Страница 58 из 90
Но нет, нельзя. Не должны узнать враги, что он — Власов. Что ходил в разведку и отстал от своих пятерых друзей. Это уже ниточка, за которую могут ухватиться. Не давать. Разумеется, они не глупые и кое о чем догадываются. Ну и пусть. Пусть думают что хотят. А он будет молчать. Документов разведчики не носят, значит, и говорить не надо. Слова, сказанные на допросе, тоже документ. Молчи, Федор, будто ты онемел. Будто ничего не слышишь.
Штурмфюрер выдержал паузу.
— А-а, ты по-немецки не понимайт, — спокойно резюмировал он. Словно и не рассчитывал сразу получить исчерпывающий ответ. — Тогда я немного могу по-русски. Ты говорийт по-русски?
Вопрос прозвучал издевательски. Комедия кончилась. Начинался настоящий допрос.
Фон Гросс резко встал. Медленно прошелся по полянке. Закурил. Снова приблизился к Власову. С иронией в голосе спросил:
— Ну. Как есть твое имя? Кто есть ты?
Все-таки очень досадно, что нельзя сказать этому лощеному, исходящему самомнением фашистскому офицеру свое имя и профессию. Тогда немец сразу понял бы, что его потуги напрасны. И все бы кончилось мгновенно. Впрочем, нет, не кончилось бы. Добившись ответа на один вопрос, фашист с еще большим рвением стал бы добиваться ответа на второй, И на третий, четвертый… Лучше молчать, Федор.
— Ты не желайт говорийт, — с сожалением констатировал штурмфюрер. — Но я имейт терпений. Я есть спрашивайт. Мне надо необходимо получайт ответ.
— Ничего ты не получишь, — прошептал Федор, почти не разжимая побелевших губ. — Зря время теряешь.
Скорее, это был стон, в котором нельзя разобрать ни слова.
Но фон Гросс обрадовался и стону. Хоть что-нибудь выжать из этого упрямца.
— Как? Что ты говорийт? — оживился он. — Повторяйт.
На лице фон Гросса появилось даже подобие улыбки. Но, встретившись с ненавидящим взглядом Федора, он понял, что радоваться нечему. Похоже, пленный издевается над ним.
— Ты не желайт? — язвительно спросил он. — По-немецки не понимайт. По-русски не желайт. Придется помогайт, Я имейт хороший помощь.
Федор закрыл глаза. Кажется, дело приближается к развязке. Ненадолго же хватило медоточивого гитлеровца. Торопится…
В памяти всплыли картины недавнего прошлого. Изборожденное морщинами, но по-прежнему ласковое лицо матери. Прощальный поцелуй Зины, крепкий, долгий. И полушутя-полусерьезно сказанные слова: «Не забывай, пиши почаще». Как можно забыть? Даже здесь, во вражеском плену, на пороге смерти он ясно представляет ее озорную улыбку, ласковые глаза, кудряшки шелковистых волос, выбивающихся из-под косынки.
Расставаться с мечтой не хотелось. Но Федор пересилил себя и открыл глаза.
По-прежнему трепетали над ним осенние листья. Облака медленно рассеивались. Между ветвями скользнул оранжевый пучок солнечных лучей. И опять спрятался, будто испугался происходящего на земле.
Штурмфюрер стоял в излюбленной позе. Сразу видно — кадровый вояка, любит работать стоя. Правую ногу, обтянутую лакированной кожей сапога, держит на валуне, попирая его древнее происхождение своим величием и абсолютной властью.
Рядом с офицером — три солдата. Стандартные, не выражающие мыслей и чувств лица. Пьяный туман в глазах.
И готовая взорваться лесная тишина вокруг. Хоть бы какой-нибудь жалостливый чибис издал свой пронзительный зовущий крик в знак приближения опасности!
— Я не хотел делайт тебе болно, — штурмфюрер все еще пытался скрыть свое раздражение и говорить примирительным тоном. — Но теперь надо необходимо говорийт. Ты желайт имейт нормальный беседа?
«На кой черт с тобой разговаривать, — мысленно ответил Федор. — Не о чем нам беседовать, фашистская морда».
Вслух Власов не сказал ни слова, но фон Гросс прочел ответ в его глазах.
— Напрасно ты упрямый, — с деланным сожалением сказал штурмфюрер. — Вредно себе делайт, — он не спеша зажег потухшую сигарету. — Ведь мы все знайт. Мы два раза слыхайт ваш раций. Мы все понимайт.
«Ни черта они не знают», — неожиданно улыбнулся Федор. Он почувствовал себя увереннее.
— Нихт лахен! — взвизгнул штурмфюрер.
От раздражения он забыл нужное русское слово.
Теперь Федор уже спокойно и с чувством превосходства смотрел на гитлеровца. Он ясно видел путь и способ борьбы. Пусть он никогда больше не вернется к своим. Пусть погибнет. В конце концов, погибнуть на фронте можно в любой момент. Многие погибают, не успев побывать в бою. А он, Федор Власов, пока сражается. И будет держаться до конца.
— Нам надо необходимо мало, — штурмфюрер, тяжело дыша, вперил в Федора покрасневшие глаза. — Шифр? Код?.. Где переходийт фронт?.. Какие части есть в Ораниенбаум?
Власов слушал как во сне. Жить или умереть — ему было сейчас безразлично. Главное — не потерять контроль над собой. Ведь иногда — он знает об этом — в таких случаях проговариваются подсознательно. Лучше думать о чем-нибудь другом. Какое сегодня число? Уходили семнадцатого сентября. Прошло… раз… два… три дня. Значит, двадцатое. Или двадцать первое? А год? Это он помнит хорошо. Одна тысяча девятьсот сорок третий. Интересно, скоро ли кончится война? Будет мир, мир, мир. Каким он будет? Увидеть бы хоть чуточку, самую малость. Как хорошо все же в лесу! Давно, еще в школе, Федор читал, что в древности на этом месте было море. Теперь где-то здесь зароют его. На дне бывшего моря. В пятидесяти километрах от родного Кронштадта. И печальные березки будут вечно склоняться над ним…
— Кто есть твой командир?.. Где твой дом? — кричал офицер.
Правая скула у него снова дергалась. Он потянулся рукой за пистолетом.
И вдруг из глубины леса донесся крик чибиса. Федор отчетливо услышал его. И узнал. Он узнал бы его из тысячи птичьих голосов. Потому что подражать чибису так искусно умел только один человек — разведчик Иван Хромов.
«Они вернулись, — мелькнула у Федора мысль. — Они пришли за мной». Он был уверен, что боевые друзья не оставят его в беде, при малейшей возможности попытаются выручить. Такое правило у разведчиков. Таков закон войскового товарищества. И вот они здесь, совсем рядом.
Словно радостная волна подхватила Власова. Не обращая внимания на окрики эсэсовца, он закричал чибисом. Он отвечал Ивану. Подтверждал, что жив. Что немцев мало и можно действовать.
Дальнейшие события развертывались стремительно. Не успели фашисты сообразить, в чем дело и чем объяснить странное поведение пленного, как на поляну с трех сторон выскочили Восков, Хромов и Батуров с автоматами на изготовку.
— Хенде хох! — крикнул Николай.
Немецкий офицер вскинул пистолет, но выстрелить не успел. Его опередил Бугров, который, скрываясь невдалеке за сосной, держал эсэсовцев на прицеле. Сраженный пулей лейтенанта, фон Гросс неестественно взмахнул руками и замертво рухнул на землю. Опешившие солдаты послушно подняли руки.
— Вот так-то лучше, — поучал Восков, отбирая у них оружие.
Иван подбежал к Власову, заботливо, как медсестра, расстегнул гимнастерку, разрезал окровавленную тельняшку. И отпрянул: на груди у Федора зияли четыре пулевые раны.
— Федя, браток, потерпи. — Иван склонился над Власовым, стараясь уловить его дыхание. — Немного потерпи. Мы тебя мигом в медсанбат доставим.
Он открыл флягу и влил в рот Федору несколько глотков.
— Спасибо, Ваня, — еле слышно проговорил Федор, чувствуя, как в груди у него разливается тепло. — Я выдержу..» Мы еще споем в нашем лесу… Обязательно…
— И к Зине вернешься, Федя. Она ждет, — продолжал подбадривать Иван.
При упоминании о Зине Власов слабо улыбнулся и закрыл глаза.
Подошел Бугров, спросил осторожно, тихо:
— Жив?
— Будет жив, — отозвался Иван. — Крепкий балтиец.
— Тогда в путь-дорожку. Задерживаться нельзя.
Федор почувствовал легкий толчок и покачивание. Понял: его подняли и понесли. Усилием воли открыл глаза. Носилки, на которых он лежал, несли пленные немцы. Рядом шагал лейтенант Бугров. Его рыжебородое лицо было суровым и сосредоточенным. Впереди мелькала кряжистая фигура Ивана. Сквозь раскидистые кроны деревьев виднелось темнеющее небо.