Ржавый-ржавый поезд

– Оу.

Разумеется, после Арона, да упокоится его душа в мире, я мог подумать только об одном. Но вряд ли волшебник имел в виду именно это. Жоэль Кормье на представлении вообще смотрел сквозь меня. Даже Ирма была для него как пустое место… Поэтому я оглянулся по сторонам, удостоверяясь, что рядом никого нет – даже ближайшая палатка, Лиллина, стояла шагах в двадцати – и спросил, понизив голос:

– Ты узнал о нём что-то особенное, да? Садист, тиран, маниак? Или… хуже?

Не глядя на меня, волшебник снова опустил съехавшие рукава и небрежным движением опытного фокусника извлёк из пустого кулака мятую сигарету.

– Не возражаешь?

Я так удивился, что он спрашивает моё мнение, что даже не сразу сообразил, что речь идёт о вонючем табачном дыме.

– А… Нет, конечно. Слушай, ты сегодня странный.

– Скверные воспоминания, – уклончиво ответил он и чиркнул спичкой по коробку – так быстро и незаметно, что стороннему наблюдателю могло показаться, что сигарету он зажёг от указательного пальца. – Господин Кормье официально всего лишь управитель госпиталя. На деле ему принадлежат также все частные больницы, аптеки и даже зубоврачебные кабинеты. То, что его кузен, генерал Лафрамбуаз, стоит во главе полицейского управления, ты уже слышал… Само по себе это не страшно. Но господин Кормье уже в течение десяти лет регулярно оплачивает долги генерала. Не думаю, что это простая благотворительность.

Предположения о том, почему волшебник не выспался, постепенно обретали определённую форму.

– Откуда ты знаешь?

Он усмехнулся:

– Есть простой способ узнать обо всех тайнах города – побеседовать с одинокой, но общительной вдовой или какой-нибудь старой девой, достаточно богатой, чтобы иметь возможность тратить всё своё время на коллекционирование сплетен… Не делай такое лицо, Келли, я же сказал «побеседовать». Старшие сёстры господина мэра любезно пригласили меня на ранний завтрак, и отказаться было бы очень невежливо. К тому же Бланш и Беатрис Мортен вполне оправдали мои ожидания и с удовольствием вылили пару ушатов грязи на господина Кормье.

– А ты принял всё за чистую монету?

– В достаточной мере. И я скорее поверю свидетельству двух престарелых леди, которые во время войны не гнушались работы в госпитале, чем интуиции Макди, – с тончайшей иронией в голосе ответил волшебник. – Репутация у господина Кормье среди старшего поколения – не из лучших. Есть основания полагать, что он довёл до самоубийства свою жену. Мать той самой девочки, которая тебе так понравилась, Келли.

Я вспомнил, как алчно Кормье уставился на сцену, когда Арон упал, и поверил волшебнику сразу и безоговорочно, хотя история Орели Бошан поначалу была похожа скорее на сказку о Золушке, чем о Синей Бороде.

Орели играла в театре Йорстока. Амплуа предпочитала жертвенно-трагическое – Офелия или Кассандра были ей ближе Гертруды или Елены. Но заметил её Кормье не на сцене, а госпитале, куда Орели попала с пневмонией. Лечение затянулось, средств молодой актрисе стало не хватать… Но управляющий поступил благородно – оплатил медикаменты и услуги сиделки сам. А когда болезнь отступила, девушка получила предложение, от которого не смогла отказаться, и вскоре стала госпожой Кормье.

В положенный срок на свет появилась Мари-Доминик.

А в театр Орели так и не вернулась.

– Владелец театра несколько раз пытался поговорить с ней, потому что считал, что она невероятно талантлива, – отстранённо сообщил волшебник. – Но Орели даже не выходила на порог дома, и лишь однажды переслала записку, в которой сообщила, что теперь у неё будут только «домашние постановки», и ей этого довольно. В течение двух лет она оборвала все связи с подругами, и даже с родителями видеться перестала. Однажды она позвонила матери, долго молчала в трубку, а потом сказала – «Я задыхаюсь». Через несколько дней Орели нашли в саду господина Кормье. В петле, сделанной из шёлкового пояса от пеньюара.

Я не выдержал и всё-таки растянулся на лестнице, подставляясь под жаркие лучи солнца. Мне было холодно до оторопи.

– Знаешь, это всё ещё не доказывает, что до самоубийства её довёл Кормье. Или что он насильно удерживал её дома.

– Конечно, нет, – легко согласился волшебник. – Но почему-то господин Кормье похоронил жену сам. Там же, в саду. И даже её родителей не пригласил на церемонию… А об Орели ходили интересные слухи. Будто бы в театре она иногда заговаривала с кем-то, кого больше никто не видел. Или спрашивала осветителя, что за дама в старомодном платье сидит в третьем ряду, в то время как зал был абсолютно пуст.

– Может, она просто была сумасшедшей? – вздохнул я. – А после болезни расстройство усугубилось. И дело кончилось самоубийством.

– Может быть, – тем же ровным, спокойным голосом ответил волшебник. – А ещё говорят, что господин Кормье собирает коллекцию редкостей.

– И каких же?

– Сёстры Мортен сказали, что он ищет истинное чудо.

Я резко сел. К горлу подступил сухой, царапающий ком, а ладони почему-то взмокли. Волшебник застыл неподвижно – ноги слегка расставлены, правая рука расслабленно лежит на колене, в пальцах левой зажата потухшая сигарета.

– Не ходи к нему, ладно?

– Ты думаешь, что я отпущу тебя одного? – улыбнулся волшебник через плечо, полуобернувшись. – Если говорить об истинных чудесах, то мне нечего бояться. Мои розы не оживают по-настоящему.

Солнце было таким ярким, что перехватывало дыхание.

Какое жаркое лето…

– Ты научил меня летать.

Волшебник приподнялся на локте и шепнул мне прямо в ухо:

– А об этом мы никому не расскажем, Келли.

Смерть Арона в итоге замяли.

Около недели Макди ловко вилял, уклоняясь от вопросов о погребении, а затем, после очередного представления, созвал всех и сообщил, что клоуна кремировали за счёт города, а завтра отдадут урну с прахом. Бледная Лилли с застывшим, как чеканная маска, лицом предложила вечером развеять пепел с самого высокого из окрестных холмов. Возражать вроде бы никто не стал, но и в компанию набиваться – тоже. Мы с Ирмой переглянулись и решили, что пойдём – карлицу было очень жалко, и, естественно, к нам присоединился и волшебник. Ещё пошёл Макди – по обязанности, Лиллина подружка – из чувства долга, и горбатый кладовщик по кличке Дылда, который частенько напивался вместе с Ароном, и, кажется, он был вторым человеком, который действительно скорбел по усопшему.

Мы ушли к холмам ещё днём, но потом решили дождаться подходящего ветра – и первой звезды. Макди, хмыкнув, выудил из-за пазухи медную фляжку в виде человечка и споро открутил голову-крышку. Запахло виски. Наверняка хорошим, потому что плохого алкоголя хозяин не держал, и отказываться не стали ни Лилли с её молчаливой подружкой, ни тем более Дылда. А мы с Ирмой храбро ограбили сумку волшебника, разжились яблоками и с его благословения отправились валяться на траве и считать проплывающие мимо сны.

Рельсы время источило, через шпалы мох пророс,

Нотой мягкой и сонливой плавит волю гул колёс.

Память медяка не стоит, ноги путает тимьян,

Тихий поезд, ржавый поезд…Отвези меня к холмам.

– Неправильная песня, – вырвалось у меня сквозь дрёму.

Ирма хихикнула и отвесила щелчок по лбу:

– А ты-то откуда знаешь?

– А ты?

Я вслепую сдвинул край Ирминой юбки и поцеловал сухую горячую кожу немного выше колена.

Такое чувство, будто пью солнце мелкими глотками.

– Ла-асковый спросонья, – прерывисто выдохнула Ирма и растрепала мне волосы. Я перевернулся на спину и наконец открыл глаза. Небо на востоке уже потемнело, хотя солнце коснулось холмов лишь краем. – Ну, вообще это правда переделка. Я её на ходу придумала, потому что ты что-то бормотал про поезда. А в настоящей песенке поётся про карету. Старую скрипучую карету, увитую плющом, на крыше у которой мох и птичьи гнёзда. Раз в тридцать лет она проезжает по мосту над рекой, а потом исчезает в холмах, и кто прокатится на ней, тот никогда не станет прежним.