Страница 21 из 25
– Не отыскал я знахаря. Не справился. Но привёз иное средство. Разве не выздоровления Видогоста мы оба жаждем? Так уж неверно я поступил?
Страстогор весь затрясся от невысказанной ярости, от неприязни – ко мне ли, к нечистецкой воде ли. Рот его скривился, уголки губ скрылись в седой бороде, так что и неясно было, расстроен князь, гневен или просто донельзя разочарован своим соколом.
– Ты клялся мне, Кречет, – произнёс он. – Клялся не втягивать моего сына в свои нечистецкие дела. Так отчего приволок эту отраву?
Да уж, сильна была ненависть князя ко всем нечистецам, но хуже прочих он ненавидел лесовых. Сколько я ни старался выпытать у него и у приближённых, в чём причина этой лютой неприязни, всё впустую. Да, гордился, что его сокол с ними на короткой ноге, да, не чурался, если вызнаю у них что-то, но сына и свои хоромы оберегал от лесной волшбы так яростно, что даже лук Видогосту заказывал у мастеров Царства, а не у наших оружейников, а на охоту княжича брал только тогда, когда забавы ради выезжал пострелять белок на Тракте, не сворачивая в чащи.
– Чтоб исцелить, говорю же. Сильна ворожба лесовых, сам знаешь. Зря испробовать не хочешь…
Страстогор перебил меня, раскаркался старым вороном:
– Довольно с меня духа нечистецкого! Не будет при моём дворе ни снадобий, ни слов, ни чар лесных! Не потерплю, и ты это знаешь, не единожды говорено! Слишком много воли тебе давал, вот теперь расплачиваюсь. Обленился ты, сокол, и дружбой с нечистыми щегольнуть решил. – Страстогор шагнул близко-близко, но всё же не коснулся меня выставленным пальцем, брезговал, видно, рубахой моей грязной. – А может, и не искал знахаря вовсе? Ходил по мыльням да кабакам, пил на мои деньги и с бабами лежал. Так говорю? Вот и решил представление устроить с водой вонючей и украденной чаркой. Прав я, сокол мой?
Что-то тёмное колыхнулось у меня в груди, тёмное и тяжёлое, отдающее во рту полынной горечью. Знал ведь князь, что не поступил бы я так, как он описал, и проверять ему меня больше незачем, доказал давно всё, что мог. Видно, тревога за сына совсем изглодала его разум и душу, раз усомнился во мне. Или нарочно задеть хотел?
Я отвёл глаза и шагнул к деревянному ограждению, вырезанному в форме пузатых бочонков, украшенных шарами снизу и сверху. Как назло, громкие слова князя привлекли внимание люда, и внизу собрались зеваки, задрав головы и, как мне показалось, со злорадством слушая нашу ссору.
– Неправ, князь. Совсем не так всё было. Я гнался по всему Холмолесскому, пса не жалел, ни одной деревни не пропустил, а никто о волхве Истоде давно уж не слышал. Будешь злиться, знаю, но скажу: у лесовых тоже о нём справлялся. Они не видели. Нет его нигде. Нет.
Я умел говорить так, что все смирнели и соглашались, верили мне. Вот и Страстогор понемногу притих, раскрасневшееся лицо из гневного сделалось усталым и печальным, плечи опустились. Он провёл ладонями по тёмно-зелёному кафтану, разглаживая складки, и снова подошёл ко мне, облокотился на поручень оградки. Люди внизу приветственно зашумели князю, а он махнул рукой: идите, мол, по своим делам, не скоморошьи игрища тут устраиваем.
– Видогост мне как братец младший, – проговорил я. По двору прогуливались девки в богатых одеждах, взявшись под руки, лоточник с петушками тоже добрался до княжьего двора и напевно расхваливал свои сладости. Со стороны кузницы раздавались мерные удары молотом по железу, а в святилище тихо мурлыкали колокола-перезвонцы – округлые в башне Золотого Отца и трубчато-заострённые в башне Серебряной Матери. Святилище в детинце Горвеня было большим, сдвоенным, чтобы князь мог и утром, и вечером в одних стенах молиться. Купола его – золотые и синие – слепили издалека, в ясный день приходилось щуриться, когда к городу подъезжаешь.
– Не должно так быть, – покачал головой князь. – Сокол не голубь, нет у него стаи. Но я тебе верю. Лети, соколок. Времени мало у нас, сердцем чую. Вымойся, смени одежду, если нужно – бери коней, бери простых гонцов на подмогу, расшибись в кровь, а приведи мне знахаря.
Страстогор положил узловатые ладони мне на руки и добавил ласково, в лицо мне заглядывая:
– Приведи в три дня или умри.
Я сухо кивнул, вырвал руки из княжьей хватки и поспешил прочь. Хотелось ещё разок увидеть Видогоста, но стыдно было после того, как князь за шкирку выволок меня из светлицы. И ёкнуло где-то глубоко, на донышке сердечном: а что, если правда моя в том вина? Плохо искал, к девкам захаживал, не понимал до конца, как скверно всё может обернуться…
Сбежал по ступеням во двор и во второй раз наткнулся на лоточника с леденцами. «Купи петушка», – опять заладил. Я отмахнулся от него. Не до петушков уже.
Глава 8
Дом у мельницы
– Подумать только, сжирают глаза… как им это удаётся? – в который раз проворчал Энгле. Ним шикнул на него. От разговоров о мертвецах и таинственных убийцах в шутовских масках начинала болеть голова. Велемир и тихий парнишка хоть и молчали, но, видно, придерживались того же мнения.
Ещё недавно Ниму и в страшном сне не могло присниться, что когда-нибудь он станет ночевать в лесу. А мысль о ночёвке в лесах Княжеств если бы и возникла в его голове, то тут же отмелась как нелепая, невозможная и откровенно пугающая. Тем не менее прошедшую ночь Ним провёл именно в чаще Средимирного княжества, а постелью ему служили сырой мох да сплетённые клубком стебли звездчатки.
Велемир выбрал им для ночлега поляну, прорезанную тонкой лентой ручья – наверное, того же самого, вдоль которого они шли, свернув с Тракта. Свечник выкинул в ручей краюху хлеба, чем вызвал жаркое негодование Энгле. «Дар, – пояснил Велемир. – Ночью постережёт».
Поверив наконец, что за ними нет погони и в лесу не шумит ничего крупнее дроздов и лис, путники отважились развести небольшой костерок. Велемир продолжал уверять, что водяной посторожит их сон, да так, что не придётся даже бодрствовать по часам. Ниму с трудом верилось, но он так устал, что не смог ничего возразить, а просто заснул, едва опустился на землю.
Они проснулись рано. Лес зашумел с наступлением бледных утренних сумерек, да так звонко, как не шумел даже солнечным днём. Дробно стучали по стволам дятлы, переговаривались дрозды и сойки, в листве шуршали какие-то мелкие зверьки, умело маскирующиеся так, что никак не удавалось их разглядеть.
Путники позавтракали недозрелыми лесными орехами и дикими яблоками, такими кислыми, что немел язык, и двинулись дальше, не дожидаясь, когда солнце поднимется.
Снова повёл Велемир – быстро и уверенно, без лишних слов, ловко отыскивая в лесу тропы и обходя буреломы. Его молчаливость изрядно угнетала Нима: всё-таки приятнее знать, куда идёшь и зачем. Свечник же только отделывался односложными ответами или вовсе кивками, и такая таинственность вовсе не придавала ему значимости, а только раздражала.
– Так может, расскажешь, куда идём? – спросил Энгле так громко и требовательно, что на месте Велемира Ним бы растерялся и точно выложил всё, что было на уме. Велемир только стрельнул прищуренными тёмными глазами и хмыкнул:
– А тебе недостаточно, что два раза от смерти увёл? И в лесу не кричи, не чужеземец, чтоб такого не знать.
Энгле смущённо опустил голову, но продолжил спорить, только гораздо тише:
– Это, конечно, прекрасно. Спасибо тебе. Но недурно было бы понять, что нас ждёт теперь. Где мы? Далеко ли от Коростельца или Иврога? И что ты будешь делать, если твари, сжирающие лица, в третий раз объявятся? Снова спасёшь всех нас и совсем ничего не попросишь взамен?
– Может, спасу. А может, посмотрю, как они выдирают твой язык и откусывают по маленьким кусочкам, – не выдержав, огрызнулся Велемир. Ниму это понравилось, так хотя бы становилось ясно, что свечник – обычный парнишка, где-то резкий и раздражающийся, а не притворяющийся человеком лесной нечистец.
Энгле смолк, сделал вид, что слишком сосредоточен на том, чтобы не спотыкаться о корни и не попасть лицом в паутину, серебряными нитями тут и там растянутую между стволами.