вылезла. Хлестали куда попало свернутыми мокрыми полотенцами. Она клубком свернулась и молчала. Я представила, как тетка в розовом бросает меня на пол, придавливает задницей мою голову и лупит, надсадно хэкая с каждым ударом: «Хэк! Хэк!». Задыхаюсь, тону в мякоти ее толстой ляжки, а мокрая махровая дубинка, тоже розовая, охаживает меня по спине, месит мое тело.

Среда встала:

– Ладно, я пошла.

– Подожди, – я тоже подхватилась, – а он кто, мудила этот?

Но, девушка, не оглядываясь, подняла руку, все, дескать, разговор окончен.

Я вернулась в свою комнату. Надо же, я уже мысленно называю ее своей. Незачем. Не собираюсь привыкать. Не собираюсь тут… Не знаю, что тут меня ждет, но я этого не собираюсь! Почему-то показалось главным спрятать пудреницу с дурью. Вдруг кто найдет? Куда бы ее? Метнулась в сортир. Картина. Отклонила ее от стены и сунула пудреницу за тяжелую раму. В уголок. Она даже почти не торчала наружу.

Прилегла на узенькую кроватку, закрыла глаза. Представила, как в остальных комнатах так же лежат остальные. Семь кукол в коробках. Придет хозяин, вытащит одну и будет играть. Мне виделся голый толстый мужик с обвисшим пузом, с руками в веснушках и почему-то с гладким розовым детским личиком. Даже младенческим. Бессмысленный взгляд, полуоткрытые пухлые губы, пузыри слюней. Гадость! Надо встряхнуться. Пойду-ка прогуляюсь по дому. Дверь же не заперта.

***

Тихо как! Словно все затаились. Дом затаился. Свет в коридоре и внизу приглушенный. Пошарахалась по первому этажу. Вот столовка. Тут пусто. Дверь на кухню – ну а что там еще может быть – заперта. Сам холл почти квадратный, просторный, шесть на шесть или шесть на пять метров. По той же стене, где окно, под которым я только что сидела со Средой, дверь на улицу. Она застекленная, за ней фонарь на крыльце.

Заперто?

Нажимаю на ручку, она свободно идет вниз, дверь открывается.

Свобода?

Почему тогда куклы не разбегаются от своего Карабаса Барабаса?

Стою на крыльце. Сыро, холодно, но такой вкусный воздух, как спрайт из холодильника, аж зубы стынут, пахнет прелью, дождем, первым ледком в лужах – волей. От крыльца через парк уходит мощёная плиткой дорожка. Прямо, как была в пижаме и тапках, бегу по ней. Она петляет, изворачивается под ногами. Фонари хитро подмигивают жёлтыми глазами: «Разбежа-а-алась!» Дорожка упирается в забор. Коричневый, чуть ребристый, высокий. Ни калитки, ни ворот. Разбежалась.

Ладно, утром догуляю. Разберусь. Подходя обратно к крыльцу, смотрю вверх. На втором этаже светятся окна. На первом, справа от входа тоже, одно. А слева окон нет, глухая стена, длинная, почти в полдома. Захожу в холл. В ту половину, что без окон никаких дверей не ведет, стена и всё. На ней картина. Та же, что у меня в сортире. Ну, там фотка в раме, а здесь реально картина. Настоящая. Большая. От пола. Девушка в длинном платье, выступающая из тьмы. Значит, нам, куклам, отведена только половина первого этажа. А вторая половина кому? Шлепая раскисшими тапками, повторно раз обхожу холл: если встать задом к лестнице, справа арка в столовку, слева вход, окно, диванчик, прямо – глухая стена. Ещё одна дверца обнаружилась под лестницей. Запертая. Что за ней? Чуланчик с ведрами и швабрами? Скорее всего.

Поднялась по лестнице в свои апартаменты. Когда шла коридором, оставляя мокрые следы, открылась дверь, та, что единственная имела замок. В проёме – Мужиха, облачённая в нечто необъятное, приторно-розовое, как сахарная вата. Стояла молча, смотрела, пока я не скрылась в своей коробке. Значит, она – хранителница кукольного дома, всегда рядом, следит неусыпно. Может, у неё в комнате стоят и мониторы, куда камеры сбрасывают свои видения.

***

Из любой мышеловки должен быть выход. Хотя бы один. Там же, где и вход. Раз я сюда попала, я отсюда и выпаду. С этими мыслями я засыпаю.

Завтрак. Понедельника нет. Остальные лопают свой омлет, молчат. Как в клинике. Там я, правда, всего пару раз в столовку ходила, мне всё в палату таскали. Но уже перед самой выпиской моталась туда. Тоже, сидят, молчат, жуют. На себе сосредоточены.

Я самой последней вышла, всё ждала, что красноголовая придет и я с ней перемолвлюсь словечком. Плевать, что там у неё с чердаком, набекрень или вовсе съехал. Может, как раз то, что надо. Но она не явилась. Ладно, я не гордая, зайду с шестерок. В смысле, зайду к ней сама.

Она лежала с головой под одеялом, подтянув колени к подбородку, такой округлый холм, наружу ничего. Потрясла её за плечо:

– Эй, привет.

Но Понедельник никак не среагировала. Или спала, или притворялась.

Тогда отправлюсь разведывать внешний периметр.

И в этот, и в следующие дни я, как нанятая, слонялась по парку. Топала по кривым дорожкам между подстриженных щёток кустов, упиралась в забор из профнастила, возвращалась, шла вокруг дома, снова упиралась в него же. Нет. Это другой забор, и между заборами что-то есть. Я прошла вдоль одной рифленой загородки и другой, пока и там, и тут не уперлась в окружной периметр. Это была уже бетонная стена, с намотанной поверху колючкой и бдящими глазами камер. В ней нашлись и въездные ворота, наглухо запертые, само собой, и охранник, что вылез из будки при моем приближении. От ворот к дому вела широкая дорожка, она упиралась в кухню. Именно сюда вечерами подъезжал разгружаться фургончик с просиженным тентом. Над кухней была моя комната.

Наверно, каждая кукла делала то же, что и я. Шарашилась по парку, выходила к воротам, искала некий черный ход из мышеловки. Не находила. Никакой калитки, никаких других ворот. Но меня больше всего занимал коричневый профнастил. Зачем внутри периметра эта выгородка? Опять же без всякого намёка на дверь.

Я увидела её не в первый, и даже не во второй день. Пробиралась сквозь кусты, свернув с плиточной дорожки, и наткнулась на неё. Тоненькая ниточка щели. Будто кто-то пытался отжать жестяные края, там, где они соединяются. Попыталась заглянуть внутрь, но щель была слишком узкой. Я покрутила головой: до периметра с камерами метров семь, и тут полно деревьев и кустов, запущенное местечко, угол дома без окон, только за углом сразу еще одна запертая дверь. Камеры нет. Если сунуть в щель нож или ещё какую железяку… А где взять?

Только не просить ни у кого. У меня тут друзей нет.

На обмозговывание проблемы ушло два дня. Я не решила её. Мне просто повезло. Конечно, первое, что пришло в голову – спереть нож в столовке. Просто унести с собой после обеда. Но самый простой способ – не самый лучший. Хватятся. Пойдет шкаф в розовом платье шарить по комнатам, найдет. А если ещё чего найдет, дурь или мой золотой ключик? Может выйти дороже. Оторвать какую-нибудь железяку. Какую и как? Я б так и томилась, кто его знает, сколько ещё.

Меня спасли ножницы. Самые обычные. Кто забыл их на столике в холле, я не поинтересовалась. Может Мужиха выстригала сухие листья с фикусов, расставленных в углах. Может ещё что. Я схватила их и унесла к себе. И тут же выкинула в окно, прямо в куст с белыми ягодками. И после обеда пошла гулять. К той самой щели.

Расковырять её не просто оказалось, одно пластиковое кольцо от ножниц тут же отлетело, но все же мне удалось. Заглянула одним глазом.

Я ожидала чего угодно. Возможно, даже стоящая на старте космическая ракета удивила бы меня меньше. Знаете, что там было? Думаете, тайное кладбище Синей Бороды, зачарованный сад или, ну не знаю, лаборатория? Там ничего не было. Те же деревья, уже совсем голые. Мокрые, озябшие стволы. И между ними качели. Два столба. Простая доска на верёвках, перекинутых через перекладину.