Страница 6 из 70
И тут в небе на расстоянии нескольких миль он увидел блеск маленького самолета.
Джим Ишида присел к стойке бара и заказал пиво. Оно здесь было скверное. Во всем штате Юта пиво было скверное, по 3,2 цента. Но это лучше, чем ничего. К тому же это заведение, состоящее из бара, магазина и почтамта, имело кондиционер. Бар был неплохим местом, куда можно прийти и остыть после длинного дня работы под палящим солнцем. Даже когда Роуз была дома, он иногда заглядывал сюда выпить пива. Но теперь, когда она уехала навестить их дочь в Сан-Франциско, у него не было никакой причины торопиться домой. Тем более, что дома его ничего не ждало, кроме телевизора и холодного ужина.
Ишида устал. Его сухое, но сильное тело ощущало усталость каждым мускулом. Нельзя сказать, чтобы мышцы болели. После долгих лет работы на воздухе Ишида находился в отличной физической форме. Скорее: он чувствовал себя раскисшим от жары, и усталость казалась ядом, который выделяли его мышцы. Сегодня он посадил для доктора Дипа живую изгородь из бирючины длиной в пятьдесят футов. Казалось безумием — огораживаться таким образом в пустыне. Но при достаточной поливке изгородь будет расти. А армия щедро снабжала ученых с базы всем необходимым.
Бармен Смит, толстый, пузатый, с бычьей шеей, вытащил бутылку пива со дна ящика, заполненного льдом. Он раскупорил ее и осторожно налил пиво в охлажденную кружку. Смит был прекрасной рекламой пива. Даже лучше той рекламы, которую обычно рисуют, гораздо реальнее. Его большие руки и мясистые губы, казалось, специально были созданы природой для питья пива. Так же как по клюву птицы можно определить, какую пищу она употребляет, так, глядя на Смита, можно было сказать, что он рожден пить пиво. У него была манера немного помедлить, как сейчас, прежде чем расстаться с кружкой и поставить ее перед клиентом, явно свидетельствовавшая о том, что он с удовольствием сам бы ее осушил. А пил он самозабвенно, смакуя каждый глоток, и удовлетворенно крякал после каждой опустошенной кружки. Да, лучшей рекламы не придумаешь, стоило на него взглянуть, как хотелось выпить.
— Как себя чувствуешь, Джим? Как дела?
— Жаловаться не могу,— ответил Ишида.
— Когда возвращается Роуз?
— Через две недели я возьму отпуск и поеду к ней в Сан-Франциско. Мы оба вернемся к середине сентября.
— Фриско хороший город!
Послышался гудок автомашины, и Смит покинул бар, чтобы отпустить бензин. Ишида никогда не видел, чтобы откидная доска стойки была опущена — не было никакого смысла ее опускать. Смиту приходилось все время выбегать продавать то бензин, то марки, то сыр. Как часто говорил Смит, он был самый занятой человек в Тарсусе. На самом деле это было не совсем так. Просто разнообразие дел, которые он выполнял, заставляло его все время быть в движении. Ишида ему почти не сочувствовал. Ведь здесь, черт побери, кондиционированный воздух! Конечно, Смит часто выходил на улицу отпустить бензин, но от этого было еще приятнее вернуться в прохладное помещение. И маленькие бусинки пота, блестевшие на верхней губе и лбу Смита, когда он возвращался после недолгого пребывания на улице, только усиливали жажду его клиентов. У Смита была довольно легкая работа. А вот Ишида действительно занимался мужским делом — часами в одиночку работал под палящим солнцем. И все было бы хорошо, если бы эти сумасшедшие врачи и офицеры на базе имели представление о том, какими должны быть сады. Ишида глотнул из кружки, и прохладное пиво приятно освежило горло. Он задумался о странностях американцев. .
В 1942 году они поместили его с родителями в лагерь для интернированных и держали там до конца войны. Сущее безумие — выражение страха и недоверия ко всем американским гражданам японского происхождения. Выбраться оттуда можно было только одним способом — завербоваться в американскую армию и идти драться с немцами в одном из соединений Нисей. В конце войны американцы признали, что совершили ошибку, и предложили некоторым из японцев компенсацию за понесенные ими убытки при принудительной продаже домов и ликвидации дел. Ишида был слишком молод для военной службы и поэтому оставался с родителями в лагере до 1945 года. После войны родители послали его в школу садоводства на деньги, полученные от американского правительства. Когда Ишида окончил школу, он обнаружил, что Калифорния полна японскими садоводами. И что еще хуже — мексиканцами, которые пришли сюда в войну со своими газонокосилками. Они работали за еще более низкую плату, чем японцы. И тогда Ишида вернулся в штат Юта, где он мог бродить сколько хотел по всем этим просторам, которые раньше видел только через колючую проволоку. Он посетил Сан-Франциско, где встретил Роуз и женился на ней. Роуз хотела жить подальше от замкнутой японской общины города, и они хорошо устроились и зарабатывали здесь, в Юте.
Вся беда заключалась в том, что жители Юты ничего не понимали в садоводстве и с большой неохотой тратили деньги на садовников. В основном здесь жили мормоны, которые не нанимали прислугу, горничных и садовников, даже когда имели достаточно денег, чтобы позволить себе это. Дело кончилось тем, что Ишида начал работать в армейских частях в Уэндовере, в Туэле и в Дагуэе. В этом было что-то противоестественное. Ведь он сам довольно долго находился в лагере около Фридома, где жил за колючей проволокой под охраной военных. А теперь устроился на работу на армейской базе, расположенной в ста милях от Фридома, тоже окруженной колючей проволокой и охраняемой. И все премудрости планировки и использования земли, которым он научился в школе садоводства, здесь были сведены на нет самодурством начальства армейской базы, которое составляло свои восточные планы по восточным проектам, придуманным еще в Вашингтоне. Они привезли с собой даже восточные растения, такие, как, например, бирючина, которая здесь вообще не росла. Однако, имея деньги и желание, можно было заставить ее расти даже здесь. Это были их деньги, и ему было наплевать. И все же он чувствовал себя дураком, потратив целый день на посадку тридцати кустов бирючины в ряд посреди пустыни только для того, чтобы угодить прихоти какого-то сумасшедшего врача или, может быть, его жены.
— Хелло, Джим! Как дела?
Ишида поднял глаза. Это был доктор Кули, ветеринар. Он усаживался на соседний стул.
— Прекрасно, доктор. Как у вас?
— Хорошо, хорошо! А какие дела там, на базе? Он указал на значок, который Ишида еще не снял. На значке была его фамилия, фото и отпечаток большого пальца.
— Как всегда,— ответил Ишида,— жаркие! Смит вернулся в бар и встал за стойкой, вытирая руки о штанины.
— Что вы сегодня пьете, доктор?
— То же самое,— сказал Кули, указывая на стакан Джима.
— А для вас, Джим? Еще один?
— Конечно,— ответил он, с удовольствием наблюдая за тем, как губы Смита невольно вытянулись вперед, словно он и сам хотел выпить.— Почему бы и нет?
Пока Смит наливал пиво, Кули крутился на своем стуле. Это был худой, взъерошенный мужчина с пожелтевшими от табака пальцами и усами. Его волосы были того же цвета, что и усы. Но они пожелтели не от табака. Разве что он специально натирал их сигарами перед тем, как выкурить. Возраст и солнце превратили цвет его волос в пепельно-желтый. Он был выше Ишиды, но тоньше. По натуре это был добрый человек, но резкие манеры и острый орлиный нос делали его похожим на злодея. Это не мешало Кули дружить, с детьми и даже часто бесплатно лечить птиц и кроликов, которых они ему приносили. Иногда вместо платы он просил детей помочь ему покормить животных или почистить клетки в ветеринарной больнице — но детям эта работа доставляла такое удовольствие, что они сами с радостью отдали бы все свои сбережения, только бы им позволили ей заниматься.
— Черт возьми, что это такое? — спросил Кули. Ишида повернул голову в ту сторону, куда смотрел
Кули. В комнате стоял бильярд. Новый бильярд. Ишида раньше его не видел и не заметил сегодня, когда вошел в полутемный бар с ярко освещенной улицы. К тому же он сидел перед стойкой не поворачиваясь.