Упорядоченное

Ник Перумов

Упорядоченное

Вкругаля

Кажется, было лето и был полдень, пахло соснами, хвоей и немного машинным маслом – это приятель Вадька хвастался новым великом, «старт-шоссе», пока его домой не загнали. Четвёртый класс позади, не хухры-мухры. Шалаш, что мы, четверо приятелей – я, Вадька, Наташка и Танька – строили весь июнь, опустел, Нату и Тату тоже позвали обедать, а я вот что-то задержался – ага, опять зовут! Бабушка из окна веранды. Иду-иду, бегу! Рыжие сандалии на босу ногу, расстегнулся правый, вечно он расстёгивается, сейчас я его…

– Не торопись, – солидно сказал пушистый кот рядом.

– Так бабушка же зовёт, – я не удивился говорящему коту.

– Зовёт. И надо спешить. Только дорога у нас с тобой дальняя.

– Дальняя? Улицу перейти!

– Не перейти, – наставительно пояснил кот, – а выйти сперва на Вторую Дачную, по ней до сквера Героев, повернуть на Первую Дачную, с неё на Осипенко, а с неё на Расковой, и уж только потом на Косую, а уж с Косой можно и к нам на Чкалова.

– Зачем? – удивился я. – Далеко так!

Коту я не удивлялся. Совершенно.

– Далеко, – согласился тот, не сводя с меня пристального взгляда. – Потому и спешить надо. Вкругаля пойдём. Посолонь… А то опоздаешь… – он сделал паузу. – К обеду опоздаешь, говорю.

– А, знаю, – засмеялся я. – Я Крапивина читал вчера. “Голубятню на жёлтой поляне”. Вот ты мне теперь и снишься. Я сплю, и ты – из моего сна! Верно?

– “Голубятню”, говоришь? – Кот почему-то отвёл глаза, задумался. – Гм, ну да, конечно. Я из твоего сна, а ты спишь. Ну, вставай, соня! Мне недосуг. Ещё дел по горло.

И мы пошли – я и пушистый кот. Прямо по Второй Дачной. Проехала мимо автолавка, белый автобусик с надписью “Latvija” над узкой щелью радиатора, свернула во Второй Дачный переулок, загудела призывно. Прополз медленно и солидно 408-ой “Москвич”, о, а вот и “Победа” дяди Пети, соседа нашего.

Однако ушли мы с котом совсем недалеко.

– Эй, задрыга!

Я вздрогнул. Рыжий Пашка, из параллельного «б», первый хулиган четвёртых классов. И с ним ещё двое, вечная парочка – Синяк с Ремнём.

– Чё, в штаны наложил вчера? – ухмыльнулся Пашка. – Махаться один на один не вышел?

– А знаешь, что с теми бывает, кто трусит да крысит, через окно раздевалки сдрищивает? – осведомился Ремень.

Ремень – здоровенный, стриженый под ноль, учителя от него все стонут.

Кота рядом со мной они словно не замечали.

– Кто крысит, тому тёмную устраиваем! – загоготал Синяк. Из всей троицы он самый хилый, но самый вредный и отчаянный.

– А с тобой, задрыга, и тёмную много чести, – Пашка сплюнул. – Мы тебя и так, при свете!

В животе липкий комок страха, и потом покрылся лоб.

Я тогда сбежал от них, да, через окно раздевалки, хотя договорился с Танькой, что… что она меня подождёт.

После школы вместе до троллейбуса дойдём.

Но я испугался этой троицы, сбежал.

И Таня больше со мной уже не ходила и вообще долго не разговаривала.

Откуда тут взялись эти трое?! У нас каникулы! Учебный год уже месяц как кончился!

Я поглядел на кота, но тот сидел себе рядом, безмятежно умываясь.

– Кот!

– Какой кот? – удивился Пашка. – Ты мне зубы не заговаривай, задрыга! Говори, махаться будешь?

Махаться я не умею.

Не умею, но – встаю, как положено.

Пашка ухмыляется, широко размахивается, намереваясь заехать мне в ухо.

…Бабушка всегда говорила – не дерись, угодишь в милицию, в детскую комнату, из школы вылетишь, в 9-ый класс не возьмут, в ПТУ пойдешь!

Драться нельзя, я знаю. Хулигану как с гуся вода, а тебе «жизнь сломают", твердят взрослые.

…Но, пока Пашка замахивается, я чуть подшагиваю, и бью его прямой левой, с доворотом бёдер, прямо в большой веснушчатый нос

Ой!

Я же так не умею!

Я никогда никого не бил в лицо!

Пашка спотыкается, ломается, складывается пополам и падает.

Прижимая ладонь к лицу, а между пальцев – алые струйки.

Синяк и Ремень пялятся на меня в немом изумлении.

– Бежим, – вдруг шипит мне кот. – Прыгай через него! Меж ними – и бежим!

И мы бежим.

Хотя за нами никто не гонится.

Мы пробежали квартал по Второй Дачной, и кот впереди меня вдруг резко сворачивает в переулок Островского.

Там Вадька живёт. В случае чего – к нему заскочим…

– Заскакивать не будем, круга дадим, – слышу я от кота. – Ничего, успеем…

И по-прежнему не удивляюсь. Ни своему умению, ни говорящему коту-поводырю.

Переулок Островского короткий, вон уже и Первая Дачная, над ней пыль – видно, только что грузовик протащился.

И за пылью я вдруг вижу её.

Таньку Махнину.

Ту самую. Она стоит и глядит прямо на меня, глядит растерянно как-то, словно домашку дома забыв. Хотя, конечно, она никогда ничего не забывала.

– Т-тань?

Они что, сговорились все? Сперва Пашка с Синяком да Ремнем, а теперь ещё и она.

Щеки у меня горят. Ой, ой, ой, до чего же стыдно…

Она меня ждала, а я струсил.

– Сашка, привет, – грустно говорит она мне. – Послушай, тут такое… помощь нужна…

Кот внимательно глядит на меня.

…Мы опоздаем, мы точно опоздаем, если пойдём за нею.

Кот выжидательно смотрит.

Но, уж раз я заехал в нос самому Пашке – ох, что будет-то, нажалуется наверняка, может, уже и в милицию побежал? – то…

– Конечно, Танюх, – говорю я как можно более независимо. – Идём. Жаль, велика нету.

Она улыбается, и мы идём.

Идём дальше.

…Дорога заканчивается.

Вот уже конец Косой улицы, видно начало нашей Чкалова. Сколько ж мы проходили? И почему я про бабушку не подумал? Что она скажет, когда узнает, что с нами приключилось?

– С бабушкой всё будет в порядке, – говорит кот. Ему тоже досталось.

Роскошная шубка кое-где подпалена, с другой стороны – свисает мокрыми сосульками.

– Мы… успели? – спрашиваю я. Почему-то мне кажется, что нет. Не зря же Таня крикнула, прежде чем исчезнуть – «опоздаешь!"

– Успели, – удовлетворённо говорит кот. – Хотя и времени в обрез осталось.

– Постой, – говорю я. – То, что мы видели, там, на ручье через Осипенко…

Кот отворачивается и вновь принимается вылизываться, хотя времени, говорит, уже не осталось.

– Те трое… Трое мальчишек…

– Не думай про них, – перебивает кот.

– Всему своё время, – добавляет он вдруг чужим голосом.

– Кот…

Те трое на деревянном мостике, под которым мы пролезли, трое, которые звали меня…

– Ну, чего «кот»?

Мы уже у самой калитки нашей дачи. В песочнице играет пятилетняя Ленка, внучка хозяйки.

– Это ж всё не просто так, да?

– Понял, да? Догадался, да?

– Трудно было не, – говорю я… нет, уже не я. Взрослый и солидный, поживший человек. – “Голубятня на жёлтой поляне” тогда ещё не была написана. Крапивина я читал, но – “Мальчика со шпагой”, в “Пионере”, а там никаких снов не было.

Кот что-то хочет сказать, но этот “другой я” его останавливает.

– Пашка – это раз, когда я струсил. Танька – это два, я её предал. И остальное – там, на ручье, когда под мостом бежали, через воду…

– Зато сейчас, – перебивает кот, – ты не струсил и не предал. Закрыл грехи свои.

– Грехи? – вновь усмехается тот я, который не я. – Грехов у меня много, кот, и таких, что…

– А про них, – щурится он, – уже не тебе судить. С чего всё началось, с чего дорожка кривая потянулась – то и грех.

Я сажусь на корточки, протягиваю руку, глажу мягкую шелковистую шёрстку там, где её не тронул огонь и не намочила вода.

– Кот, – говорю я. – Ты ведь не просто так кот, верно? Ты…

– Как это «не кот»? – возмущается мой пушистый товарищ. – Самый что ни на есть кот! Вот, смотри сам! Лапсы, усы, хвост! Всё, как полагается!

– А кто у вас тогда «не просто так»?