Злые чудеса

После короткого, ничуть не шумного обсуждения порешили: докладывать не стоит и рассказывать никому не стоит. Все равно сочтут фантазерами и записными вралями, а такой репутации у нас прежде не было, и мы ее себе зарабатывать никак не желали. Лейтенант сказал толковую вещь: сам по себе меч – никакое не доказательство. Мало ли зачем какой-нибудь ювелир мог сделать этакую крохотную безделушку, и мало ли кто мог ее в лесу потерять. Я и теперь считаю, что он был глубоко прав. Никакое это не доказательство…

На том дело и кончилось. Смело можно сказать, на том и заглохло. Никому больше мы об увиденном не рассказывали, меч не показывали и меж собой больше об этом никогда не говорили. А смысл? Никто не брался гадать, откуда они взялись такие и что с ними было потом, куда подевались. Я так думаю, если они не исчезли так же загадочно, как проявились неведомо откуда, их попросту растащило на пропитание мелкое лесное зверье…

Вообще, к лилипутам у меня до войны был свой интерес. Еще в третьем классе прочитал «Приключения Гулливера» – как я потом впоследствии понял, облегченный, детский вариант (а лет через десять после войны попался и взрослый). А за несколько лет до войны вышел сказочный фильм «Новый Гулливер». Это не экранизация Свифта, там другой, совершенно свой сюжет, но мультипликационные лилипуты там просто роскошные. Пацанами мы на него раза четыре ходили, в разные кинотеатры. Часом, не видели? Ага, согласитесь, интересное кино?

Долго меч, завернутый в нестираный платок, лежал у меня в вещмешке. Одно время подумал довольно лениво: вот доживу до конца войны, пойду учиться на научного работника, как собирался после выпускного (только на другой день после выпускного Молотов сказал по радио «Война!», и все мирные планы полетели к черту), а там, чем черт не шутит, попадется какой-нибудь ученый, который мне поверит. Правда, так и не смог сообразить, какой именно ученый мне нужен, какой специальности. Я и сейчас не могу этого сообразить…

А весной сорок пятого я своего вещмешка лишился во время Висло-Одерской операции. На Одере нам пришлось тяжеленько, да… При бомбежке прямым попаданием накрыло полуторку с нашими пожитками (там, на Одере, остались и лейтенант с Костылем).

Так что остался я без меча с рукоятью в самоцветах – уж наверняка это были самоцветы, а не простое стекло. И нисколечко об этой потере не жалел, ни тогда, ни теперь. Лейтенант был совершенно прав, я думаю: сам по себе меч – никакое не доказательство…

Африканский зверь носорог

Наш воинский эшелон с танками на платформах и четырьмя теплушками для личного состава был окружен строгой секретностью.

Собственно говоря, все военные перевозки – дело секретное. Независимо от груза. Даже если эшелон везет исключительно сапоги, саперные лопатки и фляги, чем он загружен, посторонним знать категорически не полагается. Усиленная секретность соблюдается, когда идут чисто военные грузы. А уж когда речь идет о составах вроде нашего, везущих самую новейшую военную технику, причем впервые…

Впервые на фронт перебрасывали тяжелые танки ИС, «Иосиф Сталин». Великолепная была машина, дралась на равных с самыми тяжелыми немецкими «тиграми», а зверье помельче вроде «пантер» вообще давила, будто волкодав кошку. К тому времени заводы произвели их достаточно, и, не разбрасывая подразделениями по разным частям, Верховное главнокомандование создало отдельный полк тяжелых танков, куда я и попал вместе с десятком экипажей моего прежнего полка. Разумеется, всех нас добросовестно переучили на новую технику.

Мы, младшие офицеры (да и офицеры постарше званиями), о конкретных планах Верховного командования знали ровненько столько же, сколько об условиях жизни на Марсе (и наличии либо отсутствии таковой – никто тогда представления не имел, как на Марсе обстоят дела). Однако воевали мы не первый год и кое в чем разбирались прекрасно…

Концентрация танков в прифронтовой полосе – вернейший признак грядущего наступления. Ну а когда перебрасывают полк новейших тяжелых танков, каких в Красной Армии прежде не было… Какая там оборона! После Орловско-Курской операции (широко известной как Курская дуга) немцы уже ни разу за всю войну не провели ни одного серьезного наступления. Отходили, конечно, с жестокими боями, кое-где и с контратаками, при малейшей возможности вставали в оборону, но факт остается фактом: наступали только мы, а они отступали. Ясно было даже ежу: наш новорожденный полк пойдет по направлению главного удара в каком-то серьезном наступлении или, как тогда говорили и писали, очередного сталинского удара (после Отечественной ее историю излагали как десять сталинских ударов, справедливо или нет – дело десятое).

Танки, как полагается, были тщательно укрыты брезентом – но на сей раз на каждой платформе находился не один часовой, а двое, в противоположных концах. Нашему эшелону (и следовавшим за ним другим эшелонам полка) давали «зеленую улицу», так что он шел без остановок. Ну а на случай непредвиденной, не зависящей от железнодорожников остановки меры безопасности были расписаны заранее, одни и те же что для чистого поля, что для станции.

Вот такая непредвиденная остановка и случилась на довольно крупной станции. В чем дело, мы узнали очень быстро: где-то впереди оказались повреждены пути (о причинах нас не поставили в известность, но, судя по некоторым обмолвкам коменданта станции, речь шла о диверсии, возможно, имевшей отношение к нашему конкретно эшелону, но это вряд ли – поврежденными оказались только два рельса, что нас не должно было задержать надолго, торчать тут нам предстояло не больше часа).

Остановили нас не на самой станции, не поблизости от вокзала, а где-то на ее краешке, явно умышленно, чтобы свести до минимума количество нежелательных зрителей. И тут же вступили в действие те самые заранее продуманные меры безопасности – у каждой платформы с обеих сторон выставили по трое часовых. Может, это и был перехлест, но приказы не обсуждаются, а исполняются…

Мы с моим ротным Ромой Клименко (я тогда был командиром взвода) отошли чуть от теплушки, чтобы без лишних ушей кое-что обсудить. На повестке дня стоял один-единственный животрепещущий вопрос… Как показывал жизненный опыт, на такой крупной станции всегда сыщется у вокзала импровизированный базарчик, где гражданские продают-меняют всякую всячину. Торговля, конечно, по военному времени скудная, но уж самогон-то из-под полы всегда найдется – как самый ходкий, что уж там, у военных покупателей товар. Вот мы и планировали небольшую операцию по раздобытию огненной воды. Такие уж у нас были насквозь приземленные планы, далекие от высоких материй. Что поделать, на войне как-то не до высоких материй… Гораздо прозаичнее все обстоит.

Конечно, мы не собирались идти на станцию сами – офицеры мы или уже где? Была у нас в экипажах парочка, обтекаемо говоря, доверенных лиц для деликатных поручений. Ребятки эти раздобыли бы огненную воду и за Полярным кругом у белых медведей, ну а здесь, посреди, можно сказать, цивилизации, справились бы в два счета. Денег у нас не было, ну да на войне деньги не всегда и в ходу. Дать им с собой американской тушенки, пару пачек махорки – и справятся в лучшем виде. Непременно и себя не забудут, это уж к бабке не ходи, но на это следовало закрыть глаза, потому что меру свою ребята знают туго, как и мы…

Тут-то оно все и произошло – правда, слово «произошло» я стал употреблять гораздо позже, тогда и понятия не имел, что оно «произошло», ни сном, ни духом…

– Смотри-ка, – сказал Рома. – А ведь там точно непорядок…

Я присмотрелся. Действительно, с первого взгляда ясно, что за три платформы от нашей теплушки явно имел место непорядок. Один из трех часовых отошел чуть подальше, заступил дорогу «танкисту» (как звали тогда безногих инвалидов на самодельных тележках), а тот, судя по направлению движения, держал курс со стороны паровоза в нашу сторону.

«Танкистов» тогда было немало, везде могли встретиться. Никак нельзя сказать, что иные из них откровенно побирались, руку, как нищие у церкви, не протягивали и вещи своими именами не называли, но держались так, что сразу становилось ясно, что ему от тебя нужно. Мы, военные, им часто подавали, главным образом продуктами – со всем уважением к отвоевавшемуся. От воинских эшелонов их, в общем, не гнали, но наш-то эшелон был особенный, к которому не полагалось и родную мать допускать. А этот «танкист», издали видно, оказался особенно настырный, махал руками, качал права, слышно было, как бранится с матами-перематами, а часовой, молодец, голоса не повышая, отвечает негромко, но непреклонно. У часового для таких случаев есть волшебное слово «Не положено». Вот только «танкист» волшебных слов слушать не желает, прет буром – прекрасно знает, стервец, что отношение к нему чуточку иное, чем к здоровому, за шкирку не схватишь и коленкой под зад не поддашь, чем и пользуется…