Страница 120 из 130
— Насколько я знаю, в Илирии девушки также увлечены косметикой и украшениями, и девичники у них очень распространены. И что же, у тебя нет подруг?
— Нет, — пожала плечами Таня. — Так выходит, что я больше с мальчиками друзья. Долго я их понимала лучше. Но однажды они тоже начали играть в эти игры. Ну, если ты понимаешь.
— Пока мальчики не выросли и не приняли женские правила игры? — криво улыбнулся Мангон.
— Да, — она чуть отодвинулась, оценивая работу, а потом провела от середины каждого две линии вниз, похожие на следы от слез. — Все понимают эти правила, а я — нет.
— Могу поспорить, ты лукавишь, — улыбнулся Мангон.
— Я не знаю такого слова, — нахмурилась Таня.
— Ты врешь мне. Или себе.
— Я никогда не вру! — горячо возмутилась она.
— И снова ложь, — он показал на нее черным пальцем, ловя на слове. — Навскидку могу вспомнить, как ты скрывала свои визиты в мои подземелья и то, что вы с Владом с одной земли.
— Это нельзя считать. И вообще, твое лицо готово, — Таня отложила кисти, собираясь закончить разговор, который вдруг повернулся неприятной стороной. Мангон же смотрел на нее с высоты своих возраста и опыта и будто забавлялся.
— Линии от глаз нужно растереть. Пальцем, — подсказал Мангон.
Таня помедлила в нерешительности, потом потерла ладони друг о друга, согревая.
— Ну хорошо, — она взяла его лицо в руки и большими пальцами провела по черным линиям, размазывая их. Его чуть влажные волосы касались тыльной стороны ее ладоней. Таня замерла, не отнимая рук, глядя в желтые глаза, как завороженная. Как он близко, невыносимо близко! Ей бы придвинуться одним коротким, жарким движением, наклониться, позволив своему дыханию смешаться с его, почувствовать наконец прикосновение его губ. По телу разлилась слабость и неведомая прежде нега, а Мангон смотрел на нее, прямо и открыто, почти нетерпеливо, и будто ждал чего-то. Горячая волна залила лицо и грудь, и Таня не справилась, отступила, пряча глаза. Кто она и кто Мангон? Даже думать смешно. Адриан протянул к ней руки, стремясь удержать, помочь преодолеть неловкость, но Таня не заметила этого, взвилась и быстро отошла к окну, от которого веяло едва заметным холодком, так что его руки схватили пустоту.
— Нужно открыть вино, правильно? — как бы между прочим спросила она, боясь обернуться.
— Правильно, — спустя пару секунд отозвался Адриан. — Но сначала я прочитаю молитву. Сокращу, как смогу, но Влад заслужил ее.
Таня посмотрела на Мангона. Он стоял посреди комнаты, сложив черные руки лодочкой на груди, и его густо обведенные глаза сияли каким-то мистическим огнем. Исчезли дракон, и холодный владелец Серого Кардинала, и легкомысленный Тень, на их месте вдруг появился истинный жрец Великой Матери.
— Сложи руки так же, — попросил он, и Таня послушалась. Она встала напротив Мангона, сложила руки на груди и приготовилась слушать.
— Кхер талан аэг морок! — голос сделался низким и глубоким, почти осязаемым. — Кхер талан тал нимаган! Хнарт аэг ди во таурен, трест аэкх кахарт, — он прикрыл глаза, сложив пальцы в сложном жесте. — Великая Матерь! В сей скорбный час взывает к Тебе Твой сын, Твой дух, огонь от Твоего огня. Приди и засвидетельствуй наше горе, скорбь в наших сердцах, — соединив указательный и большой пальцы правой руки, он выдвинул ее вперед. — Встреть душу Влада Странника у ворот Огненных Чертогов, проводи его в Сады Забвения, ибо я, дракон по рождению, огонь от огня Твоего, свидетельствую добродетели его, храбрости и чести, — левая рука сменила правую. — Молю тебя сберечь его от холода Бурундова царства и подарить вечный покой. Кхер талан! — Мангон возвысил голос, распахнув глаза, и они горели желтым, перечеркнутые вертикальными змеиными зрачками. — Аэг морок! Кхер талан тал нимаган!
Мангон читал молитву на неизвестном языке, и Таня чувствовала, как жара, и голос дракона, и ритм стихов обволакивают ее, заставляют замереть на месте и в то же время расслабиться, поддаться магии древнего ритуала. Ей казалось, что воздух стал плотнее, что вокруг появились тени, а может быть, причиной тому были лишь обман зрения и усталость. Она смотрела на Мангона и не могла оторвать взгляда, представляя, насколько внушительно он должен выглядеть под сводами драконьего храма в развевающихся одеждах с золотыми узорами. Настоящий жрец, великий кардинал, заставляющий верить в величие Матери. А потом мысли снова распадались, и все заполнял голос Адриана, повторяющий слова древней молитвы.
Наконец стихи затихли. Адриан развел руки в стороны, позволяя последним словам дозвучать, раствориться в горячем воздухе гостиной, а потом снова соединил их перед грудью, завершая молитву. Он медленно поднял голову, открыл глаза, которые больше не горели сверхъестественным огнем.
— Спасибо, что была сейчас со мной, — сказал он. — А теперь время вина.
Мангон подошел к столику, открыл бутылку вина и налил три бокала.
— Татана, — он провел рукой по ее плечу, оставляя серый след. — Приходи в себя. Драконья молитва в первый раз тяжело воспринимается, я должен был предупредить.
— Это точно, — проговорила Таня, возвращаясь к реальности. Она взяла ослабевшими пальцами бокал.
Второй Адриан взял сам и громко сказал, будто в комнате был кто-то еще:
— Влад Странник! Приглашаю тебя на последний пир! Выпей с нами вина, с теми, кто любил тебя и будет всегда тебя помнить. Я пью за тебя, во имя тебя, и пусть Великая Матерь смотрит в мое сердце, — Мангон поднес бокал к губам и выпил вино в три больших глотка.
Таня слушала его речь, и смущение в ее сердце уступило грусти и любви к Владу. Она делила их с Адрианом, и оттого их переживания становились острее и больше, от них сдавило грудь и щипало глаза, и Таня боялась, что не сдержится и расплачется.
Адриан взял третий бокал, подошел к камину и выплеснул вино в огонь.
— А это для Влада, — пояснил он.
Огонь зашипел, дернулся, но быстро выровнялся и заплясал так же весело, как и прежде. Таня встала рядом с Мангоном, решившись вдруг сделать то, что никогда прежде не делала. И не могла поверить, что когда-то сделает. Но молитва дракона вдохновила ее, и ей вдруг показалось, что несправедливо будет, если только она прозвучит в память о Владимире. Во рту пересохло от волнения и торжественности момента, но все-таки она сказала:
— Я хочу сделать еще что-то. Думаю, это важно для Влада.
Мангон удивленно посмотрел на нее, но ничего не сказал. Таня сложила руки на груди, сплела пальцы, как делала в детстве, когда еще верила в доброго Бога на облаке, до того, как он забрал ее маму. Закрыла глаза и произнесла по-русски:
— Господи! Упокой Господи душу раба Твоего Владимира и прости ему все согрешения, вольные и невольные, и даруй Царствие Небесное. Позаботься там о нем, он был верным другом и честным врачом. Отче наш, иже еси на небеси… — слова молитвы всплывали из глубин памяти, как часто бывает со стихами и песнями, что напевала мама перед сном. Таня не молилась со дня ее смерти и не верила больше в Бога, она была уверена, что сделала все неправильно, но сделала от всей души. Владимир был христианином, и проводить его следовало, как христианина, и может быть, после смерти он найдет дорогу домой.
— Это была ваша молитва? — спросил Мангон, когда Таня умолкла и неловко трижды перекрестилась.
— Да. Для нашего Бога.
— Какой он? — Адриан опустился на ковер перед камином, и Таня села рядом, с облегчением поджав под себя ставшие ватными ноги.
— У нас один Бог. Он большой, как мир, он везде, и никто не может его видеть. Он… сердномилый?
— Милосердный, — с улыбкой подсказал Мангон.
— Да. Он дает прощение всем, кто честно просит. Даже если ты убил и просил прощения, ты можешь попасть в хорошее место. А для плохих людей будет огонь и кастрюли, там их будут варить.
— Как думаешь, меня бы простил ваш бог? — вдруг спросил Адриан, глядя в огонь. Таня подумала, что он шутит, но Мангон выглядел серьезным и немного печальным.