Страница 12 из 87
В результате всего сказанного, какими бы путями мы ни переходили от фонемоида к фонеме, фонемоид есть реально произносимый и реально слышимый звук, а фонема есть абстракция, то, что мысленно сконструировано, конструкт.
Наконец, не нужно забывать и того, что вообще всякая модель есть перенесение структуры с одного субстрата на другой. Фонема, если мы ее действительно рассматриваем как модель, тоже должна быть результатом перенесения структуры с одного звукового субстрата на другой звуковой субстрат. Тот звуковой субстрат, с которого происходит здесь перенос, очевидно, есть субстрат физико-физиолого-психологический. Но, как мы видели, этого мало. Первая и непосредственная модель такого субстрата есть не фонема, но фонемоид. А уже только фонемоид является прямым и непосредственным субстратом для фонемы. Поэтому данное у нас выше определение фонемы как модели несколько усложняется.
Когда мы говорили о фонеме, как о множестве неоднородных и релевантных признаков, то, очевидно, мы этим определяли только чисто структурную сторону фонемы и оставляли в стороне ее модельность. Правда, мы говорили, что данное множество признаков соотнесено с тем или другим звуком речи. Этим уже затрагивалась модельная сущность фонемы. Но сейчас, после приведенных разъяснений, мы можем ее выразить гораздо более точно. Фонема есть упорядоченное множество неоднородных и релевантных признаков того или иного звука речи, или, говоря проще, звук речи как структура, но – такая структура, которая с физико-физиолого-психологического субстрата перенесена в область конструктивно-логических (и потому обобщенно-абстрактных) определений и отношений.
Усложненность заключается здесь в том, что необходимо с последней четкостью формулировать тот новый субстрат, организация которого ведет к получению модели. Покамест мы шли от артикуляционного аппарата к фонемоиду, то ясно, что мы находились все же в пределах реального звучания. Мы переносили физиологию звуков речи на новую ступень, снимали с этой физиологии ее структуру и переносили на реально слышимые звуки речи. Эти реально слышимые звуки речи, или фонемоиды, были тем новым субстратом, который заново организовывался путем перенесения на него структуры естественных звучаний. Но вот теперь оказывается, что эта естественно возникающая, но теперь уже и реально слышимая модель звука сама, в свою очередь, оказывается оригиналом для новой модели. Именно, изучая все реально слышимые оттенки данного звука в разнообразных фонетических контекстах, мы приходим к необходимости обобщить все эти оттенки, привести их в известную систему и последовательность и найти принцип этой системы и последовательности, который переводил бы реально слышимые фонемоиды к абстрактно конструируемой модели. Эта модель, очевидно, строится уже не на физико-физиолого-психологических данных и тем самым уже не на фонемоидах. Она имеет свой собственный субстрат и свою собственную базу. И тут необходимо с полной определенностью и с полным бесстрашием сказать, что этот субстрат есть уже только логически-смысловой, и эта база существует в пределах лишь абстрактно получаемых конструкций. Если бы возникла необходимость и возможность также и материальной реализации такой обобщенной, абстрактно мыслимой и до конца логически продуманной конструкции, то у нас возникла бы машина, воспроизводящая эту фонему как конструкт, а за ней и множество соответствующих ей фонемоидов.
Тут впервые мы сталкиваемся с учением о подлинной языковой модели, которая, будучи абстрактной конструкцией, базируется на реально слышимых звучаниях, подобно тому, как эти последние базируются на естественном артикулировании звуков речи в реально существующих языках, т.е. существующих уже не абстрактно, не конструктивно, не теоретически, но вполне естественно, до всяких теорий и конструкций и независимо от них, в живой стихии исторически наличных и материально развивающихся человеческих языков.
Парадигматическая звуковая модель
Не очень понятно, почему вопросы объединения фонем в определенные классы и в определенную систему рассматриваются у И.И. Ревзина и у других в главе о парадигматической модели. Но как ни называть в данном случае всю эту фонологическую проблематику, она, несомненно, возникает тотчас же после элементарного определения фонемы.
Попросту говоря, парадигматическая звуковая модель есть только результат классификации звуков данного языка и в данный его период, приводящая к тому, что каждый отдельный звук не только характеризуется сам по себе, но и получает свое определенное место в данной языковой системе. Говорят также о зависимости каждого звука от его позиции, т.е. от окружающего фонетического контекста. Парадигматическое отношение между звуками – это то отношение, которое создается позициональными условиями. Одна и та же позиция, напр., положение между двумя твердыми звуками, накладывает определенную окраску в отличие, напр., от положения между твердым и мягким или между мягким и твердым, или между двумя мягкими и т.д. отношение между разными звуками в одной и той же позиции есть отношение парадигматическое.
Поэтому, когда мы обычно говорим о том, что шумные делятся по месту своего образования, по способу своего образования, по степени участия голоса и по твердости или мягкости, то, в сущности говоря, мы производим как раз то, что называется парадигматическим моделированием. Так, положение того или другого гласного звука между двумя твердыми согласными есть тот оригинал, моделью которого будут являться конкретные комплексы, вроде «пал», «пол», «пыл» и т.д. Позицию можно понимать и более широко – как вообще единый принцип образования звука, по которому моделируется тот или иной конкретный звук. Тут важно только то, чтобы признаки отдельных звуков, участвующих в данных комплексах, выступали в максимально отчетливой форме.
В книге И.И. Ревзина после приведения традиционной классификации русских шумных в очень выпуклой форме дается разбиение всех основных признаков для шумных русского языка на разного рода классы, из которых видно, в какие разнообразные комбинации могут вступать эти признаки и какое огромное количество классов шумных может появиться в зависимости от принципа классификации. Так, можно объединить шумные по месту их образования при условии их глухости. Получится целый и вполне определенный класс: p, t, k. Те же самые звуки, взятые с точки зрения места их образования + звонкость, дадут новый класс: b, d, g. Тот же принцип при условии глухости и мягкости дает еще два класса: p’, t’, k’; b’, d’, g’. Аффрикаты тоже представляют собой отдельный класс и т.д. Эта разнообразная система комбинирования звуков речи в отдельные специальные классы наглядно свидетельствует о той четкости звукообразования, которая преследуется методами моделирования.
В связи с тем, что это не есть просто формально-логическая классификация, но именно классификация структурная, представители математической лингвистики поступают правильно, употребляя такие выражения, как «разбиение на классы» или «мощность» (которая отличается от обыкновенного понятия количества только своим структурным строением). Например, то, что в первом классе имеется три звука (p, t, k; b, d, g; и т.д.) обозначается так: разбиение мощности три. Если мы возьмем класс p, b – т.е. класс губных с участием или без участия голоса, то такой класс будет иметь мощность два. Имеются также и классы мощностью один, как, напр., класс p и p’, где берется один и тот же глухой губной как твердый и как мягкий.
В заключение этого раздела необходимо отвести одно недоразумение, которое легко может возникнуть у читателя. Дело в том, что фонема, как мы знаем, не есть реально слышимый звук, но наша структурная конструкция; а тем не менее наши парадигматические фонемы и модели мы описывали по преимуществу при помощи чисто акустического аппарата звучания. Могут спросить: если вы изгоняете из лингвистики всякий физико-физиолого-психологический субстрат, то как же вы при описании парадигматических фонем вдруг начинаете пользоваться акустикой и используете артикуляционный аппарат произношения? На это нужно сказать, что копенгагенская школа структурной лингвистики так и рассуждает: звуки речи характеризуются своими взаимными отличиями, но обследование их дифференциальных признаков совершенно не относится к лингвистике. Это едва ли можно считать правильным. Гораздо правильнее рассуждает пражская школа, которая не только занимается изучением дифференциальных признаков звуков, но даже заимствует эти признаки из акустической области. Это совершенно не значит, что лингвистика занимается акустикой. Ведь когда мы слушаем музыку, то музыкальные звуки тоже определяются чисто физическими волнами воздушной среды, эти волны тоже ударяют в нашу барабанную перепонку, и вся слышимая масса звуков тоже отражается определенным образом в нашем мозгу и в нашей психике. И тем не менее в музыке мы слышим вовсе не эти воздушные волны, вовсе не эти барабанные перепонки и вовсе не эти нервные и психические процессы. Мы слышим именно музыку, а не что-нибудь другое. Точно так же и в области языка, когда мы что-нибудь произносим, воспринимаем то, что произносят другие, и понимаем произносимое, то мы вовсе не думаем ни о каких губах или зубах, ни о каких щелях или смыканиях, ни о какой звонкости или глухости звуков, а воспринимаем и понимаем только самые звуки и речь, взятые сами по себе. Звук «с», например, зубной и фрикативный. Но кто же во время произнесения этого звука в потоке речи думает о зубах или о щелевом характере этого звука? Значит, дифференциальные признаки звука «с» вполне налицо, и мы их знаем, но в живой речи, где этот звук является фонемоидом или фонемой, мы имеем дело только со смысловой стороной этого звука и вполне отвлекаемся от всякого артикуляционного аппарата произношения. Это и дало нам возможность при установлении парадигматических моделей использовать их акустический аппарат, но тут же и отвлечься от него и сосредоточиться только на общих качествах самого звучания и следить только за смысловой структурой самого звучания.