Долгая навигация

Киса для шкиперского имущества с мотком ниток, иглой, кусками парусины и мотком линя — 1.

где трутся в уключинах — обшивали скрипучей кожей, пеньку такелажа оправляли в металл. Вологодский, смоленский, пензенский лен, новгородская, псковская конопля

Фонарь трехцветный — 1.

дали флоту матросские робы, чехлы, паруса и канаты; крепкое дело — пенька, жесткая и со скрипом снову и с шелковым блеском — потом; фалы и шкоты — пенька, на пеньке, выгибаясь, работает парус, и пенька завершает оснащение шлюпки. На дубовый флагшток

Фонарь аккумуляторный — 1.

поднимается флаг. Шерсть чесали и мыли, отбеливали и пряли, специальной, старинной выделкой ткали, чтобы сделать флажную ткань. Если взять ее в руки, поле серо и желто, но уже за пятнадцать шагов слепит блещущей белизной. Краски флагов ярки и чисты… и под флагом шлюпка — корабль. Ей сто лет, полтораста, в родне были боты; как с известного бота начался русский флот, так сегодня весь флот начинается шлюпкой. Легкая, вытянутая в шесть метров длины, качается в штиль под бортом,

Пробка — 1.

и скругляется плавно обвод, как китовая голова… Шлюпка сходит на воды, почти ничего не умея; ничего не умели и мы, первогодки великого флота: голопузые, с голыми лбами, разбирали солнечным утром тяжелые старые весла, не вполне понимая зачем: интересно…

Дождевое платье с зюйдвестками — 7.

Ярким летом — начало премудрости гребли, моложавый, смеющийся боцман: «Вмес-те!..» Лето, штиль был, на мичманке белый чехол; сине-белый и красный

Кормовой флаг — 1.

играющий флаг, штиль был в бухте Веселой, бездумное небо качалось — гребок за гребком… стало жарче, летел за корму «походный якорь» — парусиновое на штерте ведро: чтобы сила и злость появились в гребке; были долгие-долгие, потные мили, чтобы с хрипом грести стало так же привычно,

Ответный вымпел со штоком в парусиновом чехле — 1.

как жить. Были гонки под ясным и пенистым небом, где мы первое место срывали легко, были веселы,

Семафорные флажки — 2.

были добры, кто сильнее — тот добр, победитель спокоен, мы привыкли всегда побеждать, и последняя летняя

Прямой румпель — 1.

гонка, много солнца — и синей, зеленой воды, хрустальный, замедленный звон, вечный праздник: безо всяких усилий, беззвучно скользящая шлюпка, веселое «эй, навались»… пели они,

Румпель изогнутый — 1.

когда брались за длинные ручки своих топоров, направляясь к старинному буку? а слышится — пели,

Парусное вооружение в сборе — 1.

П р и м е ч а н и е: снабжение спасательных шлюпок определено Регистром СССР (Регистр Союза ССР. Правила классификации и постройки морских судов. Часть IV. Спасательные средства. 1965).

и двигались вкруг топоры… Говорят, нас хранит настороженность, древний инстинкт; что́ нас будет хранить, когда нет настороженности и испуга, и не вскинут тебя ни команды, ни топот, ни припадок авральных звонков, и не чуешь дождя, и нет чувства опасности скорой работы, а смертельно и попросту хочется спать.

…Отпихнулись.

Упали — и снова взлетели на гребень.

— Весла!!

Ударило пеной.

Корабль, отработав винтами, ушел.

— Держа-ать! Раскати вас!..

Взлетели, увидев корабль.

В отчетливо синем рассвете мачты быстро валились вбок, унося разноцветье огней.

И полнеба задернуло вспененным черным.

— Держать!!

Шлюпку ставило дыбом, несло — и внезапно роняло.

— …Дорогие мои!

Замутило всех сразу.

Привыкших к раскачиванию корабля, их на бесом крутящейся волне завертело до судорог в глотке.

— …Греби!

Замутило до дрожи в руках.

Шесть гребцов, побледнев, стервенея, выламывали свои весла. Шесть нелепых, нескладных гребцов. На тельняшку — суконная форменка, сверху напялен бушлат, и канадка, прорезиненный рокан и поддутый резиновый грязно-багровый жилет.

— Гр-реби!!

Под стремительным синим, сереющим небом трудно было им вдруг распознать, что и где. Шлюпку ставило дыбом, валило на борт; под днищем крутилось и пенилось, сверху лило, ударяло волной…

— А! щенки желторотые! Вместе!!

— …Да чтоб вы сдохли!

Чтоб ты сдох, сукин сын, полосатый матрос. В чем она, твоя гордость? В значительности себя? В замечательном ярком, что будет? Так нет! Ни-че-го тебе больше не будет. Греби. Волны черные, мутные, с пеной и грязным песком. Шесть заслуженных по́том и тщанием весел цепляют покрытую пеной волну. Лопасти втрое мощнее обычных. Гнутые, черно-вишневые, надсадно вгрызаются в пену. Греби!

— Нав-вались!

И на хрипе, назло этой жизни — рвали и рвали (что значит выучка!) мокрые вальки на себя.

Пот бежал из-под шапки. За ворот, на грудь, под тельняшку струилась холодная, мнущая дыхание вода. Верх волны, разбитый форштевнем, падал на плечи, на руки, сжимающие вальки; суконные брюки промокли, текло в сапоги.

— …И дер-ржать!!

А кругом стоял грохот.

Гремели, вздымаясь и падая, тяжко катясь, тысячи, тысячи тонн осенней простывшей воды. Волны катились — как с насыпи длинный вагон. Катились, сминая друг друга, ломаясь от собственной тяжести.

Дождь шел волчком.

Вода вверх и вниз пробегала по днищу, бурля меж сапог.

Вниз! — и свирепствует в небе боцман, едва слышно за грохотом орет, флаг ложится и мнется… вверх! — и боцман внизу: с рукой, влитой в румпель, в фуражке на маленьких красных ушах, в распахнутой мокрой канадке. Осколок тельняшки на фоне летящей и черной воды. Флаг — единственно яркий клочок в этом черном и пенистом мире.

— А ну!!

Вверх вытягивались с трудом, выгибая, вымучивая весла. Ял, с нелепо задранным носом, замирал, и летел вместе с гребнем… и проталкивался за гребень коротким отчаянным рывком. Весла смахивали верхушку, пролетая беспомощно в воздухе… ну!

— …Альбатросы!

Теперь зависала корма, и волна их несла, завалив лихо на борт, прямо в мутное, желтое небо кормой.

— …Ско-выр-нуть!! Оторваться! греби вас! Па-шел!!.

Оторвались, и падаем, падаем вниз…

— Выше нос! Моряки! Альбатросы! Гер-рои! Умр-ри за веслом! разорви вам печенку… умр-ри!!.

Значит, снова полезли на гребень.

И не было в этот момент ничего — только гладкая, в кружевах пены, изогнутая вода — и изогнутой лопастью, мокрой, блестящей, в пупырышках пены, точно вцепиться в блестящий подъем… и тян-нуть, подыхая, мутнея глазами, тяну-уть!.. а на что тебе богом даны кривые бугристые ноги, и железный живот, и воловья, бесчувственная спина?.. Дождь течет под тельняшку… Умри за веслом!

— Вместе!! Новиков! чтоб тебе… салинг и фока-брам-шкот! Навались!!

Нехорошей была эта гребля.

И Раевский хрипел — как хлестал тяжеленным кнутом, в самый лоб — чтоб тянули на рвущихся жилах.

Вниз катились со слоем текущей от гребня воды. Встреча с новой волной была самым опасным. Ревя, он отчаянно работал рулем, чтобы тонко, как в масло, вписаться в начало подъема, чтоб не сбиться ни вправо, ни влево на гребне. Собьет — значит, третьей волны не увидишь.

Гребли очень долго.

Сбивала, сбивала волна. Два километра пенькового тонкого троса ползли за кормой по песчаному дну: хуже всякого якоря.

— …Ну!!

Он мордовал пацанов отработанным боцманским матом — тем, что слышал, работая на ДШК, от своих мичманов, свирепевших от близких разрывов, от воя немецких машин; те воспитывались боцманами, видавшими гибельный дым Моонзунда… богохульный тот мат — от турецких бесчисленных войн, от терявших тяжелые горящие мачты парусных кораблей…

— …И апостола Павла! А ну!!

И они налегали, взмокая от жесткого пота, жестоко холодной воды… вместе, сукины дети! Приказчики, а не матросы! Вам и бабы не взять никогда! Навались!..

— По-та-щили! и тащим! и ра-аз!!.

Кривоногий, небритый Харон в промокшей измятой мичманке…

— Куда… смотришь? На весло смотри! Весло!..