Страница 36 из 90
Петька, конечно, знал, что она притворяется, что круглые, как фары, холодные глаза ни на секунду не выпускают тунца из виду и, как только матросы подцепят добычу баграми, от медлительности акулы не останется и следа: серая тень молнией метнется к борту, острющие зубы вопьются в сине-радужный бок громадной рыбины…
С отвращением и ненавистью он провожал глазами акулу, а невидимые молоточки больно ударяли по вискам: трус, трус, трус…
В то утро как будто ничто не предвещало несчастья. Как во всякий промысловый день, экипаж тунцеловного бота «Семерка» заканчивал постановку яруса. Работали дружно. Бригадир, стоя возле деревянного лотка, установленного перпендикулярно корме, разматывал мотки снасти и выбрасывал за корму, Тимофей подвязывал поводцы, Баклажария выхватывал из стоявшего у его ног картона мороженую сардинку и ловко насаживал на крючки, а Петька подавал мотки с палубы на лоток и подвязывал их начало к концу предыдущего, который разматывал бригадир, после чего запускал руку в кухтыльник — обнесенную сетью выгородку позади ходовой рубки, извлекал оттуда оранжевый поплавок-кухтыль и крепил его к ярусу.
Сноровисто расправляясь со снастью, ботчики, по обыкновению, чесали языки: вспоминали своих пацанят, подсчитывали заработки, обсуждали, как отовариваться в ближайшем порту, возмущались перчатками, за один дрейф превращающимися в клочья, сандалетами, у которых подошвы в три недели сгорают, и, конечно, выражали бурную радость по случаю скорого окончания рейса.
Петьке было скучно и неинтересно слушать про рубли и проценты, а разговоры о приближающемся конце промысла наводили на него тоску. Сам он в порт не торопился. Впервые в жизни увидев океан, пораженный его красотой и величием, Петька сразу же прикипел к нему всем сердцем. Весь рейс его не покидало ощущение, что он попал в какой-то фантастический мир. Взгляд повсюду натыкался на удивительные картины. Тут акробаты-дельфины выкидывали головокружительные сальто. Там колыхался над водой черный парус — шастала по океану хищная рыба-парусник. Из-под носа бота, шелестя стрекозиными крыльями, вылетали стаи летучих рыбок. Неподалеку вдруг начинала бурлить и пениться вода, будто извергался подводный вулкан, — то схватились насмерть два гиганта кашалота. Старшина рассказывал, как в глубине сшибаются они с разгону могучими лбами и свечой вылетают из воды.
Но главное — на тунцеловном боте Петька был не просто матросом, а матросом-ловцом. Ловцом! Ах, каким волшебным казалось ему это слово. Ловец змей, ловец тигров, ловец жемчуга… И он, Петька, тоже ловец. От сознания причастности к такой редкой и мужественной профессии кружилась голова и сладко замирало сердце…
Не обращая внимания на болтовню товарищей, Петька подавал моток за мотком и мечтал. Мечтал он почти всегда. Безудержный полет фантазии то уносил его на спине дельфина в подводное царство, в гости к самому Нептуну, та делал победителем гигантской акулы, а то ставил к штурвалу в обличье самого старшины, и тогда бот возвращался на плавбазу с таким уловом, что его встречали с оркестром. А с недавнего времени, после того как на плавбазу прибыла Светлана Ивановна Парамонова — молодая учительница по русскому языку и литературе из школы моряков, — Петькино воображение было занято только ею. Петька постоянно спасал Светлану Ивановну. Менялись только обстоятельства: иногда на учительницу нападали хулиганы, реже — дикие звери, бывали даже случаи, когда тунцеловную базу захватывали враги и пленяли молодую женщину, но финал был всегда один и тот же — в самый отчаянный момент рядом оказывался Петька и отводил от нее опасность. Так и на этот раз. Светлана Ивановна, поскользнувшись, падала за борт, в самую гущу кишмя кишевших возле плавбазы акул. Петька, сжимая в руках острый шкерочный нож, бросался на помощь. Однако осуществить спасательную операцию ему не удалось. Рыбаки распечатали последний десяток мотков, и бригадир, окинув взглядом оголившуюся палубу, повернулся к Петьке:
— Давай-ка мотай за радиобуем.
Неохотно спустившись с небес на землю, то есть на покрытую слоем засохшей чешуи палубу, Петька кинулся на бак, отвязал укрепленный к фальшборту ярко-красный цилиндр, опоясанный сверху оранжевым поясом-поплавком, ввинтил в буй бамбуковую удочку-антенну, пощелкал для проверки выключателем, укрытым резиновым колпачком, и растерянно поглядел на окно ходовой рубки, где, как в раме, виднелось сосредоточенное лицо старшины. Лампочка почему-то не загоралась.
— Что, батарейки накрылись? — догадался старшина. — Тут в рубке запасные есть. Замени их по-быстрому.
Гордый оказанным доверием, Петька взялся за дело. Отвернул болты, удерживающие крышку, вытянул из цилиндрического корпуса портативный радиопередатчик и соединенный с ним при помощи кабеля плексигласовый пенал для батарей, вытряхнул из пенала негодные элементы, положил все это на крышку трюма и направился в рубку.
И тут случилась беда. К боту откуда-то незаметно подкралась волна, накатилась с громким плеском на суденышко. «Семерка» накренилась, радиопередатчик с глухим стуком свалился с трюма на палубу, покатился к открытому полупортику. Увидев это, Петька, только что вышедший из рубки с полным подолом батарей, выпустил подол из рук и, не обращая внимания на раскатившиеся элементы, бросился вдогонку, но опоздал: внутренности радиобуя плюхнулись за борт.
И все же оставался шанс спасти прибор. Пенал, наполненный воздухом, подобно пустому ведру, плавающему в колодце, некоторое время держался на поверхности, не давая утонуть и передатчику. И если бы не мешкая нырнуть, его можно было бы вполне перехватить. Петька это сразу сообразил. С видом заправского ныряльщика он выбросил вперед руки, лихо разбежался и… замер на самом краю палубы. В последний миг, когда ступни ног уже отрывались от настила, вдруг почудилось парню, будто выглянула из-под днища бота и снова скрылась серая тень, и ноги мгновенно превратились в чугунные тумбы.
— Ну ты… короче! — завопил старшина, стопоря двигатель.
— Да, да… Сейчас… Вот только… — лепетал Петька, беспомощно оглядываясь по сторонам, словно ища и не находя что-то позарез необходимое для того, чтобы прыгнуть, и не трогаясь с места.
Перед акулами Петька Аниськин с детства испытывал животный страх. До сих пор цепочка похожих на оспины ямочек на груди и белые полоски зарубцевавшихся шрамиков на трех пальцах правой руки — указательном, безымянном и мизинце — напоминали ему о первом знакомстве с бритвенно-острыми зубами акулы.
Знакомство это состоялось, когда Петьке было лет семь. Его дед, старший механик рыбопоискового траулера, избороздивший полсвета, был до самой лысины начинен невероятными историями о зверствах кровожадных пиратов океана. Иногда, в промежутках между плаваниями, старый моряк забирал Петьку у родителей и по вечерам, усадив внука на колени, начинал рассказывать. Ух и страшные это были истории! У мальчика замирало сердце, когда дед говорил о том, как акулы выхватывают из шлюпок потерпевших кораблекрушение матросов, как они перекусывают пополам аквалангистов, как нападают на китов и выгрызают куски мяса прямо из боков морских исполинов и как они утаскивают с пляжей купальщиков и зверей, приходящих на водопой…
Петька слушал деда, а сам исподтишка бросал опасливые взгляды в дальний угол комнаты, где висела над дверью огромная, густо утыканная острыми зубами челюсть акулы-мако — один из многочисленных трофеев деда. Грозный вид челюсти приводил мальчугана в трепет и в то же время пробуждал желание разглядеть ее поближе, потрогать торчавшие во все стороны маленькие костяные кинжальчики.
Желание с каждым разом усиливалось, и, когда подвернулся удобный случай — дед отправился в магазин за «Беломором», — Петька, дрожа от волнения и страха, придвинул к двери журнальный столик, поставил на него стул, на стул маленькую табуреточку, цепляясь руками за дверь, взгромоздился на вершину пирамиды и, холодея, протянул руку к челюсти.
Не случайно бритвенная острота акульих зубов вошла в поговорку. Едва Петька дотронулся до одного из них, на пол закапал вишневый сироп, приведя мальчика в ужас. Шаткое сооружение покачнулось под ним, стараясь удержаться, он машинально уцепился за челюсть, сорвал ее своей тяжестью со стены и с воем грохнулся вместе с ней к ногам входившего в комнату деда.