Мама ангела

Многие называют маленьких детей ангелочками. Но не все дети на самом деле ангелы. Лишь те, которые ушли слишком рано. Иногда до собственного рождения…

Лариса Барабанова

Лариса Барабанова

Мама ангела

Моему Игорёшке посвящается

Соня прижалась щекой к земле и шёпотом повторяла: «Прости, прости!» С памятника на неё смотрело лицо отца, но не его могилу она поливала слезами. Соня лежала ниже – на небольшом холмике, который скрывал не гроб, а картонную обшитую тканью коробку. Если бы здесь была плита или крест, пришлось бы писать слева дату смерти, а справа, через чёрточку, – дату рождения. Прошёл как раз год. Все близкие считали, что Соня уже смирилась: да, трагедия, но чего только в жизни не бывает! Надо забыть. Про это и не говорили, разве что шёпотом. «Она сильная, справится!» – такое мнение позволяло её близким не переживать. Но Соня не забывала. Иногда слёзы текли и текли, а она мечтала об амнезии. Потом одёргивала себя: она не имеет права забыть, что её сын лежит на кладбище в ногах у деда. И если дано ей такое испытание, она должна выдержать.

Сони не было на похоронах, её не пустили. Она сидела дома со старшим сыном, пока её мать и муж забирали тельце из морга, везли на сельское кладбище и смотрели, как коробка быстро исчезает под комьями земли. Соня набралась сил только год спустя: с пересадкой доехала до села, долго брела с искусственными цветочками в сумке через пыльную пустынную дорогу – и легла на могилку, шепча мольбу о прощении. Ей хотелось, чтобы кто-то прошёл мимо, чтобы этому человеку можно было сказать: «Здесь лежит мой сын Игорёшка. Он умер до того, как родился». Соня искала не сочувствия, а просто возможности выговориться. Дневник уже не помогал. А близкие… Она знала, что им было бы слишком больно слушать её. Поэтому горевать приходилось про себя. Лишь однажды на детской площадке Соня в ответ на невинный вопрос, не собирается ли она завести ещё ребёнка, выложила перед незнакомой женщиной, тоже матерью, желавшей просто начать светский разговор, всю свою историю. Больше она эту собеседницу не видела. Оно и к лучшему. Значит, не стоит таким делиться. Твоя боль – ты её и проживай.

После того разговора Соня как раз и завела дневник. Пока печатала его, слёзы катились из глаз по лицу и даже по одежде, но она их не вытирала. С ними выходила часть боли – и становилось чуть легче.

Я должна быть сильной, чтобы не страдали мои близкие. Я должна быть сильной, чтобы не залиться слезами. Я должна быть сильной, чтобы не сойти с ума. Я должна молчать… И я больше не могу – мне просто надо выговориться, выплеснуть это из себя, чтобы жить дальше, жить после.

Дальше Соня подробно описала, как всё случилось: как она перестала чувствовать шевеление в животе, как пыталась разбудить малыша, как на приёме у гинеколога заподозрила страшную правду… В роддоме, куда её отвезли на скорой, ещё раз попытались послушать сердцебиение плода, потом повели на УЗИ. Там мужчина с усталыми глазами сказал ей: «Всё мёртвое». Соня без слёз дошла обратно до приемного покоя, сравнительно спокойно взяла телефон, набрала номер мужа и сказала: «Ребёнок умер». И только тут заплакала, как плачут только от безысходности. И главный вопрос был даже не «почему?», а «что я скажу сыну?» Её успокаивали, дали пару таблеток глицина и объяснили, что ей надо набраться сил – нужно ещё рожать, ни на что уже не надеясь. В другом роддоме, по месту прописки. Потом, пока ждала мужа, Соня позвонила маме, рассказала всё и попросила сообщить всем остальным. Сама она не могла говорить больше ни с кем.

В роддоме её положили в отделение, где лежали беременные с патологиями, дали таблетку и велели сообщить, когда начнутся схватки. В одной палате с Соней лежала ещё одна несчастная – Юля. Она ждала девочку, которая должна была стать четвёртым ребёнком в семье, но её ударило током, и вот теперь ей тоже приходилось вызывать роды. Остальные две соседки по палате ждали появления на свет живых детей, так что Соня и Юля решили ничего им не говорить, не волновать. Врачи говорили, что делать кесарево сечение, если умер плод, нельзя, но не объясняли, почему. Соня поняла и сама: если скальпелем заденут тело ребёнка, трупный яд убьёт её. Оставалось надеяться, что таблетка подействует. Три дня Соня лежала в палате и наблюдала страх в глазах дежурных врачей, которые подходили к её постели с трубкой для прослушивания сердцебиения плода и слышали от неё: «Не надо! Антенатальная гибель». Она впервые увидела это выражение на справке, которую ей дали в том роддоме, где констатировали смерть её ребёнка. И теперь не могла это выбросить из головы. Её малышу было 36 недель, когда его сердце перестало биться…

Первой родила Юля: переживала слабые схватки весь день, а к ночи пошла к акушерке. Через несколько часов вернулась за вещами. Всё было кончено. Соня молилась только об одном – чтобы и она поскорее вырвалась из этого ада. Но это, как оказалось, был лишь первый круг.

Вызванные гормональными препаратами схватки были ужасны: я даже думала, что не переживу их. Молиться я могла только в самом начале схваток, а потом я превратилась в какой-то мычащий от боли овощ. На момент родов мой малыш был мёртв около пяти дней. Мне не довелось рожать одной: ночью привезли ещё двух рожениц, и я смотрела и слушала, как и они страдают от схваток. Но я-то знала, что их за эту боль ждёт награда, а меня – нет. Я не понимала этого вполне, пока не услышала крик ребёнка в соседней родовой. Я на тот момент уже родила мёртвого малыша, узнала, по какой причине он погиб (истинный узел на пуповине), и отказалась на него смотреть, хотя врач меня уговаривала: «Это же твой ребёнок!» Акушерка накрыла тело пеленкой, и мне показали только узел, погубивший малыша. А в соседней родовой один за другим на свет появились девочка и мальчик, дети счастливых матерей. Я лежала и плакала, думая о том, что больше никогда не захочу рожать…

Но и это было ещё не всё. После родов Соня оказалась в общей палате, где уже лежала Юля. Туда же чуть позже привезли и тех самых женщин, что были в предродовой.

Оказалось, что мои соседки ничего не поняли, и одна из них спросила у меня: «Кто у вас? Мальчик?» Пришлось объяснить. Вторая не слышала. Ей пришлось объяснить позднее. И вот она-то и выдала фразу, что на моем месте умерла бы прямо на столе. «Мне нельзя было умирать – у меня есть сын», – ответила я. Дальше началась медленная пытка: соседки звонили родным и близким, а те поздравляли их с появлением на свет малышей. Потом детей стали привозить на кормление… Всё время кормлений я провела в коридоре – иногда с Юлей, иногда без неё. Пару раз я плакала, уткнувшись в подушку, и пустырник, купленный по совету Юли, не помогал. Я понимала, что надо просто смириться, но организм отказывался это делать. К счастью, врач, который вёл нашу палату, вошёл в моё положение и выписал меня на следующий же день после родов, потому что послеродовое УЗИ у меня было хорошее.

Соня узнала, что у боли нет границ, когда приехала с забравшей её из роддома мамой домой. Там стоял комод, приготовленный для малыша, а на балконе дожидалась кроватка. А потом мама привела из садика её сына – пятилетнего Федю.

Пока я была в роддоме, он жил у бабушки, ему сказали, что мама с папой зарабатывают деньги. Он очень ждал Игорёшку, очень хотел братика… Объяснения взяла на себя бабушка: она сказала ему, что его мама заболела и что Игорёшки теперь не будет. «Мама! Игорёшки не будет, но у меня есть двоюродный братик Максимка, и я буду защищать его», – сказал мне сын с порога. Я нашла в себе силы не заплакать ни тогда, ни потом, когда он почти каждый день уточнял: «А Игорёшка совсем исчез? А когда он вернётся?»

Соне пришлось удовлетворять любопытство соседки, интересовавшейся, «почему никто не плачет», знакомых, которые встречали её на улице без живота и без коляски, подруг, которые спрашивали, куда она пропала… Пришлось запланировать поездку в санаторий с мамой и Федей, чтобы никто не вытягивал из неё последние силы. Но перед отъездом Соня решила постричься и покрасить волосы в рыжий. Она не могла видеть в зеркале лицо, которое счастливо улыбалось ей восемь месяцев. И вот в парикмахерской её настиг звонок из роддома: тело можно было забирать завтра. Пришлось решать вопросы с похоронами прямо тут же, с вонючей фольгой на голове.