Злые чудеса

Безногих видеть не приходилось, а с безруким сам столкнулся два месяца назад, незадолго перед тем, как нас отправили в тыл на переучивание. Стояли мы тогда в одном городке. Городок был маленький, а вот железнодорожный узел крупный, покрупнее того, на котором мы сейчас находились. Наш экипаж как раз и попал на постой в домик к однорукому. Левую руку потерял на Донском фронте, как он очень быстро рассказал. Симпатичный такой мужик, внушающий расположение – пьющий, но не запойный, руководил маленькой инвалидной артелью, на пиджаке орден Красной Звезды и три медали – и ленточки вовсе не замызганы, как у этого вот «танкиста», аккуратно содержатся.

Три раза мы с ним сиживали за выпивкой, мы немного рассказывали о своих фронтовых буднях, он о своих. На этих рассказах он и погорел. Боже упаси, он нам не задавал никаких вопросов, вызвавших бы подозрения. Тут другое. Башнер у меня воевал как раз на Донском фронте и после первых же посиделок за бутылкой отметил некоторые несообразности, мелкие, но целой пригоршней. И во второй раз, и в третий. Выходило, что сам этот однорукий на Донском фронте не был, знания у него были чисто теоретические. Башнер насторожился, сам стал подкидывать абсолютно невинные на первый взгляд вопросики-ловушки и окончательно уверился, что дело нечисто, в конце концов, не обсуждая это с нами, пошел к особистам. Отец у него долго служил в ОГПУ, а потом и в НКВД, так что задел получился соответствующий. Башнер говорил потом: даже если оказалось бы, что однорукий всего-навсего аферист, выдумавший себе фронтовую биографию и присвоивший чужие награды (а такие штукари попадались), его все равно следовало взять за кислород, чтобы другим неповадно было.

Оказалось, похуже афериста. Через неделю особисты все точно установили. На фронте он и дня не был, происходил из немцев Поволжья, а руку потерял еще двадцать лет назад в результате несчастного случая. Советскую власть потаенно терпеть не мог – папаша у него, зажиточный немец-колонист, в гражданскую лишился немаленького хозяйства, вот сынка и настропалил. Когда немцы пришли в те места, сам к ним заявился – он, понимаете ли, готов бороться с большевиками как угодно и где угодно.

Ну немцы его и пристроили к делу, историю калеки-фронтовика мастерски слепили, документы смастерили безупречные, дали награды, взятые у наших убитых. Сам он ничего не вынюхивал и не высматривал – у него было целых три агента, работавших на железнодорожной станции, они-то и собирали сведения, а однорукий руководил и работал на рации… Нас к нему потом водили на очные ставки – совсем другой стал человек, вся обаятельность куда-то делась, не лицо у него теперь было, а морда загнанного зверя. На нас всех, к этой истории краешком причастных, она произвела большое впечатление. И до того особисты частенько талдычили о повышенной бдительности, о том, что враг не дремлет, но получалось это у них плакатно, голословно, так что пропускали эту болтовню мимо ушей – работа у них такая, им положено. И совсем другое дело, когда своими глазами видишь натурального немецкого шпиона, замаскированного так, что и не подумаешь. На многое по-другому смотреть начинаешь…

Так что в излишнюю подозрительность впадать не следует, но и в излишнюю доверчивость тоже…

Так что Рома сказал сухо, уже насквозь официальным тоном:

– Ты, браток, должен сам поднимать такие вещи… У часовых приказ четкий: если кто-то будет отираться возле эшелона, брать за шкирку и тащить в особый отдел, невзирая на количество конечностей. Оно тебе надо?

Он говорил чистую правду: именно такой инструктаж мы все и прошли перед тем, как погрузиться в эшелон. Рука не поднималась хватать за шкирку безного калеку-фронтовика, но всё равно, чем черт не шутит, отсутствие ног еще ничего не доказывает…

Танкист зыркнул на него исподлобья. Не мог не понимать своего невеселого положения. Это обычные милиционеры старались к таким вот по пустякам не вязаться, разве что по особой необходимости. А для особистов и безногий оказался бы самым подходящим клиентом: не хватает только ног, все остальное на месте, голова целехонька и работает исправно, язык подвешен, показания подписывать может…

– А я что? Я ничего, – сказал «танкист» уже совершенно другим тоном. – Разрешите идти, товарищ командир?

– Идите, – распорядился Рома командирским тоном.

«Танкист» проворно, быстро развернулся на месте и покатил к станции, сноровисто орудуя своими деревяшками. Глядя ему вслед, Рома фыркнул, покрутил головой:

– Экземплярус… Носорога приплел…

– Вот и не вздумай в Африку ездить, а то нарвешься…

Мы искренне расхохотались – в то время поездка в Африку обоим казалась несбыточной фантазией наподобие межпланетного полета на Марс…

И вернулись к прежней теме. Двух гонцов на станцию мы таки отправили, и они отлично с поручением справились. Но это уже к моему рассказу никакого отношения не имеет. Уточню только, что часа через полтора эшелон тронулся и до места назначения нигде больше не простаивал, так что насчет самогона мы поступили очень предусмотрительно.

Не прошло и месяца, как оно случилось…

Мы развивали наступление. Шли походной колонной, не то чтобы беспечно, но в общем и целом безбоязненно – хотя в качестве разведки две машины вперед пустили, метрах в трехстах от колонны. По точным данным авиаразведки, немцы откатились километров на несколько, продолжали отступать, не пытаясь где-то закрепиться, организовать оборону. Так что шли без особой опаски – Рома в головной машине, а я следом, оба высунувшись из башни по пояс.

Ландшафт вокруг был своеобразный: то редколесье, то чащоба погуще, и широкий большак, изборожденный колесами и гусеницами – сразу видно, что здесь отступали немцы. Пару раз попадались на «обочинах» брошенные легковушки, но мы не останавливались их осмотреть.

Вот справа, в одной из небольшеньких чащобок, вдруг блеснула вспышка, громыхнул орудийный выстрел, и снаряд влепился Роминому танку в башню…

Я на пару мгновений ошалел от неожиданности – давненько уж обстановка вокруг была самая что ни на есть мирная и безопасная, – не сразу ссыпался из башни вниз и видел, что случилось…

Угоди фриц противотанковым под башню, ее снесло бы к чертовой матери. Но, как потом выяснилось, стрелял он осколочно-фугасным – что нашлось. Броню не пробило, получилась лишь изрядная вмятина – но вот Рому осколками и взрывной волной буквально разрубило пополам, нижняя половина тела осталась в башне, а верхнюю снесло наземь. Жутковатая была картина, но все же не самое страшное из того, что на войне приходилось видеть…

Секундное оцепенение прошло, и мы, народ опытный, нисколечко не растерялись, действовали быстро и четко, благо знали, что у нас немаленькое численное превосходство. Двумя взводами зашли справа, где было редколесье, проломились через деревья, как кабан сквозь камыши, – и увидели немецкую самоходку. Из тех, что больше всего походили на ящик на гусеницах. Она так и стояла в положении, и из которого стреляла – стволом к большаку, левым бортом к нам. Ну, мы по ней и ударили от всей души и вмиг раздербанили вместе с экипажем.

Она не загорелась, и мы ее осмотрели. Не было никаких головоломок и кроссвордов-ребусов: что-то у них поломалось, и они, не оставив машину, заползли в лес починиться. На разостланном брезенте разные инструменты разложены, по поваленным деревьям видно, каким путем они сюда забирались. Между прочим, правильные были немцы – не бросили машину, не стали утекать с отступающими, надеялись своими силами поправить все и смыться. Ну а завидев нас, не затаились и не сдались, как порядочные, разыграли фанатиков-камикадзе. Как ты к ним ни относись, крепкие были солдаты…

Где же тут носорог, спросите? А вот он, паскуда…

Это у нас ИС был вторым танком, официально получившим имя собственное. А у немцев много разных марок танков и прочей бронетехники официально именовалось не сочетанием букв и цифр, а названиями всевозможной живности, не обязательно зверей. «тигр» и «пантера» – самые известные примеры. Других названий было немало, почему-то это больше всего касалось как раз самоходок. Хваленый «фердинанд» – и в самом деле очень опасная для наших танков бандура – официально назывался «элефант», то бишь «слон». Были еще «куница», «оса», «шмель». А та самоходка, что угробила Рому, называлась «насхорн» – по-немецки «носорог»…