Блеск чужих созвездий

— ТЫ НИЧЕГО НЕ БУДЕШЬ ПОМНИТЬ ОБ ИСПЫТАНИИ, СЫН МОЙ, — с добротой проговорила она.

— Я забуду, как она ушла? — он судорожно выдохнул.

— ДА.

— Нет, пожалуйста! Я хочу все помнить! Я хочу помнить, что я натворил!

Но Великая Матерь не слушала его. Она дотянулась когтем до его груди, и у Мангона закружилась голова. Несколько секунд он боролся с дурнотой, пытался выстоять, не потерять сознание, не забыть. Но даже он был бессилен против древней магии, и спустя мгновение рухнул на постамент без чувств.

Великая Матерь осмотрела пещеру на прощание, недовольно пророкотала, увидев следы запустения, а потом медленно опустилась под воду. Через пару минут поверхность озера вновь стала спокойной, а огни в храме погасли.

***

Во рту было так сухо, что распух язык. Болело горло, потому что хотелось сглотнуть, но слюны не было уже давно. Жослен сидел, привалившись спиной к стене, и рассматривал свои руки, бледные и сухие.

— Росси? — прохрипел он. — Росси!

Они больше практически не общались — не было сил. Но Жослен периодически окликал подругу, чтобы убедиться, что она все еще в сознании.

— Как ты думаешь, кто умрет первым? — раздался слабый голос из соседней камеры.

— Я. А ты будешь чувствовать запах моего разлагающегося трупа, — такое длинное предложение было всем, на что была способна его пересохшая гортань, и Жослен умолк. Из-за стены раздалось тихое карканье: Росси смеялась.

“Она точно повредилась умом, даже не возмутилась из-за шутки”.

Сен-Жан в который раз подумал, удалось ли Татане выбраться живой, а если удалось, не забыла ли она про них? Его все чаще посещали видения, как она с Мангоном наслаждаются вкусным ужином и горячей ванной, и хоть он ненавидел себя за эти мысли, он бы душу Бурунду отдал за чан воды. Была еще одна возможность, страшная, но вполне допустимая: что Мангон все-таки воткнул в Татану нож на жертвенном камне, или что нужно ему сделать? И тогда он думал, кем бы он хотел, чтобы оказалась его подруга: честным мертвецом или живой предательницей?

— Я посплю, — прошептал Жослен, но Росалинда его каким-то чудом услышала.

— Только не умирай! Не оставляй меня…

Болезненный сон прервал стук каблуков по лестнице. Жослен так долго его ждал, что измученный организм выбросил адреналин по раздувшимся венам, и Сен-Жан даже подскочил на ноги. Во стенам лестницы плясал огонь фонаря.

— Росси! Росси, к нам идут, — прохрипел он, срывая горло. В соседней камере зашуршало, и Росалинда поднялась, цепляясь за решетку.

— Кто это?

— Спасение? Или смерть…

Он появился в проходе, словно посланник небес. В белом камзоле, белом плаще с золотыми рунами. В руках он держал револьвер, из которого даже не пришлось стрелять. Или Жослен просто не слышал выстрелов? Мужчина сделал шаг вперед, и лампа осветила его лицо. Мангон.

— Слава Матери, вы живы! — воскликнул он. Поставил твераневый фонарь на стол и бросился открывать решетки.

— Почти живы, — ответил Жослен, и уголок его рта дернулся в попытке улыбнуться.

Один из замков с грохотом упал на пол, и художник вывалился наружу. Мангон поймал его.

— Ну и вид у тебя. А запах!

— Лучший отдых в темнице Сви… — под конец голос его предал, и Жослен замолчал.

Мангон открыл вторую решетку и подхватил на руки Росси. В подвал спустилось еще несколько мужчин, одетых кто во что горазд.

— Нужна помощь? — пророкотал один из них.

— Да, Гордад, помогите юноше выбраться.

— С удовольствием, — двое мужчин подошли к Жослену и подхватили его с обеих сторон.

Росси чувствовала себя грязной, опороченной, больной, но счастливой, как никогда. Она прижималась к Мангону, не заботясь о том, как от нее пахло и не испачкает ли она священные одежды, и всей душой благодарила Великую Матерь. И только когда темница, и лестница, и коридоры лаборатории остались позади, и Мангон вынес ее на благословенный свежий воздух, Росси спросила:

— А где же Северянка? Она пришла?

Мангон долго посмотрел на Росси, и как бы строго он ни хмурил брови, она увидела боль в его глазах. Он вспомнил, как пришел себя в темном храме. Как брел на ощупь в темноте, спотыкаясь о камни и обломки обелисков. Как звал Татану снова и снова, пока не охрип. И как почувствовал блаженную свободу, будто когти зверя наконец отпустили его сердце, и дикость перестала угрожать его жизни. Тогда он понял, что заплатил положенную цену за свою жизнь, собственными руками отдал Татану в лапы Великой Матери. И только старый храм был свидетелем, как обычно спокойный дэстор Мангон упал на пол и как кричал, раздирая ногтями кожу на шее.

Адриан перевел взгляд на Жослена, который тоже вышел из лаборатории, остановился, цепляясь за дворян из-под моста, и с ожиданием ответа смотрела на него. С неба падали снежинки, мелкие, колючие. Они медленно опускались на грязную брусчатку и наконец не таяли, покрывая измученный Илибург белым кружевом. Адриан чувствовал, как снег падал на лицо и руки, как колол холодом кожу.

— Я убил ее.

Слова жгли язык, но Росалинда и Жослен заслужили правду, а он — их ненависть. Росси всхлипнула и снова уткнулась ему в шею, издавая клокочущие звуки: слез не было. Жослен мрачно посмотрел на Мангона и кивнул, будто говорил: “Я так и знал”.

Адриан развернулся и понес Росалинду прочь от лаборатории Свирла, и Жослен ковылял рядом с ними в новую жизнь.

Эпилог.

Лавовое озеро волновалось. На его поверхности, обычно спокойной, появились пузыри, они взрывались, расплескивая обжигающие капли. Весть об этом быстро достигла Обители, и ее жители принялись слетаться один за другим. Раздавалось хлопанье мощных крыльев, на иссушенной земле поднимались вихри пепла, и когда очередной дракон мягко приземлялся на берегу, в горячий воздух взлетало пыльное облачко. Дракон складывал крылья, подходил к самой лаве и усаживался с невозмутимым видом рядом с другими обитателями Пустошей. Здесь уже было с полдюжины особей, некоторые смотрели друг на друга особо внимательно, и становилось ясно, что они обмениваются мыслями о событии. Все ждали прибытия вождя.

Лава волновалась все сильнее. Пузыри поднимались один за другим, из глубины вырывались небольшие гейзеры, и драконы, на которых попадали обжигающие капли, жмурились, словно огромные чешуйчатые коты. Некоторые подбирались поближе, чтобы погреться в жаре, которым дышало озеро. Драконов становилось все больше, прилетали новые, и вскоре их на берегу стояло чуть больше дюжины. На поверхности озера появились волны, оно будто начало раскачиваться из стороны в сторону, и в этот момент огромные крылья закрыли солнце. Итари прибыла.

Итари была крупнее любого из драконов Обители. Ее мощное тело покрывали сине-голубые чешуйки, которые становились почти белыми по краям. Возлюбленная дочь Великой Матери, она слышала голос Перворожденной и могла читать ее пророчества, за что пользовалась особым почетом среди соплеменников. Заметив прибытие Итари, драконы расступились и склонили шипастые головы. Она медленно подошла к озеру, и длинная шерсть, свисавшая из-за ушей, качалась влево-вправо. Лава совсем взбунтовалась, пошла крупными волнами и выплескивалась на берег, под лапы вождя. И вдруг из середины озера разошлись круги. Итари нетерпеливо переступила с лапы на лапу. Там, где зарождались круги, что-то появилось. Сначала показался купол, по которому стекала лава, не причиняя ему вреда, но чем выше он поднимался, становилось ясно, что это яйцо. Многие драконы впервые видели явление Дара, мотали головами и утробно рычали.

Яйцо было большим. Через розовые полупрозрачные стенки отчетливо виднелись мерно бьющиеся, мерцающие жилки. Когда оно полностью поднялось над поверхностью, качнулось на волнах, грозясь вот-вот упасть, Итари нырнула в озеро, словно водная змея, достигла середины в считанные секунды и подхватила яйцо. Лава была столь горяча, что даже вождю она причиняла боль, а любой из других драконов отправился бы прямиком к Матери, попади он в озеро, но Итари, любимица Первородной, осторожно вынесла яйцо на берег, а затем выбралась сама. Не обращая внимания на стекающую с головы и боков лаву, она сжала передними лапами верхушку яйца и надавила.