Ржавый-ржавый поезд

Конечно, до тех пор, пока он верит молча.

Но Макди как хозяину позволяется немного больше, чем какому-нибудь клоуну – например, получить честный и спокойный ответ от волшебника.

– Я ручаюсь за свою часть, господин Макди. Не извольте беспокоиться. – Кажется, волшебник улыбнулся, я не был в этом уверен – ни лунный свет, ни оранжевые блики от костров не достигали закутка между двумя повозками на окраине лагеря. Будь это обычный человек, я бы попробовал угадать выражение лица по интонации, но с волшебником это гиблое дело. – Но только ради вас и вашего спокойствия я готов ещё раз отрепетировать трюк.

Макди со значением кашлянул в кулак.

– Гм, на ракетах бы сэкономить…

– Обойдёмся имитацией, – так же ровно ответил волшебник. – Сцену ещё не разобрали? Тогда сходи и переоденься, Келли. Повторим последний номер, если господину Макди так угодно.

Судя по багровым щекам «господина Макди», ему угодно было сейчас забрать все свои последние слова и просто пожелать нам хорошей ночи.

Но кто бы ему позволил, интересно?

Уже заворачивая за угол, к выкрашенной синей и золотой краской кибитке волшебника, я расслышал краем уха:

– …и что ты с ним цацкаешься? Ему уже не восемь лет. Семнадцатый пошел…

– Может, семнадцатый. А может, пятнадцатый или девятнадцатый. Никто не знает.

– Да р-разница-то в чём?

– Не люблю срезанные цветы, господин Макди. Только и всего.

Иногда волшебник говорил очень загадочно.

Для магического действа нужно много дыма, шума, искр – и тихих, отлаженных механизмов. Это я усвоил давно. Для того чтобы распилить человека пополам, требуется гибкий ассистент, умеющий в буквальном смысле складываться пополам, и искусственные ноги из воска и на рычаге, чтобы их можно было очень быстро убрать под фальшивое дно ящика одним движением. Фейерверки не только украшают сцену, но и отвлекают внимание. Многочисленные карточные фокусы – как правило, чистая математика в сочетании с ловкостью рук. Высвобождение мага, связанного по рукам и ногам, из запертого на амбарный замок гроба – хитрые узлы на верёвках и «двойные стенки», с помощью которых можно вынуть одну часть ящика из другой, как конструктор, а потом аккуратно поставить на место, не повредив замков. Явление духов и призраков – дым, цветные искры, проекции с помощью «кошмарных фонарей», музыка и особые запахи.

Для фокусов нужно желание зрителя поверить в чудо – тогда и сухая роза расцветёт, и наполовину пустой кувшин станет полным, и склеенная из перьев и глины птица взмахнёт крыльями и взлетит. Я, к слову, за все годы раскрыл секреты лишь некоторых из этих фокусов; наверное, потому, что жажду чуда больше, чем любой зритель. Желание быть обманутым – убийственно действенное заклинание.

А для настоящего волшебства не нужно ничего, кроме всеобщей слепоты и уверенности, что это – простой трюк, хитрость, уловка.

Макди, Ирма, Арон, Лилли, Брюс, братья Томаши и все те сотни зрителей, которые глазеют на нас во время выступления, конечно, думают, что коронный номер волшебника – это хитроумный обман, грандиозная фальсификация. Они ищут невидимые стропы, леску и подъёмные механизмы, в то время как разгадка прямо перед ними, на ладони, и она так проста, что даже смешно – никой это не трюк. Всё по-настоящему.

Но я-то знаю правду, потому что участвую и в обмане, и в истинном волшебстве, и чувствую разницу между ними.

…Для выступлений у меня есть два трико. Одно, броское, в красных и белых ромбах – для «магического действа». Обманщик должен притворяться честным и всём своим кричать – смотрите, вот я, прямо перед вами, открыт и беззащитен, давайте, проверьте меня, поверьте мне! Когда из ящика для распиливания торчат чьи-то красно-белые ноги, зритель не задумывается и сразу приписывает их мне. И если волшебник в изысканно-издевательской своей манере просит меня «пошевелить» пальцами, два-три истерика в первом ряду кричат – «Вижу, вижу!», и зал подхватывает за ними.

А второе – чёрное. Без пайеток и мишуры, с высокой горловиной. Иногда ещё я надеваю маску, и тогда единственным светлым пятном остаются волосы – без них, наверно, можно было бы совсем раствориться во мраке под куполом цирка. Порою, перед особенно торжественными выступлениями, волшебник даёт мне немного блестящей пудры для волос, чтобы издалека пряди казались не седыми, а серебристыми.

Ведь в каждом номере должна быть эффектная деталь, верно?

– Ты задержался.

Волшебник ни в коем случае не упрекал меня. Просто объяснял, почему он не ждёт на полуразобранной сцене, а сидит в тени с трубкой на длинном тонком мундштуке. На выдохе угольки подсвечивались почему-то не красным, а синеватым – тоже фокус, но для повседневного пользования, для поддержания репутации.

– Прятал куклу, – объяснил я, не вдаваясь в подробности.

Нет, конечно, вряд ли Арон попытается выполнить свою угрозу… и ещё менее вероятно, что из такой попытки хоть что-то выйдет, но рисковать не стоит.

– Не бойся за неё, – улыбнулся волшебник. – Она может за себя постоять.

– Знаю. Начнём?

– Пожалуй.

Волшебник выбил трубку о камень – три лёгких удара – и поднялся по ступеням на сцену, даже не удосужившись потушить угли. Я старательно растёр их подошвой, хотя они и сами наверняка погасли бы через несколько минут – от росы или речной сырости, пропитавшей землю. Между повозками протиснулся сам Макди и присел на борт, на ходу вытаскивая монокль из кармана. Раздвинулись занавеси бледно-розовой кибитки, и высунула наружу любопытный нос Ирма Блистательная – уже почти раздетая и избавившаяся от тяжёлого ярко-рыжего парика. В клетке захлопали крыльями голуби, потом затявкал тоненько дикий лис, раскатисто рыкнул кто-то из неразлучной парочки львов…

О, да, этих просто так не обманешь. Они чувствуют.

– Подойди ближе, Кальвин.

Как обычно, я упустил момент, когда волшебник вытянул из рукава длинный-длинный шёлковый шарф канареечно-жёлтого цвета.

– Туго только не затягивай, – попросил я, повернулся к волшебнику спиной и закрыл глаза. Перед номером меня всегда слегка знобило. Абсолютная беспомощность – не то чувство, к которому можно легко привыкнуть. Сейчас тоже спину обдало холодом, как будто я стоял рядом с ледником. Или на краю бездны – сделай шаг вслепую, раскинь руки и падай.

Волшебник осторожно свернул шёлк и обернул вокруг моей головы, потом затянул узел – как всегда, не коснувшись меня даже кончиками пальцев.

Честно говоря, я вообще не помнил ни одного случая, когда бы он до меня дотрагивался.

– Так хорошо?

– Пойдёт. Ничего не вижу.

– Тогда начинай, – тихо приказал он, дёргая за длинный конец шарфа, как за поводок.

Я скинул балетки, переступил с ноги на ногу, заново привыкая к ощущению почти-босых-ступней, и медленно пошёл по кругу, следуя за натяжением шёлкового поводка.

Озноб начал постепенно уступать место ощущению невесомости.

Сперва затихло сердцебиение. Пульс постепенно стёк в подушечки пальцев и сошёл на нет, оставив только лёгкий зуд, но и он с каждым шагом ощущался слабее. Ледниковый холодок медленно расползался со спины по всему телу – плечи, шея, губы, и вниз – бёдра, колени, ступни. После третьего круга я невольно начал задирать подбородок кверху, хватая воздух открытым ртом, и при каждом шаге привставать на мыски, как балерина. Вскоре перестал ощущаться и холодок, словно кожа онемела, и босые пятки уже не чувствовали тёплую шероховатость деревянного пола.

В уголках глаз стало мокро и горячо – закипели слёзы.

Я резко выдохнул – и шагнул вверх, как на ступени; ветер шёлком увивался вокруг, такой плотный и густой, что на нём можно было лежать, как в гамаке.

…Где-то невероятно далеко Макди присвистнул, но этот звук почти сразу потонул в собачьем скулеже.

Хотя мне никогда не предоставлялась возможность посмотреть на этот номер со стороны, я примерно представляю, как он выглядит. Сначала волшебник водит меня по кругу, как ту болонку на поводке, быстрее и быстрее. Если это не репетиция, а представление, то с самого начала сцена затянута серебристо-голубоватым дымом, но невысоко – примерно по колено. Волшебник будто бы укладывает на густые клубы дыма отрез шёлка и тоже ведёт им по кругу, и в какой-то момент я наступаю уже не на пол, а на краешек ткани.