Снег

Владислав Март

Снег

Эпиграф.

Не читай. Возьми другую книгу. В этой холодный человек пишет про снег и не более того.

Январский. Снег сухой. Абсолютно не мокнет на пальцах, на ладони, в зажатом кулаке. Рука остаётся сухой. Снег даже и не снег, а сахарный песок, который остаётся в бумажных сигарообразных пакетиках на высокой стойке «Пончиков Блинчиков». Каждый раз получая там заказ, а это всегда особенное дело, запоминающееся в деталях, на порцию кофе кассирша кладёт три сахарные дозы. Когда едется по Минской трассе из Мордора в край кладбищ и брошенных в полях бетонных фундаментов ферм, туда, где садится солнце, приятно останавливается в «Пончиках Блинчиках». Завтрак начинается с выбора блинов: с бужениной, красной рыбой, картофелем, сыром, вареньем… Что бы ни взялось, кофе в дорогу причитается. А к нему, исходя из каких-то корпоративных расчётов, тетя-кассир выкладывает сахар. Однажды я всё-таки раскрыл запечатанную с обеих концов сигару сахара и знаю какой он там, внутри довеска, что я не забираю, оставляя на выдаче у подносов. Сахар совершенно белый и сухой. Скрипящий и не мокнущий от прикосновения влажной руки. Минерал. Микрокубический кристалл без запаха. Такой в январе и снег. Холода стоят сказочные. Минус двадцать и более этого. Снег превращается в сахар. Несжимаемый, нетающий, безснежинковый, белый как неизвестный знатокам самоцвет. Снег не лепится в снежок, не тает на усах, не блестит на солнце. От холода превратившись в бетонную отмостку мира, он просто покрывает землю сахаром мороза. Сухой. Кажется, что это не он, а ветер обжигает руку после снятия перчатки. Снег ни при чём, он хороший. Это движение воздуха отмораживает лицо и кисть. Снег он белый бесполезный сахар. Хрустит под ногами и рассыпается в воздухе стоит только перевернуть ладонь. Чисто песок на далёком пляже. На том, что никогда уже не схватит меня за пятку крабьей норой. Падая на бесконечность соляного поля снег не издаёт звука, его как будто совершенно нет. Отсутствует звук тех знаменитых хрустов-переломов хребтов снежинок, о которых писали классики. Писали в далёкие периоды, когда была ещё смена сезонов. Помните, зимы-зимы ждала природа, снег выпал только в январе… Теперь не бывает бесснежных лет. Снег. Нет звука, запаха, нет влаги, нет жжения. Мороз убил снежинки и даже не дал нам узоров на стёклах пластиковых домов. Мну-мну в ладони в последней попытке скомкать пельмень-антистресс одной рукой. Получается всё то же – песок сахара толстой струйкой утекает вниз через съежившиеся похудевшие пальцы на криоветру. Мёрзнут странные места тела, не те, что ранее. Немеет от мороза наружная сторона голеней и задняя сторона предплечий. Не пальцы или кончик носа, которые легко подозревать в нарушении кровообращения. Отчего стало так? Атеросклероз поднялся на сегмент выше? Это в меня забрался снег или вышла из меня тёплая кровь? Мёрзнут места, где есть мышцы, где артериолы много лет прогоняли яркую жижу. Атрофируются сгибатели-перегибатели? Аномальные ощущения под стать снегоде. Спасибо морозу за отсутствие карманных собак на пути, за недостачу курильщиков и пользователей долголетия у подъезда, за тишину без криков мамаш с балконов и без чад-вандалов, кому адресован крик в коробочку двора. Мороз не любит чужих детей. Но, мороз, ты задаёшь вопросы новые. Отчего мёрзнет то, что не холодело никогда? Может быть просто, обычно всё в ответе. Не встречал я такой мороз так долго на ветру, первый это мой опыт. Крепчает мороз, как крепчает реальность. Стоять на сахаре соли снега и упираться в поток движения воздуха. Серединка моя держит напор, свитер, куртка и прочие ассистенты со мной, а вот ручкам-ножкам недостаёт ядерного тепла центра тушки. Январский напоминает мне о соде. Той самой Соде, бумажном кирпиче, что каждая хозяйка покупает лишь единожды в жизни. Чтобы потратить второй кирпич нужна вторая жизнь. По количеству раскупленной соды можно предсказать численность женского населения района. Она, сода, такая же бессмысленно и бездельно белая как окоченевший морозный снег. Содовая. Может с неба идёт сода? Говорят, её дают в тюрьме вместо сахара. Всё одно – белый порошок. Содовая жизнь. Содовая, теперь для меня это и название погоды. У природы нет плохой содовой. У природы есть люди, которые не знают, чего хотят, сыпящие сверху снег или недовольные этим фактом нижние люди. Бывает снег круглый. Из него делают круглое – снежки, снежных баб, крепости в основе которых скатанные овалы. А сейчас снег квадратный. Его ни скатать, ни скомкать не получается. Абсолютный сухой ноль. Его нужно резать на кирпичи и строить иглу, мостить дорожки, огораживать хоккейную площадку. Время квадратного снега пришло. Январский снежный майнкрафт. Тетрис без опции исчезновения законченных рядов. Вместо пропадания нападавшего, происходит спрессовывание. Плотность того, что упало январём превышает плотность асфальта и бетона. Январский тяжелее и разрушит все дороги и все тротуары под ним. Обеднённый уран в сердцевине каждого квадратного куска снега. Редко на снегу видны артефакты, что снег не пускает в себя, не впитывает или выталкивает. Вещи эти недостаточно теплые чтобы растопить соду снега. Либо морозный просто игнорирует попытки вещицы. Артефакты в основном новогоднего смысла. Пузатые и немного деформированные от попадания в потолок пробковые затычки игристого. Капли крови, мелкие и какие-то недостаточно кумачовые, скорее цвета витаминов группы Бэ, разлитой из ампулы, цвета «Мильгаммы», осадка борща, мазок-отпечаток граната, а не артериальная кровь. Мороз так силён, что изменяет красный цвет. А может мои глаза? Ещё куда же без множества денег. Купюры покрывают приподъездные пространства, ту зону куда пьяным ещё можно выбежать без пуховика. Денежки размером не более спичечного коробка, иностранные, игрушечные. Теперь их кладут в хлопушки вместо конфетти. Деньгам самое место снаружи. На ветер. В этом году деньги стали маленькими и игрушечными. Они не чувствуются в кармане, они не решают проблем. Пых! На ветер всё. Пых! Артефактят вовсю каменные какахи кардиганов и грифонов. Вынесенные на руках и поставленные на абсолютный ноль планеты, собаки гадят, не сходя с тропы. Их пирамидки отходов остаются до 6 мая, когда приличные города начинают убирать от мусора перед великим праздником прошлого. Какахи не пахнут, они железобетонные и скорее порвут сапог при соприкосновении, чем отдадут молекулу в нос чтобы ощутить запах. Такой мороз. Январский падая с козырька от ветра прожигает в какахах отморожение. В маленьких созданиях мало фекалий. Всё будет заметено и расплавлено отрицательным автогеном минусового костра снега. Но до той поры, не стоит наступать на фигурки в коричневом. Порезать подошву, это к покупке новой обуви. А деньги – не снег. Не лежат месяцами. Деньги – крохотный слой тепла в ладонях на дне каньонов линий жизни, что уносит любым дуновением. Пых! Как крепко не сжимай, куда-то да просочатся. И всё же каждый раз перешагивая через мелкое трясущееся нечто я не могу поверить, что грифоном назвали такое что-то о четырёх подпорках. Для меня грифоны – это всё ещё молчаливые красавцы строго держащие фонари над парочками, переходящими Банковский мост, дарящие надежду на богатство в жизни и романтику прямо сейчас. И они не какают в канал Грибоедова, терпят под жёлтым светом шаров над их головами. Ветер, драконом свистящий в невидимую щель на балконе что-то пронёс мимо окна. Надеюсь, что это пианино соседки или её отрубленные предварительно замороженные через форточку руки. Чтобы кровотечение было меньше. Не пачкать же белое ради такого, и моё окно. Но я не успел увидеть, что пронеслось, фантазирую. Наверное, это пронесло кусок сомнений, какую-нибудь фарлушку. Поле зрения сократилось, всё как в тоннеле. Монитор и кружка. Боковое зрение не успевает за реальностью. Однако скорость проноса чего-то за стеклом напомнила о массовом сдувании коллег из офиса. Турция, Грузия, Аргентина, Беларусь, Казахстан и Таиланд стали богачи в эти дни. Массово прощальные письма приходят на почту. Пишут мужчины от 30 до 50, возраста брони. Бронемужчины. Пишут женщины молодых возрастов, им-то чего бежать из прибитой скрепами к черепахе? Доходит не сразу. Они же тоже чьи-то жёны, матери, сёстры, они как декабрические женщины следуют за своими игрек-людьми. Эмиграция каждые сто лет. Двадцатые декабристов, двадцатые белых, двадцатые иноагентов. Январисты и их жёны-январистки. Так флэт уайт скоро некому станет в Москве покупать. Так скоро некому станет читать мои рабочие мейлы. Я не могу покинуть заснеженную по самым разным причинам. Недостаточно боюсь, имею ипотеки, ничего не умею делать, что прокормит меня в далёких бесснежных краях, ко мне ещё не стучались, мне нужно менять паспорт, люблю зиму et cetera. Опять же этот снег. Поуехавшие окажутся самыми умными из нас или самыми глупыми паникёрами? Время покажет. На часах январь. В такое снежное время у нас ничего быстро не делается. Снег покрывает и казённые головы. Сковывает и чернила принимающие решения. Бояться надо весны, когда струи обострений понесут судорожные желания человеков на других человеков, а с них на третьих, пока не смоют нужных и подвернувшихся в щель водостока. Смоет живых и мёртвых. Ведь даже покойники каждую весну плавают в растопленном снегу на своих деревянных кораблях под землей. Затем садятся к лету на мель и ждут дрейфа льда следующего января. Но весна не придёт. Это отжившая сказка. Бояться нечего. Покойники останутся на местах. Зима, это прекрасное время начать записывать невмещающееся в голову на чистый лист. Лист, который так похож на снег за окном. Зима это всё, что есть. И вот, шрифт с засечками ползёт слева направо и замерзая на мгновение, мигает вертикальной палкой курсора. И подобно какахам на снегу, умирающим окуркам, чьего тепла не хватает чтобы врыться в январский, подобно варежкам, ждущим зубов собак, эта ползучая гусеница нарушает белизну листа. Вот твоя какаха занимает уже полстраницы, а в конце неё швырнутая варежка абзаца с шуткой завершает главу. И как никто больше не оденет потерянную отмороженную варежку на незнавшую ручного труда московскую ладонь, так и этот испачканный строками текст никто не будет читать, поскольку в голове весьма ограничено место для ненужных впечатлений. Голова забита снегом.