Ржавый-ржавый поезд

– Если ты так говоришь – я поверю, – хихикнула Ирма и легонько шлёпнула меня концом поводка по голени. – Иди уже, Клермонт готов.

Хотя представление по-прежнему шло без сучка без задоринки, после слов Ирмы я стал внимательнее присматриваться к Мари-Доминик. И не знаю, была ли это игра воображения или что-то ещё, но время от времени мне начала мерещиться человекоподобная тень за плечом у девочки. Особенно когда Мари-Доминик вставала напротив северного края веранды, на фоне закатного неба – золотой, пронзительно-алый, малиновый и глубоко-синий цвета слегка туманились, точно за спиной у неё дрожало облако пара.

В перерыве, пока Ирма показывала свой новый коронный трюк с голубями и кроликом, я рассказал об этом волшебнику, пока он раскуривал длинную трубку.

– Тени я не видел, – выдохнул он мне в лицо облако дыма, больше похожего на смесь благовоний, чем на табак. Я машинально склонился ещё ниже к нему, чтобы вдохнуть побольше, и волшебник стукнул меня мундштуком по плечу, напоминая о дистанции. – Но у меня всё время чувство, будто на меня смотрит женщина.

– Служанка?

– Нет. У престарелых принцесс совсем другой взгляд.

Тем временем совершенно стемнело.

Господин Кормье уже не просто скучал – он откровенно злился и тискал свою трость так, словно хотел отыскать у неё шею и удушить. Уже ближе к концу представления он поинтересовался с откровенным сарказмом:

– И это всё? Это и есть те «необыкновенные чудеса», которыми вы хотели поразить мой город? Левитация – тоже фокус?

«Мой город».

Я поперхнулся.

– Терпение, о господин мой, – прошелестел волшебник с непередаваемо тонкой иронией. – Терпение – ибо терпение есть великая благодетель. Чудеса не следует торопить. Их также нельзя пытаться пленить или присвоить, потому что расплата будет чудовищной.

– Неужели? – хмыкнул Кормье, немного успокоенный, впрочем. Обаяние волшебника подействовало и на него.

– О, да, – прикрыл волшебник глаза. Ресницы его слегка подрагивали – угольно-чёрные, густые и подкрученные, точно у коллекционной куклы. – Истинные чудеса хрупки и беззащитны… и потому каждое чудо охраняет монстр, суть которого – прах, ужас и погибель. Так говорится в древних книгах… Впрочем, мы отвлеклись от темы. Если вас не затруднит, подождите ещё немного, пока я подготовлю следующее магическое действо. А пока мой помощник развлечёт вас немножко ловкими трюками – он прекрасно жонглирует. Юная госпожа хочет посмотреть на жонглирование?

– Конечно, хочу! – захлопала в ладоши Мари-Доминик. – Жоэль, не будь врединой! Всё так здорово!

– Если тебе нравится, сокровище моё, я не возражаю.

Кормье откинулся на диван, по-плебейски заложив ногу за ногу, и хмуро уставился на меня.

«Старый пердун».

Я мысленно показал ему язык и начал доставать из саквояжа разноцветные кольца. Семь штук – больше я одновременно «держать» не могу, всё же до профессионального жонглёра мне далеко…

Зато я могу жонглировать, танцуя.

Или ступая по узкому парапету.

Ирма помогала мне, как могла – наигрывала что-то весёлое на флейте, а потом, когда я действительно запрыгнул на перила и продолжил жонглировать там, позвала Мари-Доминик, чтобы она посмотрела на представление поближе. Так я медленно ступал по перилам, подкидывая и ловя кольца, а рядом, на веранде, шли Ирма с девочкой… и, к моему удивлению, господин Кормье, не спускающий с меня изучающего взгляда.

«Он что, мысли читает и на пердуна обиделся?»

Я фыркнул, посмеиваясь над своей подозрительностью, и подкинул фиолетовое кольцо высоко в небо – слишком высоко для того, чтоб потом удобно поймать. Вытянул руку в нужное время и…

…задохнулся от резкой боли в солнечном сплетении.

В глазах потемнело.

Равновесие я потерял всего на пару мгновений, но этого хватило. С фотографической чёткостью сознание запечатлело металлически поблёскивающую трость Кормье, которую он невыносимо медленно отводил в сторону от моего живота, вскрик ошеломлённой Мари-Доминик, перекошенное от ярости лицо Ирмы – и едва успевшего обернуться волшебника.

Я уже падал спиной в пустоту – с обрыва.

В мёртвый сад.

И волшебник с Ирмой были слишком далеко, чтобы протянуть руку.

– Кальвин, поворот на счёт… Раз.

Чётко и спокойно, как на выступлении.

Услышав голос волшебника, я даже задуматься не успел – изогнулся привычно, чтобы приземлиться на ноги, сам не понимая, когда в теле появилась лёгкость, а в ушах – гул колёс. Небо медленно провернулось в восхитительном сальто – закат, бледные звёзды и располневший месяц, тонкие молодые веточки яблонь огладили рёбра и поясницу…

…и я опустился на землю – бесплотно-невесомый, умеющий скользить по кончикам сизо-зелёных восковатых травинок.

– Кальвин!

Лицо волшебника было далеко и близко одновременно, и вопреки расстоянию я видел узкий-узкий синий ободок радужки вокруг невозможно широкого зрачка.

– Чисто, – выдохнул я, как на репетиции.

И мешком осел на траву.

Сегодня мы празднуем назначение Симона и безбожно пьяны.

Маленький прибрежный городок, Никкея, словно попал в око бури. Война замедлила ход, набирая силы для последнего рывка, но пока везение сопутствует нам.

Я – один из трёх её ровесников, рождённый в первый день, когда чудовищные снаряды вспахали мирную землю. Сын офицера, и внук офицера, и правнук офицера – и дорога мне была только одна, в военное училище. Я выбрал лётное с самого начала. Симон и Уилл переучивались позднее. Им, как и мне, идёт уже третий десяток; как и я, они мечтают прожить эти тридцать лет заново, в мире, где отрочество и детство отмечены волшебством и чудом, а не вооружёнными стычками, усталостью и безнадежностью.

Но сейчас, когда затихла война, а весна, наоборот, безумствует как в последний раз, и море такое ласковое – лижет босые ступни, щекочет брызгами под коленками – совсем не хочется думать об этом.

И нам троим, и горожанам.

– Эй, посмотри! – Симон восторженно толкает меня в бок локтём. – Да там настоящий цирк! Даже сладкая вата есть! Айда на паёк сменяем?

– Не надо на паёк, у меня деньги есть. – Уильям долго шарит по карманам и недоверчиво смотрит на разноцветный шатёр вдалеке, принюхиваясь к морскому ветру. – Действительно, сладкая вата. И откуда они её взяли? Настоящие волшебники.

Уилл оказывается прав – это действительно волшебники, а не циркачи. Рыжий ирландец в умопомрачительном цилиндре и красавица, видимо, жена – хрупкая, маленькая и похожая на китаянку.

Сахарная вата дорогая до одури и почти безвкусная. Делают её на старенькой довоенной машине, громоздкой и неудобной. Мы втроём едва наскребаем на одну порцию, чувствуя себя полными идиотами, но таких идиотов в городе, оказывается, хватает – пока мы стоим рядом и лакомимся, у волшебников отовариваются ещё несколько человек. Сперва хромой моряк с хорошенькой медсестричкой обменивают тусклый серебряный браслет на порцию сладкого, а потом женщина притаскивает кулёк муки. Уходит счастливая, бережно укрывая вату от солёного морского ветра, и улыбается мечтательно.

– Уже второй раз, вчера тоже приходила, – неожиданно тихо для своего роста и яркой внешности замечает ирландец-волшебник. – У неё дочка сильно болеет. Ноги повредила – то ли встанет, то ли нет… Для неё и угощение.

Я хочу сказать, что сахарная вата не сойдёт за лекарство, но молчу, потому что для нас она лекарство и есть. Точнее, суррогат – мирных дней и счастливой жизни, до которых ещё дожить надо.

И чёрт знает, доживём ли.

– А вы и едой оплату принимаете? – спрашивает вдруг Симон. Глаза у него шальные и такие же ярко-голубые, как море, хотя обычно кажутся серыми. Но сейчас к ним словно вновь возвращается цвет.

– Мы всем принимаем, – миролюбиво отвечает волшебник. – Одеждой, едой, кружками и ложками… Одним сахаром сыт не будешь. Особенно в нашем положении.