Пустота

– Да, вот только она совершенно исправна, – добавил Барбьери. – Я потом специально интересовался у Климовой. За последнее время никаких отклонений в поливе растений не было.

– Чёрт… даже не знаю, что сказать, – проговорил я. «Похоже, у профессора серьезные проблемы», – пронеслась в голове мысль.

– А сегодня я встретил его в столовой, – продолжал тем временем Нортон, – спросил у него насчет нашего орбитального зонда, «Аякса», поинтересовался, когда мы будем его запускать.

– И?

– Он просто отмахнулся от меня, ответив в стиле «решайте, дескать, сами». Представляешь? Решайте, говорит, сами! Что это за херня?

– Раньше он себя так не вёл, – сказал Барбьери. – Я знаю Уильяма Андерсона уже без малого четыре года, всё это время он был ответственным человеком, лидером. У него каждая минута была распланирована. Тот, старый Андерсон не пропустил бы калибровку спектрометра, не отказался бы от решения о запуске зонда и не сделал бы много ещё чего странного.

– Слушайте, парни, я понимаю ваше беспокойство. Меня и самого это волнует, – сказал я, нисколько не соврав. – Но почему вы всё это обсуждаете со мной? Не с Климовой, не с кем-то другим, думаете, я знаю больше вас?

Ученые переглянулись.

– Слушай, Фёдор, – потеребив ус, сказал Барбьери. – Я не хочу, чтобы всё это выглядело как какой-то наезд, будто мы заперли тебя тут в комнате и пытаем, но это ведь всё началось с тебя.

– В смысле? – Я скрестил руки на груди.

– Пару недель назад, когда мы готовились к замеру плотности колец, ты вызвал его на мостик, и он потом не вернулся, а пошёл в свою каюту. И на следующий день ходил словно пришибленный.

Я ненадолго замялся, пытаясь выдумать ответ, они это явно заметили.

– Андерсон тогда велел мне пересчитать обратный полёт, просил оптимизировать его по времени. Собственно, я просто представил ему результаты, – соврал я.

– На мостике? – спросил Нортон. – То есть ты не мог подождать окончания эксперимента или, скажем, сам прийти с планшетом к нам в обсерваторию?

– Мне нужно было продемонстрировать ему всё там, планшет просто не имеет такого широкого функционала, чтобы досконально, полностью отображать навигационные данные, – продолжал врать я. – К тому же, как выяснилось, у нас нет возможности ускорить возвращение, не избавившись от лишней массы, например «Дедала» и, возможно, части другого оборудования. Так что я хотел посоветоваться с ним насчёт этого всего. Чёрт, – я развёл руками, – говорю вам, я не знаю, что с ним стряслось! Точнее, знаю не больше вашего.

Барбьери устало потер переносицу. Нортон откинулся на кровати, упёршись спиной в переборку, заложив руки за голову. Он внимательно, изучающе смотрел на меня. Клянусь, если бы меня сейчас подключили к полиграфу, все его индикаторы моментально вспыхнули бы красным. Хотя, пожалуй, этого и не требовалось. Я с детства не умел врать и явно не справлялся с этим и сейчас.

– Есть у меня чувство, что добром это всё не кончится, – тихо проговорил Нортон.

– Надо что-то решать с этим. Надо поговорить с ним в открытую, – предложил Барбьери.

– Будет непросто. Учитывая, что он в последнее время почти ни с кем не общается, – заметил я.

– Возможно, – согласился Барбьери. – А возможно, нам стоит просто подождать, и он придёт в норму сам.

– Сомневаюсь. – Я покачал головой. – Пожалуй, я попробую поговорить с ним, попытаюсь понять, что его тревожит.

– Сделай это, Фёдор, – глядя на меня, сказал Нортон. – Уилл нужен нам.

– Знаете, – прервал повисшую на несколько секунд тишину Барбьери, – в случае, если всё станет плохо, мы ведь в любой момент можем поместить его в капсулу. Можем ведь, да? – Он вопросительно посмотрел на меня.

– Да. – Я кивнул. – Но мне бы крайне не хотелось этого делать.

Я покинул каюту метеоролога и направился в свою, в противоположном конце спального отсека. Зайдя к себе, я первым делом скинул комбинезон и отправился в душ. Горячая вода слегка отдавала химией – остатками реагентов, добавлявшихся для очистки и дезинфекции. Такова была цена за полностью закрытый цикл водоснабжения. Я смотрел, как она медленно, словно бы нехотя струилась по телу, собиралась крупными каплями на кончиках пальцев и неохотно срывалась вниз. В условиях пониженного тяготения вода текла совсем иначе, чем на Земле. Вообще сниженная сила тяжести давала много любопытных эффектов: так, например, за прошедшие почти два года с момента отлёта мой рост увеличился на добрых полтора сантиметра просто из-за того, что на меня больше не давила гравитация огромной планеты, а лишь жалкие 0,3g в центрифуге, да и то не круглые сутки, с перерывами. Впрочем, эффект увеличения роста был временным. Как только мы вернемся на Землю, позвоночник сожмётся обратно буквально за неделю…

Только мы не вернёмся.

Я закрыл воду и вышел из душевой, обтёрся. Устроился на кровати и выдвинул консоль мультимедийной системы. Надо было сообщить о нашем разговоре с ребятами Дарье. Я нашел её имя среди других и запустил голосовой вызов.

– Слушаю, – раздался из динамиков знакомый голос.

– Не отвлекаю? – спросил я.

– Нет, не сильно, я тут считала ресурс наших воздушных и водных фильтров. Похоже, нам хватит их ещё лет на пять, если начнем экономить прямо сейчас.

– Готовишься к худшему?

– В нашей нынешней ситуации лучше быть готовыми ко всему, – вздохнула она.

– Это точно. – Согласился я. – Ты сейчас одна?

– Да, а ты что, хочешь составить мне кампанию?

– Нет. Слушай, я тут встретил Барбьери и Нортона. Они беспокоятся за Андерсона. Говорят, в последнее время он, как бы это выразиться… чудит.

– Резонно. Нужно быть идиотом или слепым, чтобы не заметить, что с ним что-то не так. Честно говоря, я тоже беспокоюсь за него.

– Это не всё. Они спрашивали меня о том, что произошло тогда на мостике, когда я вызвал вас.

– Чёрт. И что ты сказал?

– Соврал, конечно же. Но, похоже, не слишком убедительно. Я сказал, что якобы докладывал результаты расчетов траекторий обратного полёта. В общем, непохоже, что они в это особо поверили.

– Плохо.

– Да. Боюсь, теперь и они знают, что мы что-то скрываем. Или подозревают, по крайней мере.

– Теперь слухи поползут среди экипажа с утроенной силой, – вздохнула она. – Хотя, учитывая поведение Андерсона, чего-то подобного стоило ожидать в ближайшее время.

– А что думаешь насчёт Вильямсона?

– Непроницаем и невозмутим, как обычно, ты же сам его каждый день видишь. Этот парень всегда такой замкнутый, трудно понять, что у него в голове.

– У него ведь, кажется, тоже семья, – вспомнил я.

– Да, жена и дочка трёх лет. В любом случае он мне кажется сейчас более уравновешенным, чем Андерсон.

– Ну, так и что будем делать? – спросил я.

– Ждать, смотреть, как будет развиваться ситуация, пытаться подстраиваться. Другого нам пока не дано.

– Возможно, как-то стоит подготовить людей к правде?

– Как ты это себе представляешь? – спросила она. – К тому же связи с домом нет уже несколько месяцев, я думаю, в душе все и так уже готовы к чему угодно. Но всё же чем позже они об этом узнают, тем лучше для всех нас. Пока у людей есть надежда, они будут работать, но забери её, и сколько из них станут как Уилл? Каковы тогда будут наши шансы вернуться?

– Я не спорю с тобой, но вот так сидеть и ждать развития событий… так не пойдёт. Нужно наладить общение с Андерсоном, иначе могут начаться проблемы. Я хочу с ним поговорить.

– Хорошо. Да, это хорошая идея, – согласилась Даша.

В нашем разговоре повисла пауза.

– Хочешь обсудить что-то ещё? – спросила она.

– Нет.

– Ладно, тогда мне надо работать.

– Давай, увидимся позже.

Я отключился.

Одевшись, я вышел в коридор и направился к каюте профессора. С каждым днем он всё глубже и глубже уходил в себя, и это грозило весьма тяжёлыми последствиями для его психики. Нужно было с ним поговорить, поддержать его как-то. Но вот как это сделать? Признаться, я никогда не был силён по части подобных разговоров. Что сказать человеку, находящемуся в депрессии? Разве могут вообще слова в таком случае кому-то помочь? Когда мне было пятнадцать, умерла моя мама. Я очень сильно переживал это, помню, в день похорон ко мне подходили родные и близкие, и каждый считал своим долгом сказать что-то, как-то меня поддержать. Я, конечно, вежливо кивал им, благодарил, хотя на самом деле их слова не вызывали во мне ничего, кроме раздражения. Всё, чего мне хотелось в тот день, это чтобы моя мама была жива, и их соболезнования никак не могли помочь мне в этом. Все эти слова были совершенно бесполезны! С тех пор я старался избегать выражать свое сочувствие кому-либо. Мне всегда казалось, что лучше дать человеку самому пережить свое горе, нежели лезть к нему с глупыми, бесполезными словами.