Страница 9 из 70
Казалось, все хорошо. Была прекрасная погода, когда он взлетел и приблизился к цели. Вдруг неожиданно из-за горных вершин Дагуэя на юго-западе неизвестно как появились темные грозовые тучи. Они довольно быстро приближались. Доуза беспокоил не столько гром и даже молнии, сколько сильный ветер. Согласно инструкции, он должен был лететь строго на высоте четырехсот футов, что было рискованно даже в самую лучшую погоду. Но с такими воздушными ямами, которые возникали при буре, было бы самоубийством не подняться выше, какие бы там ни были инструкции!
Чтобы принять решение, ему понадобилось секунд двадцать или даже того меньше. Но когда Доуз принял сознательное решение подняться, он обнаружил, что еще раньше машинально потянул рычаг на себя и самолет уже в течение пяти-шести секунд набирал высоту.
Моторы старого самолета ревели от напряжения, когда его пропеллеры начали вгрызаться в воздух и самолет круто пошел вверх. Тут было коварное место, особенно в такую бурю. Самолет летел над долиной между двумя горными хребтами, и Доузу приходилось сторониться гор, возвышавшихся на юге и на западе. Доуз продолжал подъем до тех пор, пока альтиметр не показал три тысячи футов над долиной. Теперь он видел грозовую тучу под собой: она была несколько левее и позади самолета.
И тут он заметил свет красной лампы, горевшей над ним на бортовом щитке. «О боже!» — вырвалось у него. Доуз дернул за рычаг и закрыл бак на левом крыле, который оставался открытым во время подъема. Он вспомнил, что в момент третьего, и последнего, захода на цель, когда он готовился сбросить «суп», налетел шквал и это отвлекло его от задания, отвлекло от всего, кроме того факта, что его самолет летел слишком низко. Он должен был во что бы то ни стало подняться, и как можно скорее.
Выровняв самолет, Доуз проверил давление в левом баке. Бак был пуст. Он прикинул, сколько секунд длился подъем, но не смог определить. Может быть, бак был пустым еще до того, как он начал подъем? Без сомнения, бак опорожнился до того, как самолет поднялся на тысячу футов. Во всяком случае, он на это надеялся. У него не было ни малейшего понятия, что было в баке на этот раз. Пилотам этого не сообщали, но, конечно же, там ничего хорошего быть не могло. Так или иначе, содержимое бака предназначалось для испытания на свиньях. Он видел свиней, привязанных к кольям, вбитым в коричневую землю, на которой мишени были обозначены крестами в один ряд. Это напоминало ограждения школьных футбольных полей.
Вопрос был в том, что записать в бортовом журнале, о чем доложить, когда он вернется на базу. Будет ужасный фейерверк, если он им скажет, что произошло или что могло произойти, по его мнению. Но в конце концов он ведь и сам ничего точно не знал. Баки могли быть пустыми до того, как он поднялся! А если они производили распыление во время подъема, то возможно, что поток воздуха, с которым он боролся, отнес «суп» туда, куда и надлежало. Все было очень неопределенно. И, не зная точно, что произошло в действительности, он, естественно, не хотел докладывать о неудаче. На базе это не очень любят. Таких случаев слишком много, и не успеешь глазом моргнуть, как тебя отправят через Тихий океан во Вьетнам.
Здесь, в Юте, было скучно, но зато довольно безопасно. И хотя летать и убивать свиней омерзительно, все же это были всего лишь свиньи. А летать Доуз любил. Он всем своим существом чувствовал работающий самолет. Он как бы срастался с ним. Ему нравились захватывающие дыхание ощущения при пикировании и подъеме ввысь и сладкая тошнота, подступавшая к горлу во время резких кренов. Ему повезло с этим назначением, и он не намеревался терять такое место. Тем более не по собственной вине. Он вернулся к мысли о тон, что все напортачила метеорологическая служба. Он не видел причины брать на себя вину за их ошибку. Если ошибка вообще существовала.
К тому времени, когда он приготовился просить разрешения на посадку у контрольной башни, лейтенант Марвин Доуз убедил себя в том, что ничего не произошло. Его веснушчатое мальчишеское лицо с большими голубыми глазами было ясно и безмятежно. Это даже не будет ложью, думал он, поскольку на самом деле ничего не случилось.
ПОНЕДЕЛЬНИК, 10 АВГУСТА
11 ЧАСОВ 45 МИНУТ ПО МЕСТНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ
Капитан Норман Льюин, врач с дипломом, стянул с рук резиновые перчатки и бросил в урну.
— Прекрасно, просто изумительно, миссис О'Нил,— сказал он.— И ребенок, похоже, совершенно здоров.
Женщина на смотровом столе, лица которой почти не было видно за ее животом на последней стадии беременности, приподняла голову и улыбнулась врачу.
— Я рада, что хотя бы эта процедура закончена. Я всегда терпеть ее не могла.
— Да, понимаю,— сказал он сочувственно.— Можно одеваться. Пройдите ко мне в кабинет, пожалуйста. Там мы сможем поговорить.
— Вас к телефону,— сказала сестра доктору Льюину из-за зеленой занавески.— Он говорит, что звонит из автомата.
— Хорошо, хорошо,— ответил Льюин.— Иду. Выйдя из смотрового отделения, он направился к
столу дежурной сестры, чтобы ответить на телефонный звонок.
— Доктор Льюин?
— Да, да, доктор Льюин. Кто говорит?
— Моя фамилия Эдисон,— ответил голос на другом конце провода.— Вы наблюдаете мою сноху — Мэри.
— Возможно,— ответил Льюин.— У нее начались схватки? — спросил он, стараясь припомнить женщину с фамилией Эдисон. Льюин щелкнул пальцами в сторону сестры и сделал ей знак дать ему сигару, пока он разговаривает.
— Нет, нет,— ответил с нетерпением Эдисон,— до этого ей еще далеко. У нее только четыре месяца. Но она больна.
— Минуточку,— сказал Льюин. Он закрыл трубку рукой и обратился к сестре: — Достаньте мне карту Мэри Эдисон.
— Так, что с ней случилось? — спросил Льюин.— Кровотечение?
— Нет, у нее другое. У нее рвота.
— Ну, это бывает.
— Нет, нет! Это не утреннее подташнивание,— перебил Эдисон.— С ней что-то странное. У нее высокая температура, кружится, болит голова и рвота не прекращается целый день.
Сестра принесла историю болезни и положила на стол перед Льюином. Он стал ее читать, продолжая разговаривать с Эдисоном. Доктор Льюин прочел, что Мэри Эдисон живет на иждивении мужа, что ее муж служит летчиком во Вьетнаме. Она абсолютно здоровая женщина на четвертом месяце нормальной беременности. Это ее первая беременность.
— Привезите ее к нам, я тут ее посмотрю.
— Я не могу этого сделать,— сказал Эдисон,— я и сам-то себя неважно чувствую. С трудом дотащился до магазина, чтобы позвонить вам.
— Вы мерили ей температуру? — спросил Льюин.
— Нет, но мне кажется, что у нее тридцать девять, возможно, сорок.
— А как насчет соседа? Может, какой-нибудь сосед привезет ее сюда, чтобы я осмотрел?
— Я никаких одолжений у соседей не прошу. Не могли бы вы прислать санитарную машину и забрать ее?
— Дело в том, что, как правило, мы не высылаем санитарную машину за пределы базы,— объяснил Льюин.— А как насчет вашего собственного врача?
— Какого еще собственного врача? Я с врачами не знаюсь.
— О?
— Когда случается заболеть, я ложусь в постель и пью виски, пока не выздоровею.
Льюин улыбнулся. Да, своеобразный тип».
— Ну, а в вашем городе есть врач? Вы живете в…— он посмотрел в историю болезни,— в Тарсусе, правильно?
— Да, правильно. У нас есть ветеринар, но врача, ближе чем в Туэле, нет. До Туэле сорок миль, а до вас — только тридцать четыре — тридцать шесть. Да, никак не больше тридцати шести — от ворот до ворот.
— Знаете, если бы вы могли доставить ее в Туэле или вызвать доктора на дом из Туэле, чтобы он посмотрел ее, то вы могли бы предъявить счет, и армия возместила бы вам расходы.
— Нет уж,— с жаром сказал Эдисон,— мой сын на военной службе, и все вы отвечаете за Мэри. Я не буду сидеть и заниматься писаниной, ожидая денег. Почему вы не можете прислать сюда санитарную машину и забрать ее?