Человечность

2

Люди собираются на площади. Им ведь чего подавай? Хлеба да зрелищ. А уж если везёт так, что зрелище само их находит в очереди за едой… грех пройти мимо. Я оказался здесь раньше других, так что успеваю выбрать удобное для обзора место в самом первом ряду.

Через полчаса приехали сильные мира сего: наш управитель со своими помощниками. На маске управителя красуются жёлтые зигзаги, у его свиты – бледно-голубые. Всё это – знаки отличия. Головы военных, к примеру, разукрашены в темно-зелёные полосы, учёных – в ярко-оранжевые. А у нас, простых смертных, маски просто серые. Но если человек запятнал свою репутацию или сделал что-то, что противоречит закону Человечности, на его DL-ке выводят красную отметину. И не важно, кем ты был прежде – управителем, сотрудником Центра или простым работягой. Ещё одно нарушение – и можно загреметь в тюрьму. Или схлопотать пулю в лоб.

Управитель раздаёт указания, размахивая руками, и кивает в сторону клетки. Военный, кивнув в ответ, открывает дверцу и брезгливо толкает носком ботинка обмякшее тело девушки, чтобы привести её в чувство.

Безмасочная слабо стонет и открывает глаза.

– Ну что, юродивая, очухалась?

Он рывком поднимет её на ноги, выволакивает наружу и тащит туда, где уже установлен эшафот с огромным ржавым лезвием и застарелыми пятнами крови на нем. Я впервые присутствую при его установке, потому что долгие годы устройство пылилось под замком в ожидании безмасочных. Мы зовём его Орудием Человечности, но в давние времена такая штука, кажется, звалась гильотиной. Когда-то устройство создали умные люди, чтобы облегчить участь приговорённых к смерти, но потом что-то пошло не так, и использовать машину перестали.

Но, как известно, общество не стоит на месте, и Человечность вновь восторжествовала! Когда сердобольные учёные создали наше спасение – DL-ку, многие люди отказывались вживлять её своим детям. Тогда-то и вспомнили о старой доброй машине. А Процедуру Вживления со временем сделали обязательной и даже оборудовали специальное отделение в родильных домах, чтобы уж наверняка. Правда, находились и такие, кто скрывал своё пузо до последнего и рожал где ни попадя, лишь бы их ребёнка не трогали. Некоторым даже удалось сбежать. Тогда власти, заручившись поддержкой сотрудников DL-Центра, переселили безмасочных в специальные районы, обнесённые колючей проволокой. И если рождённые там дети оказывались здоровыми, их отправляли на Процедуру и назад не возвращали. Мой дед был оттуда – ему вживили DL-ку и поселили в большом светлом доме с другими детьми. Так было выведено новое поколение людей, а создателям DL-масок поставили памятник здесь же, на площади. И пусть сами они никогда не носили DL-ок, изобразили их именно в них. А ещё им до сих пор приносят охапки свежих цветов… Ну а с Мором в конце концов решили покончить разом, для чего установили эшафоты прямо в безмасочных кварталах. У Орудия Человечности в те дни было много работы, а само событие вошло в историю как Очищение. Машину, кстати, доработали и усовершенствовали специально для безмасочных: внизу установили два ящика, отделанные цинком, – один для головы, другой для тела.

Девушка, завидев своё последнее «пристанище», отчаянно визжит, а потом бросается наутёк.

– Куда это ты собралась, а? – другой солдат преграждает ей дорогу.

– Отпустите… пожалуйста.

– Неа… – машет тот головой. – Не выйдет.

Уперев дуло автомата ей в спину, он толкает её к эшафоту. Та медленно шагает по площади под гул и улюлюканье толпы. Наконец, она поднимается на помост, где уже застыл в ожидании управитель. Солдат встаёт рядом, как верный сторожевой пёс, ожидающий команды «фас».

Я сдвигаюсь чуть вправо, чтобы лучше рассмотреть безмасочную. Жадно шарю глазами по её лицу… Странно, но оно уже не кажется столь омерзительным и больше вызывает интерес, чем неприязнь. Вот высокий лоб, который пересекает одна глубокая морщина, бледные щеки в разводах от грязи и слёз, аккуратный нос и огромные испуганные глаза цвета весеннего неба… Я вдруг представил, каково это – касаться не маски, а своего лица. Рука непроизвольно тянется к щеке, но вместо собственной кожи я натыкаюсь на шершавую поверхность DL-ки.

– Пожалуйста… – с надеждой повторяет девушка, – я ведь не знала… я вообще не отсюда…

– Так-так. И откуда же ты будешь? – спрашивает управитель, уперев руки в бока.

– Из маленькой деревушки. У нас… случилась засуха и весь урожай погиб…

– И много вас там таких? – он обводит пальцем вокруг её лица, словно карандашом.

– Н-никого не осталось. Мы с сестрой последние…

– Где ж твоя сестра?

– Мы отправились на поиски людей, но она не выдержала долгого пути и…

Я стою довольно близко, а потому вижу, как при упоминании сестры глаза её заблестели.

– А ты не врёшь?.. – с подозрением спрашивает тот.

– Нет… – девушка отрицательно машет головой, стирая слёзы, а мне даже становится её немного жаль.

– Ладно, перейдём к делу. Итак… в соответствии с законом о Человечности… – управитель неуверенно чешет затылок, раздумывая, что сказать дальше. Я его не виню. Слишком давно не объявлялись в наших краях безмасочные, – мы приговариваем тебя эм… к смертной казни путём отсечения головы!

Девушка кричит от ужаса и бросается на конвоира, видимо, надеясь на чудо. Но чудес в наших краях не бывает.

– А ну, угомонись, шельма! – автомат верным другом тычется в её худенькое плечо. Безмасочная замирает. Волосы взлохмачены, глаза дикие.

– Да что вы за нелюди?! – она обводит взглядом площадь, точно в поисках ответа. – Прикрываетесь человечностью, а сами… сами творите такое!

Она кричит что-то ещё, но слова её тонут в рёве толпы. Народ неистовствует, требуя зрелища.

– Кончай базар! – орут одни.

– Не тяни резину! – вопят другие.

Связав пленнице руки, её толкают на специальную площадку. Голову закрепляют двумя досками с выемками, а в рот запихивают кляп. Кажется, до неё наконец-то доходит, что всё действительно кончено.

Людское море бушует, и если раньше я был его ничтожной каплей, то теперь… теперь я часть огромной волны, способной накрыть с головой любого. Моя жалость испаряется, как утренний туман, а я превращаюсь в свирепого зверя и с удивлением замечаю, что выбрасываю правую руку вверх наравне с остальными и кричу в такт:

– Ка-знить! Ка-знить! Ка-знить!

Возбуждение растекается по венам и устремляется к паху. Как же хорошо… Другая рука тянется к ширинке. Пальцы поглаживают грубую ткань штанов. Я весь горю от нетерпения. Вокруг царит хаос, но он настолько упорядоченный, что хочется покориться ему, растворившись в толпе. Я – часть всего. Нет, не так. Я – всё. Я – весь мир…

– Да здравствует Человечность! – кричит управитель, и мы подхватываем в едином порыве:

– Да здра-вству-ет Че-ло-ве-чность!

Словно в замедленной съёмке наблюдаю, как военный касается рычага. Вот сейчас… сейчас… Давай же! Вжжжих… Лезвие входит в нежную плоть, и в этот миг я взрываюсь и покоряюсь пожару, что сжигает меня изнутри. Но вместе с тем почему-то именно сейчас я жалею, что больше никогда не увижу лица девушки. С глухим стуком голова безмасочной исчезает в ящике. Ещё секунда – и створки пола расходятся, тело летит вниз, в ящик побольше. Шлёп… Вот и всё. Конец.

Постепенно людской шторм затухает, и гул голосов теперь больше походит на тихий прибой. Народ торопится вернуться в очередь. Образуется давка. Те, кто смотрел на казнь издалека, оказываются ближе всех к бывшему магазину. И тут и там слышатся возмущённые возгласы: многие потеряли своё прежнее место. Но их негодование смахивает на одиночные всплески воды: ураган померк и никому и дела нет до остальных.

На площади тем временем разбирают эшафот, чтобы откатить назад и снова запереть под замок. Как знать, быть может, Орудие Человечности простоит там не один десяток лет… Управителя с его коллегами уже и след простыл. Несколько солдат самозабвенно смывают кровь, громко переговариваясь друг с другом: