Страница 17 из 21
— Дядя Баграт, одолжи мне на завтра своего осла.
— А зачем тебе? — Дед Баграт даже перестал перебирать чётки.
— Да мне надо съездить в районную больницу навестить Сурена.
— А почему не на автобусе?
— Понимаешь, мне надо рано поехать и рано вернуться. Дел у меня много завтра в конторе, не могу надолго отлучиться, — объяснил дядя Арташес.
— Рад бы дать осла, но не могу, — сказал дед Баграт. — Мне самому надо завтра утром съездить на бахчу за арбузами и дынями.
— За дынями можно съездить и послезавтра. Никуда они не денутся.
— А мальчишки? Они ж каждый день наведываются на бахчу. Нет, брат, не обижайся, но осёл нужен мне самому.
— Что ж… — грустно сказал отец Армена и Сурена. — Тогда мне придётся встать часа в четыре утра и отправиться в больницу пешком. — И он, ссутулившись, пошёл прочь от стариков.
Давид посмотрел вслед своему соседу и толкнул локтем Шагена. Тот поглядел на него вопросительно.
— Пошли, есть дело, — сказал Давид и встал с места.
— Какое дело? — спросил Шаген, когда они отошли в сторону.
— Надо во что бы то ни стало достать осла для отца Сурена.
— А как?
— Сейчас скажу как…
Поздно вечером, когда отец с матерью легли спать, Давид бесшумно вылез из постели и в чём был — в трусах и майке — выпрыгнул из окна веранды.
Шаген уже стоял и ждал его в условленном месте — у дома деда Баграта, того самого, который пожалел дать своего осла.
— Принёс морковь? — тихо спросил Давид.
— Ага, — вполголоса ответил Шаген, — вот…
— Тогда пошли…
В доме ни огонька. Давид толкнул калитку, однако она оказалась запертой изнутри. Он просунул руку за штакетник и открыл крюк.
— Давай сюда морковку… — тихо сказал Давид, толкнув калитку. Шаген последовал за ним.
Они проскользнули во двор и стали осторожно пробираться к навесу, под которым был привязан осёл. Животное мирно жевало сено из кормушки. Давид подошёл к ослу, потрепал его длинные уши, потом протянул ему морковь. Осёл сразу же обхватил морковь мягкими тёплыми губами.
— Отвяжи его, — тихо сказал Давид Шагену.
Шаген отвязал осла и, держа за поводья, потянул в сторону калитки. Давид шагал рядом с ослом, держа следующую морковь перед самым его носом. Осёл, словно загипнотизированный лакомством, послушно шёл за Давидом.
Когда они подошли к дому Армена и Сурена, Давид скормил ослу всю оставшуюся морковь, толкнул калитку и пропустил вперёд Шагена. Шаген прошёл вперёд, таща за собой осла.
Стараясь не шуметь, мальчишки привязали осла к тутовому дереву, бросили ему охапку сена и, на прощание приласкав его, вышли на улицу и тут же разошлись по своим домам.
Утром, едва продрав глаза, Давид выскочил из дому и бросился к ограде, отделявшей их двор от соседского: осла под тутовым деревом не оказалось.
После завтрака к Давиду явился Шаген. Больше часа приятели возились с Санасаром, собакой Давида, всё время поглядывая на соседний двор. Около двенадцати часов мальчики увидели наконец на осле отца Сурена.
— Дядя Арташес! — крикнул Давид через ограду. — Вы съездили в больницу к Сурену?
— Да.
— Ну и как он там?
— Хорошо. Скоро вернётся домой. Может, дней через пять. — Он снял поклажу с осла и поставил на крыльцо. — Хороший осёл у Баграта, послушный.
— Значит, нашему мальчику уже лучше? — спросила мать Сурена, выйдя на крыльцо. — Ну слава богу… А где ты взял осла?
— Видно, Баграт поздно вечером привёл его к нам во двор. И даже не стал меня будить, привязал к дереву и ушёл. — Дядя Арташес погладил серого по спине. — Он, Баграт, только с виду кажется чёрствым, а на самом деле сердечный человек… Вай, что это вы гогочете? — спросил отец Сурена, повернувшись к Давиду и Шагену.
— Будешь есть? — спросила дядю Арташеса его жена.
— Нет, сначала отведу осла его хозяину, ну и поблагодарю за доброе дело, а оттуда побегу в контору, — ответил дядя Арташес и вышел, ведя осла под уздцы.
— Давай побежим тоже! — сказал Давид.
— Куда?
— Посмотрим на деда Баграта — какую он состроит гримасу, когда к нему придёт дядя Арташес с ослом.
Мальчишки добрались до Багратова дома раньше, чем отец Сурена с ослом. Давид с Шагеном спрятались в кустах за забором и стали ждать.
Когда дядя Арташес вошёл с ослом во двор к Баграту, тот на него посмотрел так, словно перед ним стоял урвакан.
— Это ж мой осёл!.. — воскликнул он в изумлении, хлопнув себя по бёдрам.
— Да, твой осёл, — ответил отец Сурена. — В целости и невредимости. Я должен покаяться перед тобой, Баграт-джан. Я думал о тебе плохо… А ты, оказывается, добрейший человек. Надо же, сам привёл ко мне осла, чтобы я мог съездить к больному сыну…
— Что-о?! Я?! — гулко стукнул себя в грудь Баграт. Глаза его готовы были выскочить из орбит. — Привёл к тебе своего осла? Что я, дурак, чтобы приводить к тебе своего осла?
Давид и Шаген затаив дыхание слушали их разговор.
— Как?! Разве не ты привёл ко мне во двор поздно вечером осла? — спросил дядя Арташес и с изумлением уставился на Баграта.
— Я?! Вай! Да ты что, смеёшься надо мной? Я его с самого утра ищу по всему посёлку. Весь извёлся от беспокойства… Чего это ради я буду приводить к тебе своего осла?
— Что же, стало быть, твой осёл оказался добрее, человечнее тебя: видно, он сам явился ко мне поздно ночью, — сухо сказал отец Сурена и Армена, повернулся и вышел на улицу.
Мальчишки притаились за кустом, растущим возле штакетника, когда дядя Арташес, что-то сердито бормоча под нос, прошёл мимо. Но едва только он исчез из виду, они безудержно расхохотались.
— Аревик, слышала про эту историю с Багратовым ослом? — обратился отец Давида к жене за ужином. Она кивнула. — И вообще, удивительные вещи происходят в нашем посёлке за последнее время.
— Старухи говорят, что это всё дело рук урваканов. Каждую ночь они спускаются со своей горы в посёлок и…
— Урваканы?! — воскликнул Давид. — Они считают, что это всё урваканы делают?! Вай, не могу!.. — И мальчик расхохотался.
— Слушай их побольше, — смеясь, сказал отец матери, — они тебе что хочешь наговорят.
— Послушай, Шаген, знаешь, какие слухи пошли по посёлку? — спросил Давид, когда приятели на следующий день направились к сельпо послушать, о чём толкуют люди.
— Какие?
— Представляешь, старухи думают, что всё, что мы сделали, — сделали урваканы.
— Ну да?!
— Честное слово! Мама вчера рассказывала за ужином.
— Значит, мы с тобой — урваканы? Вот здорово!
— Конечно! Это ж про нас с тобой…
Месть
Недалеко от сельпо друзья встретили Анаит Гукасян. Она стояла у своей калитки и плакала. Плечи её вздрагивали от сильных рыданий. Давид и Шаген остановились возле плачущей девочки.
— Ты чего это ревёшь? — спросил Давид покровительственным тоном.
Но Анаит не ответила. Она продолжала плакать.
— Обидел кто? — спросил Шаген, внезапно тоже почувствовавший себя представителем сильной половины человечества.
Анаит, размазывая по лицу слёзы, кивнула.
— Кто тебя обидел? — спросил Давид.
— Она… — срывающимся голосом проговорила Анаит и зарыдала снова.
«Она» — это, понятно, мачеха, Лусик, на которой год назад женился после смерти жены отец девочки. Память о матери была ещё очень свежа у Анаит, и она ни за что не хотела называть мачеху мамой, за что ей частенько и доставалось от неё.
— А что случилось? — спросил Шаген.
— Она… ударила меня за то, что я разбила сервизную чашку… — Плечи Анаит снова затряслись от плача.
Давид и Шаген быстро обменялись взглядами. Друзья теперь понимали друг друга с полуслова.
— Не плачь, Анаит, — сказал Давид, — увидишь, она тебя больше пальцем не тронет. Правда, Шаген?