Ржавый-ржавый поезд

Вскоре переулок влился в длинную аллею, освещённую тёплыми розовато-оранжевыми фонарями. Под одним из них, прислонившись к металлическому столбу, стояла коротко остриженная девочка-саксофонистка в матросской блузе. Заметив меня, девочка перестала играть и повернулась лицом к свету.

– Мари-Доминик!

Она улыбнулась и приложила палец к губам, затем также молча указала вперёд, на аллею, потом влево. Я отвесил шутливый полупоклон, едва не уронив куклу. Мари хихикнула и, закинув саксофон на плечо, не спеша направилась в противоположную сторону, к перекрёстку. Запах гари стал резче, и глаза у меня заслезились; я заморгал, прогоняя мутную пелену. Силуэт Мари-Доминик расплывался, и рядом с ним чудилась мне ещё одна женская фигура в старомодном платье.

Скорее всего, это была игра теней.

Аллея вывела меня к высоким кованным воротам, распахнутым настежь. Запах гари здесь стал уже невыносимым. Мёртвый яблоневый сад, где не было ни одной завязи, словно ждал чего-то.

– И почему я совсем не удивлён, – пробормотал я. Кукла внезапно потяжелела. – Кормье, ну конечно… Впрочем, теперь это вопрос – кто кого должен бояться.

Первый труп я обнаружил на полпути к особняку.

Лицо сильно обгорело, и кисти рук тоже, но по одежде и телосложению можно ещё было опознать громилу-дворецкого. Похоже, в него плеснули какой-то горючей смесью, а затем незамысловато пырнули ножом в горло. Каких-либо следов борьбы не наблюдалось; впрочем, лежавший на земле массивный револьвер многозначительно указывал на упущенные дворецким возможности.

Следующие два тела я опознать не сумел. Кажется, это был кто-то из прислуги и полицейский, оба явно погибли не сразу – снова ожоги и резаные раны, но на сей раз более жестокие. Пистолет полицейского оказался полностью разряженным, и немного дальше, на утоптанной песчаной дороге, отчётливо виднелась вереница тёмно-красных капель.

– Плохо, – прошептал я, наклоняясь и касаясь одного из тёмных пятнышек пальцами. – Очень плохо… Пожалуйста, выживи.

Крыльцо было обрушено, словно от сильного взрыва. Фрагмент навеса всё ещё тлел, источая густой и горький чад. Из левого крыла, оттуда, где вроде бы находился балкон, где мы давали то злополучное представление, тоже валил дым и слышалось многозначительное потрескивание.

Времени, похоже, почти не оставалось.

Я оттолкнулся ногами и приземлился уже на верхней ступени, где было относительно чисто, и затем переступил порог. Электричество, естественно, давно отключилось, но света для моих глаз более чем хватало. Это и к лучшему – внутри царил такой хаос, что можно было запросто сломать ногу, запнувшись об упавшую люстру, или провалиться в дыру в полу.

– Да, кое-кто развлёкся на славу, – вздохнул я, перепрыгивая через опрокинутый диван с дымящейся обивкой… и едва не заорал, когда из-за него вдруг выполз на четвереньках человек в полицейской форме.

– Т-ты… – пробормотал он, наставив на меня дрожащими руками пистолет.

Я присмотрелся – светлые волосы, щёки, не знавшие ещё бритвы, и огромные испуганные глаза. Мальчишка…

– Ты не ранен? – спросил я, улыбаясь, хотя вряд ли он мог разглядеть в темноте выражение моего лица.

– Н-нет… – пискнул парень и сжался, как в предчувствии оплеухи.

У меня вырвался вздох.

Ещё минут семь ушло на то, чтобы за руку вывести мальчишку на улицу и отправить к воротам, на освещённые аллеи, где ходили нормальные люди и призраки.

– Не бойся, – сказал я напоследок. – Волшебник может выглядеть пугающе, но детей он не обижает.

Мальчишка растерянно кивнул.

– Я… знаю. Он меня спас вообще-то, когда Кормье начал стрелять во всех подряд… А мой брат…

– Я выведу его, если найду, – пообещал я. – А теперь беги к участку. Там тебе помогут.

Мальчишка сбежал, запинаясь на каждом шагу, а мне пришлось возвращаться в особняк. И, хоть минуло не более четверти часа, левое крыло успело провалиться, и языки пламени заплясали на крыше.

Сейчас особняк Кормье даже больше напоминал муравейник, чем прежде. В бесконечных коридорах и залах я натолкнулся ещё на несколько трупов, но не стал приглядываться. Просто убедился, что это не волшебник, и отправился дальше. Дыма здесь было столько, что горло сводило. Дом, похоже, мог рухнуть в любой момент, но мне ничего не оставалось, кроме как методично обшаривать комнату за комнатой, зал за залом.

То, что видеть не хотелось бы вовсе, я обнаружил в шестом по счёту помещении.

Крови здесь было столько, что толстый ковёр начал хлюпать, а упавшие с полок книги покраснели до самого корешка. У камина валялась разбитая статуэтка – пастушка и пастушок в вечном вальсе, а с ними серый пёс с отколотым хвостом. В тонкие фарфоровые тельца смертельной хваткой вцепились пальцы – даже отрубленная кисть никак не могла разжаться, словно обречённая на вечную борьбу. Одежда обгорела так, что не опознавался даже цвет ткани. Клок волос вместе с куском кожи с головы повис на острой верхушке каминной решётки.

Сглатывая кислую слюну, я опустился на колени и протянул руку к лицу, превращённому в кровавое месиво. Да, кажется, одним ударом здесь не обошлось… Сколько же боли и ярости было вложено?

– Что ж, ты шёл к этому давно, – произнёс я негромко, чувствуя противоестественное спокойствие. – Спи в мире, Жоэль Кормье.

Где-то совсем близко, за стеной, гудел огонь.

Из этой комнаты не было другого пути отступления, кроме как через дверь, через которую я вошёл. И, похоже, после смерти Кормье, случившейся не более четверти часа назад, никто отсюда не выходил. А значит…

– Ты здесь?

Разумеется, никто не откликнулся.

Я раздвинул тяжёлые шторы, затем распахнул ставни и подманил лунный свет. Теперь труп Кормье выглядел чудовищной декорацией к спектаклю, совсем как Арон на сцене, когда подошло к концу последнее его выступление. А комната оказалась больше, чем на первый взгляд. Наверное, здесь располагалось что-то вроде библиотеки.

Волшебника я нашёл между двумя стеллажами, в самом тёмном месте.

Живой. Слава Небесам, живой…

– Ты меня слышишь? – позвал я, заглядывая ему в глаза. Он отвёл взгляд. – Ты меня узнаёшь? Клермонт, не молчи.

Он откликнулся с запинкой, хрипло и невпопад.

– Ты называешь меня по имени.

– Давно пора, – проворчал я. – Мы вели себя, как два дурака. Тайны, табу… Чуть ли не ритуальные пляски.

Я протянул руку, чтобы вытереть сажу с его щеки, но он снова увернулся – так же легко и привычно, как и всегда.

– Кормье – коллекционер, – произнёс волшебник, еле-еле шевеля губами. На лбу у него выступила испарина, встрёпанные рыжие волосы прилипли к коже. – Ненавижу таких… Но я тоже не лучше, знаешь ли. Я всегда хотел оставить тебя только для себя. Быть единственным… обладателем чуда.

– Защитником.

– Нет. Хозяином.

Волшебник прерывисто выдохнул, словно само это признание вытянуло из него последние силы, и пальцами, перепачканными в крови, дотронулся до куклы, которую я всё ещё держал в руках. На фарфоровом лице остался багровый след.

– Хватит самоуничижения, Клермонт. И хватит увёрток. Нам больше не нужны посредники, – мягко проговорил я и усадил куклу на пол, подальше от нас обоих. – У меня хватило смелости осознать правду – осознай её и ты. Тебе не нужно наказывать себя за то, что ты никогда не сделал… да и не мог бы сделать! Ты – не Жоэль Кормье.

– Я убил Эмму.

Теперь он смотрел мне прямо в глаза – и совершенно точно ждал ужаса и отвращения в ответ.

– Знаю. Эмму, и Арона, и ещё многих, кого я, возможно, даже не помню, – согласился я спокойно. – И я всегда знал это, хотя мне было спокойнее разделять тебя – и другого «тебя», – я кивнул на куклу. – Но если ты думаешь, что я лучше и чище, то ты ошибаешься. Я двадцать лет воевал. Если у тебя руки по локоть в крови, то я в ней искупался по шею. Так что мы друг друга вполне стоим.

В его глазах луна мешалась с какой-то звериной, тоскливой болью.

– Зачем ты вернулся, Кальвин? Ты ведь был… свободен. Зачем тебе… ноша… обуза…