Страница 47 из 78
Глава 22-1
Никита
— Никита, ты сегодня идешь на тренировку? — отец делает вид, будто ничего не произошло и я упорно его не игнорю со вчерашнего вечера.
Прохожу мимо и начинаю обуваться. Отец идет за мной в прихожую.
— Ты долго будешь детский сад изображать? — он теряет терпение, пока я невозмутимо зашнуровываю «конверсы».
Выпрямляюсь, несколько секунд смотрю ему в глаза, беру рюкзак и иду к выходу.
— Никита, стой! — его терпения хватило ненамного.
Останавливаюсь, но не оборачиваюсь. Так и стою спиной, представляя, как его это выбешивает еще больше.
Пускай бесится, я сразу сказал, что в виду имел все их договоренности с Дарьей. И Маше так сказал.
— Ничего они нам не сделают, Мышка. Давай наплюем на все, не станет тебя мать посреди учебного года с места срывать. И сама увольняться не станет, — пытаюсь быть убедительным, но Мышь не соглашается.
— Нет, Никита, мама не шутила, я знаю. Просто дело не только… — она закусывает губу и смотрит испуганно. А меня накрывает.
Мы прячемся в нише под лестницей в перерыве между парами. Зажимаю ее и снимаю очки. Ну как тут удержаться, чтобы не поцеловать? Маша сначала отвечает, а потом начинает вырываться.
— Не надо, Ник, нас увидят. Отпусти. Нам не надо видеться, так для всех будет лучше.
— Видеться мы все равно будем, — отвечаю хмуро, — в лицее. Мы встречаться не можем, Мышка, мы же встречаемся. Ты моя девушка.
— Ты встречаешься с аутом? — шепчет она, уворачиваясь от поцелуя. — Тебе не кринжово, Топольский?
— Нет, не кринжово, — ставлю ноги шире и притягиваю ее за талию.
— Надо идти, Никита, пойдем.
— Давай еще так немного постоим, — шепчу и прячу лицо в ее волосах. — Как же ты обалденно пахнешь, Маша…
Она замолкает, прижимается щекой к моей груди, и мы так стоим, пока из-за лестницы не выглядывает Мамаев.
— Ник, тебя Елена ищет. Пойдем.
С трудом отлипаю от Машки и плетусь за Мамаевым.
Мышь так и не дала себя уговорить, но я не собираюсь давать понять, что смирился. С отцом не разговариваю, хоть он не оставляет попыток со мной поговорить. Но я просто выслушиваю молча, а потом иду к себе в комнату.
Сегодня вечером тоже попытался, когда я в гостиную зашел. Телефон искал. Я сразу развернулся и вышел, даже дверью хлопнул. Не специально, оно само так бахнуло. Отец психанул и тоже по столу ладонями бахнул.
— И чем ты лучше него? — уже в коридоре слышу голос матери. Как это я ее не заметил? Наверное, в кресле сидела за камином.
Притормаживаю и прислушиваюсь.
— Он весь в тебя, Андрей, — продолжает мама, — такой же упертый и несговорчивый.
— Что вы как сговорились, — взрывается отец, — в меня, в меня! А в кого он должен быть, если это мой сын?
— Мы? — ревниво переспрашивает мать. — Интересно, кто еще!
— Какая разница? — отец реально заводится. — Тебя это вообще не должно волновать. Давно. С тех пор, как ты на него забила.
Дверь опять бахкает, быстро ныряю в темную столовую.
— И бешеные оба! — кричит вслед отцу мама.
Его тяжелые шаги эхом отдаются в коридоре, потом слышатся на лестнице. Пересиживаю немного и иду в свою комнату.
Скоро я узнаю всю правду, кто я и чей я сын. Я отнес Голику все, что смог нарыть: волосы матери, их зубные щетки, салфетку, которой отец вытер порез, когда брился. У меня одного взяли биоматериал как положено, в лаборатории. Меня Сева провел.
Денег я там отвалил достаточно, так что теперь остается ждать. Пишу Мышке перед сном, что я ее люблю. Много раз. Если Дарья захочет посмотреть телефон, пускай смотрит, мне прятаться нечего.
Вытягиваюсь на кровати, запрокидываю руки за голову и закрываю глаза. Завтра наш день. Репетиции никто не отменял, Коваль сразу дал понять, что никого менять не собирается.
Маша тоже ждет, я по глазам вижу, когда вхожу в спортзал. Мы целый день переглядывались, так что сейчас никакой выдержки не хватает.
Рюкзак летит к стенке, в два шага оказываюсь рядом и сдавливаю ее так, что косточки хрустят под руками.
— Ник, — она шепчет и прижимается ко мне, а у меня в голове шуметь начинает.
Никому не отдам ее. Моя.
Коваль уже сейчас все легкие прокашляет, так старается. Мышка отстраняется с таким же сожалением, как и я.
— Становитесь в позицию, — командует Коваль.
Маша послушно поднимает руки, выравнивает спину, и мы идем по кругу, ни на секунду не прерывая зрительный контакт. А я представляю себе, будто это не танец.
Глаза в глаза. Лицом к лицу. Дыхание сбившееся и рваное. Движения ритмичные, нервы как зачищенные провода.
Сейчас она только со мной, я крепко держу ее в руках. Я веду, она поддается, я ускоряюсь, она подчиняется. Кайф нереальный.
Поворачиваю голову — в дверях стоит Дарья. Смотрит на меня этим своим бесячим взглядом с поволокой, как будто ей жаль. Лицемерная стерва. Специально пришла, чтобы проследить.
— Завтра поедем, купим тебе платье, — тихо шепчу, когда на очередном повороте поворачиваюсь спиной.
— Зачем, Никита?
— На балу ты должна быть самая красивая! Ты и так самая красивая…
Музыка останавливается, Коваль хлопает ладонями.
— На сегодня все. Уже очень даже неплохо, ребята.
Отпускаю Машу, демонстративно беру ее за руку, переплетаю пальцы и целую, глядя на Дарью. Ничего больше не говорю, иду на выход, по пути подняв рюкзак. Прохожу мимо Дарьи, задевая плечом, но она не возмущается, молча отступает в сторону.
Не оборачиваюсь, иду, переходя на бег. В кофейне возле лицея меня ждет Голик с продолговатым конвертом в руке.
— Вот, держи, Ник, — протягивает он конверт и добавляет поспешно: — Я не видел, что там, если что. Не переживай.
— Я не девочка, чтобы переживать, — цежу в ответ, а на деле боюсь, что затрясутся руки.
Севка уходит, и я долго смотрю на конверт, даже откладываю на время, но потом не выдерживаю и неровно отрываю край.
Два листа. Образец один и образец два. Вчитываюсь в медицинские термины и запутанные формулировки, но Севкин брат объяснил мне, что там может быть написано, и что это означает. Я еще и в интернете начитался.
Сижу как прибитый, листы с результатами лежат передо мной на столе. По первому образцу совпадение девяносто девять и девять десятых процентов. Мой отец — это мой отец.
По второму образцу биологическое отцовство исключается, зато не исключается «близкое патрилинейное родство». Моя мать — не моя.
Долго сижу, тупо уставившись на заключения. Потом сгребаю их со стола, запихиваю в рюкзак и еду домой. Они должны мне рассказать. Я имею право знать, кто она, моя настоящая мама.