Страница 2 из 70
— Ах, «врач! исцели Самого Себя» [Евангелие от Луки, IV, 23],—улыбнулся Дип.— Разрешите?
— Что разрешить?
— Сесть.
— Да, да, конечно.
Иногда Дип вызывал раздражение, но он был хороший ученый. Один из лучших. «Беда только в том,— думал Робертсон,—что он знает себе цену. И вот поэтому позволяет себе всякие нелепые выходки».
— Ну, смотрите,— сказал Дип, разворачивая листок на столе.— Читайте внимательно.
Что это? Издевательство? Черт с ним, если даже и так. Робертсон взглянул на листок и убедился, что это на самом деле был текст выступления президента.
— Самое важное — на второй странице,— сказал Дип.
Однако Робертсон продолжал изучать первую страницу. Он быстро просмотрел ту часть, которая касалась всесторонних исследований по защите от химического и бактериологического оружия. Так, так, так… Научный совет президента… так, так, так… Национальный совет безопасности… так, так, так… Робертсон перевернул страницу.
«Что касается нашей программы химической войны, то Соединенные Штаты подтверждают неоднократно декларированный отказ первыми применять смертоносное химическое оружие…»
— Вот видите,— сказал Дип весело.— Здесь написано «неоднократно декларированный». Значит, ничего нового в этом нет.
Но последующий абзац, казалось, содержал новую мысль:
«…Мы также отказываемся первыми применять химические средства, выводящие из строя людей».
— Что вы теперь скажете?—спросил Робертсон, указывая на эти строчки.
— Но президент ничего не говорит о слезоточивых газах, средствах для уничтожения листьев, а также о многом другом, что не выводит непосредственно из строя людей,— сказал Дип.— Он имеет в виду только газы, поражающие нервную систему. Кроме того, мы оставляем за собой право нанесения ответного удара, который отличается от первого удара только в политическом смысле, но не в научном или военном.
— Ну хорошо,— сказал Робертсон,— а что вы скажете об этом? — Он указал на последний абзац страницы, касающийся отказа от биологической войны.
— Тут надо иметь в виду две вещи,— ответил Дип.— Первое — это необратимость науки. Ведь нельзя закрыть то, что уже открыто. С тех пор как создали новый вид чумы, она существует. Навсегда. Возврата нет и уже не будет. Практически можно отказаться от всего, но нельзя зачеркнуть уже сделанное открытие. Дальше: «Научно-исследовательская работа, проводимая Соединенными Штатами в этой области, впредь сведется к решению задач чисто оборонительного характера, таких, как поиски средств, создающих иммунитет, и разработка необходимых мер безопасности». Вот это второе. Мы будем заниматься изысканием оборонительных средств. Но работа в целях обороны не отличается с точки зрения научной и военной от работы в целях нападения. Здесь можно говорить о различии только в политическом смысле. Но дело даже не только в этом. Как можно вести эксперименты в области обороны, если не моделировать наступления, от которого вы хотите себя оборонять? Это… Это будет абсолютно та же программа, но только с новой трактовкой для общественного мнения,
— А запасы?
— Дорогой мой Робертсон! И это тоже только для общественного мнения. Ведь нельзя создать запасы биологических веществ. Вы-то это знаете. Жизнь наших насекомых на полках слишком коротка, да и слишком дорого обходится. Ведь у нас никогда и не было запасов бактериологических средств. Храните выращенных вами бактерий, поскольку вам предстоит вести изыскания в целях обороны. Тех же бактерий, которые у нас были всегда. Просто сейчас они необходимы для «поиска средств, создающих иммунитет, и разработки необходимых мер безопасности».
— А Женевская конвенция?
— Да, мы в Англии в свое время тоже подписали Женевскую конвенцию. Но от этого не пострадал ни бактериологический центр в Портоне, ни Медисин-Хэт в Канаде. Или Куинсленд в Австралии.
— Тогда что же все это означает? — спросил Робертсон.
— Ничего. Или, точнее, почти ничего. Я полагаю, что придется немножко ужесточить меры по сохранению секретности и быть еще более осторожными. А в остальном… ничего.
— Ну, не знаю,— сказал Робертсон.
— Уж поверьте мне,— заверил Дип.— Это, как всегда, бизнес. Вот увидите.
— Может быть,— сказал Робертсон.
— А пока мы должны продолжать, не так ли? Хотите виски с содовой?
— Согласен,— ответил Робертсон.— Не возражаю.
— Вот так-то лучше! — воскликнул Дип. Он улыбнулся и поднял свой ухоженный палец, подзывая бармена.
ПЯТНИЦА, 7 АВГУСТА
16 ЧАСОВ 38 МИНУТ ПО МЕСТНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ
Томас Эдисон выковырял грязным, потрескавшимся ногтем большого пальца пластиковую пробку из бутылки какой-то сивухи и вытянул длинные худые ноги. Зажав оловянную кружку между когда-то крепкими, а теперь просто костлявыми коленями, он налил себе изрядную порцию. Вкуснее, когда пьешь из оловянной кружки. Всегда так. А Эдисон относился к выпивке серьезно. Более того, он в нее верил. Так, например, в пятнадцатом году, находясь в Гваделупе, он вылечился от свирепой лихорадки, не принимая ничего, кроме спиртного. Вот тогда-то он и пристрастился пить из оловянной кружки. Это было черт знает что, вспоминал он, вернуться в Соединенные Штаты после убийства Вилья [Вилья Франсиско — руководитель крестьянского движения в период Мексиканской революции 1910—1917 гг.] и обнаружить, что вся эта проклятая страна помешалась на Акте Вольстеда и «сухом законе». Он провел два дня в сумасшедшей Америке и большую часть времени искал, что бы ему выпить. Затем решил сесть в Гальвестоне на пароход, отплывающий в любую цивилизованную страну, где все еще употребляют виски. И не возвращался в Соединенные Штаты до тех пор, пока там не отменили «сухой закон».
О, да, это были времена! Так он подумал, но вслух эту фразу не произнес. Ведь только дряхлые старики способны брюзжать, брызгая слюной, и разговаривать сами с собой. Да, он стар, но не настолько. Правда, он выглядит так, будто его кожа велика ему на несколько размеров. Она свисает складками на подбородке, шее и руках. И шея у него уже не поворачивается, и зубы плохие, а о мужских достоинствах и говорить не приходится. Но он еще на высоте и не бормочет разного вздора. Ничего подобного, сэр! Его волосы поседели и поредели, но это все еще его волосы! Да, сэр. За это можно выпить! И он глотнул с жадностью, почувствовал, как тепло медленно растекается по его внутренностям. Да, в это он верил. Все остальное ненадежно. Почти все в жизни пошло прахом. Но тепло, которое он получал из этой маленькой кружки,— на него можно было рассчитывать.
Он внимательно осмотрел пятна от укусов насекомых на запястье, рассеянно почесал их, сунул палец в кружку и смочил укусы. Это охлаждало. Охлаждало руку, согревало горло. Первый сорт. Никогда не подведет.
Он посмотрел на бутылку, стоявшую возле него на полу, и улыбнулся ей. Нет, разговаривать он с ней не будет, потому что так поступают только старые ворчуны, совсем потерявшие разум. Но мужчина имеет право улыбаться, не так ли? Ни один чертов закон не запрещает улыбаться, правда? Этого они еще не запретили! Нет, сэр! Еще разрешается чувствовать себя хорошо и улыбаться, А он чувствовал себя… хорошо! Да, он действительно чувствовал себя неплохо, даже голодный. Наверное, мог бы…
Мысли о пище заставили его вспомнить о снохе, и он крикнул:
— Мэри! Куда ты подевалась, черт побери?
Его сноха, шаркая ногами, вышла из кухни. Господи Иисусе, подумал он, наверное, молодой Том был пьян, когда на ней женился. Вдребезги пьян… Или, может, она его невинностью привлекла? Ха! Однажды он сам с такой связался, из любопытства. В Маниле? Да, возможно, в Маниле. Или в Сингапуре? Ну, это не важно. Она запросила больше денег, но зато было забавно. A еще забавнее вспоминать об этом. Можно сказать, открыв новую гавань… Да бог с ней, приятель. Но эта? Господи Иисусе! У нее еще только началась беременность, а оная уже переваливается, как утка, а в этих шлепанцах и г давно. Ну, просто вылитая утка. Если так пойдет дальше, она, наверное, разродится слоном. Может ли утка родить слона? Он глядел на нее критически, стараясь увидеть в этой девушке то, что увидел его сын. Кожа да кости! Костлявые руки, костлявые ноги. Плоский зад.| И все время ноет. И никогда не смотрит вам в глаза, когда разговаривает.