Страница 56 из 90
И еще был тот августовский день. Пожалуй, один из самых памятных в его короткой жизни. Начался он обычно, а кончился неожиданно. И привычное течение событий изменил необыкновенно.
— Краснофлотец Власов, — скомандовал лейтенант Бугров на утреннем построении, — выйдите из строя.
Сердце у Федора екнуло. Мысль отчаянно заработала. Ставят перед строем? Зачем? Может быть, он, сам того не подозревая, в чем-нибудь провинился? Нет, совесть у него чиста. В бою, который недавно провело отделение, вел себя, как все. Всыпали они фашистам по первое число, хотя врагов было раз в десять больше.
Однако команду полагалось выполнять. Федор, стоящий в первой шеренге, сделал два шага вперед.
— Не робей, Федя, все в порядке, — успел шепнуть ему Хромов. — Картошки на камбузе все равно нет, чистить не придется.
«Иди ты к черту со своими подначками», — подумал Федор и бросил на друга косой взгляд. Когда он повернулся кругом, весь взвод оказался у него перед глазами. На физиономиях бойцов блуждали загадочные улыбки. Шире всех осклабился Иван. Скривил губы Батуров. Он еще держался стеснительно, хотя заменил погибшего Романчука месяц назад — срок на войне неимоверно большой. Как всегда, серьезным и непроницаемым оставалось лицо Воскова. Не было в строю лишь Геннадия Бородина. В недавней схватке с фашистами он был ранен и сейчас находился в госпитале. С поля боя его вынес Федор Власов, который теперь стоял перед строем растерянный, будто в чем-то виноватый.
Командир размеренным шагом прошел вдоль строя, будто измеряя его длину. Затем остановился рядом с Власовым. В его бородке пряталась ничего не говорящая усмешка. Свою речь Бугров начал необычно громким для него голосом.
— Товарищи бойцы! — Торжественно-официальное начало насторожило строй, натянуло, как тетиву лука. — У разведчиков нелегкая служба. И очень приятно, когда нам удается выполнять ее так, чтобы добиться успеха и заслужить похвалу командования. Вообще-то для нас это не редкость: есть в нашем взводе и ордена, и медали. Но сегодня мне особенно приятно объявить, что за образцовое выполнение боевого задания и за спасение товарища краснофлотец Власов получает краткосрочный отпуск с правом поездки домой, к семье.
У Федора смешались мысли. Никогда он не испытывал такого вихря чувств. Он поедет в Кронштадт. Увидит мать, сестер, Зину. Побродит по родным улицам. Ощутит уют домашнего очага. Узнает сразу все семейные новости. Действительно, как во сне. Какая-то новая сила пробудилась в нем и постепенно росла, крепла, пробивалась наружу.
— Ну, повезло тебе, поздравляю, — сказал Иван, первым обнимая друга после того, как Бугров скомандовал: «Разойдись!»
— От лица комсомольской организации, — пожал руку комсорг Саша Мнев. — Передай кронштадтцам, морская пехота стоит крепко.
— С тебя причитается, — с завистью сказал Сомов, который вообще не знал, где находится его семья, эвакуированная из Смоленской области в самом начале войны. И грустно добавил: — Хорошо, когда дом рядом. А мне вот даже и не нужен такой отпуск. Все равно домой не попасть.
Что ему ответить? Выручил Иван Хромов.
— Не горюй, Коля. В случае чего тебе отпуск орденом заменят, — успокоил он Сомова. — Только разворачивайся.
Бойцы засмеялись. Вместе со всеми смеялся и Сомов.
А Власову было радостно и неловко. Радостно потому, что предстояла поездка домой. Неловко потому, что не мог поделиться с друзьями хотя бы частицей того, что ожидало его дома.
Мысли Федора, как в тумане, воспроизводили картины прошлого. Бои, бои, бои… Скупые часы фронтового досуга. И, наконец, поездка домой, встреча с матерью, женитьба, горячие, ласковые объятия худеньких рук Зины…
И вот он лежит на поле боя один и беспомощный.
Первый луч солнца упал на лицо Федора. Не подарил тепла — осеннее солнце не греет. Лишь осторожно приласкал. Засветил белыми искрами росинки на траве. Только теперь Федор понял, что лежит лицом на восток. Там, впереди, — Ленинград. Федор шел к нему и не дошел. Какой он сейчас, город трудной героической судьбы? Зимой разорвали кольцо блокады. Однако враг пока близко, огрызается в бессильной злобе.
Если бы он, Федор, смог сделать для Ленинграда еще что-нибудь! От этой мысли захватило дух. Федор попытался приподнять голову. Удалось! Коснулся губами ближайшего стебля. Светлая росинка-бусинка упала в полуоткрытый рот. Обдала холодком иссохший от внутреннего жара язык.
Успех придал сил. Федор потянулся к другому стеблю. Поймал еще росинку. Потом еще и еще. Наверное, уставший виноградарь не с таким удовольствием пьет янтарное вино, с каким израненный и измученный боец Федор Власов глотал невероятно тяжелые и холодные капли утренней росы. С пожелтевших трав родной земли. Из-под лучей охладевшего к осенней природе солнца. И чувствовал, как по телу разливается облегчающая бодрость. Боль притупилась. Сознание заработало четче.
«Теперь все зависит от того, кто найдет меня, — Федор уже ясно представлял всю сложность своего положения. — А если никто не найдет? Уж лучше никто…»
Нет, не следует думать об этом. Думай о чем-нибудь другом!
Интересно, дошли ребята или не дошли? Конечно, дошли. Как только стемнело, стрельба утихла. Значит, оторвались. Ушли лесом. Бугров знал, что делает. Расчетливый командир. Командованию нужны сведения, которые они достали. Сведения очень ценные. Они помогут спасти жизни сотен, а то и тысяч бойцов, выиграть операцию. Ради этого любой из них мог пожертвовать своей жизнью. Каждый в отдельности и все вместе. В конце концов, любой разведчик знает, на что он идет. И на месте Федора сейчас мог лежать любой из них.
Конечно, они его потеряли. Когда был ранен, в горячке боя не заметили. Потом искали. Наверняка искали. Не почудилось же ему — он сам слышал, как Салават кричал его имя. Звал, обшаривал все вокруг. Но не нашел. И голоса не услышал, потому что Федору только казалось, что он отвечает. А на самом деле он не издал ни звука. Не мог. Не мог прокричать даже тревожную трель чибиса. Не мог двигаться. Как не может сейчас. И ребята ушли. Наверное, подумали, что он убит. Ушли, потому что боевое задание прежде всего. Боевое задание выполняют, чего бы это ни стоило…
Стоп мысли! Что это? Невдалеке послышался шелест травы. Раздались голоса. До Федора донеслась отрывистая, чужая речь. Догадаться нетрудно — фашисты.
На какое-то мгновение Власов забыл, что ранен. Что не может двигаться. Судорожным движением рванулся вперед, попытался встать. Непослушными пальцами правой руки ощутил холодный приклад автомата. Вспомнил, на поясе осталась граната. И штык — верный помощник в рукопашной. Одна мысль сверлила мозг: «Действовать… действовать… во что бы то ни стало действовать… драться до последней возможности…»
Но острая боль и эта непонятная тяжелая сила опять не позволили ему подняться. Он остался лежать, как лежал. Беспомощный и беззащитный. Под тусклыми лучами осеннего солнца.
От досады и бессилия Федор закрыл глаза. А когда открыл, понял — произошло худшее.
Над ним в позе циркового дрессировщика стоял немецкий офицер. В темной фуражке с высоким околышем, увенчанным замысловатой эмблемой. В расстегнутой шинели. С лощеной физиономией интеллигентного мясника. С наглой усмешкой на губах. С парабеллумом в правой руке.
«Штурмфюрер, — определил Власов, окинув взглядом пришельца. Уроки командира взвода Бугрова не прошли даром. Федор научился распознавать врага с первого взгляда. — Эсэсовец. Пистолет на боевом взводе». Где-то он уже видел такую фигуру. Кажется, в кинофильме «Профессор Мамлок», который они с Зиной незадолго до войны смотрели в Матросском клубе. Или в боевом охранении, когда на окопы лезли обезумевшие от шнапса гитлеровцы, подгоняемые вот таким же типом.
Для первого знакомства было достаточно. Для окончательного вывода — тоже. Федор не мог себя обманывать, он знал, чем грозила ему эта встреча. И чем она могла закончиться. Он никогда не думал о смерти. Не хотел думать и сейчас. Смерть неизбежна. И ни один человек не знает, где она настигнет его. В этом, может быть, одна из главных прелестей жизни. В неведении конца. Но коли смерть придет — встретить ее надо достойно. Это у Федора было в крови.