Страница 2 из 10
– Ну что там эта псина, никак не успокоится? – зачем-то спросила Сандра, хотя сама все прекрасно видела в окно.
– Да куда там, – отмахнулась я, и пошла наверх, чтобы привести себя в порядок после боя.
– А хорошо все-таки мы устроились, – крикнула мне вдогонку Христофоровна.
Угу. А главное весело…
***
Да чтоб я, да еще хоть раз, да ни в жизнь! И ведь знала, знала, но все равно… эх…
Впрочем, обо всем по порядку.
Утром сегодняшнего дня, когда яркое южное солнце открыло мои тяжелые веки после беспокойной ночи, я и не подумала, что этот день готовит для меня нечто совершенно особенное. В общем, как говорится, ничто не предвещало беды и жизнь шла по накатанной, но не тут-то было.
Я, ругаясь на чем свет стоит, еле-еле заставила себя подняться с кровати и сердито задернула шторы, которые вечером вчерашнего дня так опрометчиво оставила открытыми. О ногу тут же потерлась Дуська, протяжно и укоряюще выпрашивая завтрак. Дуся – бабкина любимая кошка, которая вместе с нами покинула негостеприимную Духовку и перебралась поближе к морю.
– Да не ори ты… когда бы я тебя еще не кормила, а? – для проформы поворчала я и погрозила кошке пальцем.
В комнате бабули вовсю мощность орал телевизор, часы показывали восемь утра, и я поздравила себя с тем, что есть еще в жизни что-то постоянное и вечное. Например, сакральное Дуськино «мяу», меланхоличное бабкино «Женька, пигалица несчастная, завари чай» и мои мысли по этому поводу. Вот у кого мужикам учиться постоянству надо, так это у Христофоровны. Ну никогда она себе не изменяет, несмотря на все, что нам довелось вместе пережить, она ни дня не забывает меня портретировать. Впрочем, я со своими мазохистскими наклонностями не отстаю от старшего поколения, и мы по праву можем считаться лучшей парой в номинации «угнетенные и угнетатели» двадцать первого века.
Заглянула в комнату Сандры, та тихо сопела под громкие звуки признаний в любви Сан-Хосе к Антонии-Филиппе, сжимая в руках фантики от запрещенных шоколадных конфет. Опять как-то раздобыла так любовно спрятанный мною пакет, теперь сиротливо валявшийся возле кровати. Такой одинокий и совершенно пустой пакет.
Вне себя от ярости нашла пульт и вырубила телевизор, оборвав чувственный монолог Сан-Хосе на полуслове.
– Эй, совсем обнаглела! – буркнула Христофоровна, не открывая глаз, и намеревалась и дальше дрыхнуть, но кто же ей позволит?!
– Алло, скорая? Приезжайте, у меня тут бабушка сошла с ума. Да, она конфет нажралась, нужно ей срочно промывание сделать.
Сандра подорвалась с места как ужаленная и с ошалелым видом уставилась на меня, всерьез поверив, что я звоню врачам. Нет, ну что греха таить, как-то было дело, позвонила, думала навсегда отобью охоту у старушки к обжорству, но не на ту напала. На мою бабушку ничего на свете не действует. Пока и впрямь помирать не станет, вряд ли что-то поймет. А там уже поздно будет.
В общем, пылая праведным гневом, я уперла руки в бока, с укором глядя в бесстыжие глаза Христофоровны.
– Дура! – сплюнула она и погрозила кулаком.
– Кто обзывается, тот сам так назы…
– Детский сад! – припечатала бабуля и отвернулась от меня к стене.
– Вот именно! Знаете, что вам нельзя столько сладкого, а все равно объедаетесь, словно у вас глисты. Кстати, надо бы проверить…
Христофоровна вновь подскочила на месте и заорала:
– Сама ты глиста худосочная! Все соки из меня выпила, привязалась на мою голову. Уволю к чертовой матери без выходного пособия!
– Пф… да пожалуйста. Мне только радости. А то ходи тут, переживай… если вы сами себя не жалеете, то я и подавно не должна. А вот поди ж ты, переживаю…
Бабуля махнула на меня рукой, неожиданно быстро капитулировав, а мне в очередной раз стало стыдно. Ну хочет бабушка на тот свет раньше времени, что ж я ей мешаю-то все время?!
– Иди ужо, нечего тут изваянием укоряющим надо мной стоять. – вдруг вполне человеческим голосом пробормотала она, – Вот ты что думаешь? Мне оно так нравится прям?
Я закивала головой, мол, конечно, нравится. А иначе зачем?
– Ага, прямо-таки щас! Я может каждый день с собой борюсь, из последних сил сопротивляюсь… Я ведь знаю, что нельзя, стыжу себя, стыжу, а толку ноль. А оно как засосёт под ложечкой, как засвербит и только одна мысль бьется в голове – «шоколад», да у меня ажно перед глазами плывет все. Вся сила воля из меня уходит в такие моменты.
Немного подумала и добавила:
– Мож и правда глисты?
И с такой надеждой на меня посмотрела, что я и впрямь устыдилась.
– Ну что вы, какие такие глисты еще? Просто скучно вам, вот и тянет на сладенькое. Надо что-нибудь придумать, чтобы не скучать. Тогда и о конфетах думать забудете, точно вам говорю.
Христофоровна склонила голову в ожидании фантастических идей, и мне ничего другого не оставалось как начать придумывать увеселения.
И я придумала на свою голову…
***
– Пахлава!
– Чурчхела!
– Обезьянка! Ручная обезьянка!
– Девушка! – гаркнули мне в ухо.
– А? Что? – испугавшись, я чуть не выпустила коляску из рук.
– Сфотографируйте инвалида с обезьянкой…пусть бабушка перед смертью порадуется…
Я поперхнулась, и тут на площади раздался такой отборный мат, что парень, что еще минуту назад так настойчиво шел за нами с Христофоровной чуть ли не от самого пляжа, куда-то вмиг исчез.
– Так вот как от них избавляться надо, – прыснула я от смеха, но бабуля моя моего веселья не разделяла.
– А ты и рада! Тут меня хоронят, а тебе хоть бы хны! Язва!
– И вовсе нет! – заспорила я, – Уж не я ли вам буквально утром говорила, что коляска сия не к лицу столь здоровой и умной женщине…
– Не подмазывайся, – отрезала Сандра, но голос ее заметно потеплел, – Вези лучше быстрее, а то вон тот подозрительный полицейский нас уже догоняет.
Я обернулась, и правда. К нам быстрым шагом направлялся статный и сытый дядечка в форме. Поравнялся с нами, козырнул, и предъявил документ.
– Старший лейтенант Гавриков! Гражданочки, чего значит буяним? Нецензурно выражаемся?
– Нет-нет, что вы… – я замахала руками, но бабушка, как всегда, отличилась.
– И матерюсь. И имею, между прочим, право! Я, между прочим, инвалид! Да я еще в первую мировую сражалась, пока ты сосунок света белого не видел!
– В смысле в первую мировую? – Гавриков так и застыл на месте с опаской глядя на Христофоровну. Видимо боялся, что она вот-вот рассыпится от старости.
– Она говорит, родилась. Родилась давно…
– Аа…
– Сама ты родилась! Я служила! Я Родину защищала! – все больше распалялась бабуля, а я с улыбкой разводила руками.
– Бредит… что поделаешь, старость -не радость.
Гавриков понимающе покивал, простив убогой «сосунка», и посоветовал буйную бабушку держать все же дома, что я клятвенно и пообещала исполнить.
– И дернул меня черт вас к морю тащить! – бурчала я, пока под провожающие взгляды отдыхающих и местных, везла через всю площадь Сандру.
– И повезешь! – смеялась бабуля, высовывая язык и тараща глаза, специально пугая прохожих.
– Не повезу!
– Повезешь!
– Нет!
– Да!
– Вот сволочь!
Я резко притормозила. Нет, это уже ни в какие ворота. Бабуля моя уж слишком в образ вошла, теперь уже и меня оскорбляет.
– Да что вы себе позво…
– Тс…
Мы как раз подходили к дому, и Христофоровна указывала пальцем на соседа, нас в данный момент не замечающего, зато с упоением, бросающим за забор странное содержимое темного цвета.
– Ты погляди, что творит, ирод окаянный! – заорала она.
Николаич в долгу не остался, крикнул в ответ:
– Ведьмы! – И принялся неистово крестить нас, но не удержался и под собственные визги вновь полетел вниз, с лестницы.
– Ну ничему жизнь не учит… – вздохнула я и повезла бабушку домой.
2
– Нет, надо с этим гадом что-то решать, – задумчиво пробормотала Христофоровна, глядя на соседский дом в окно с большой тоской.